Суббота

 И все бы ничего: белый платок выглядывает из кармана ровно настолько, насколько необходимо; рассеянная улыбка наготове, ни следа очаровательной небритости, даже ботинки сияют, как улыбка новобрачного. И на посошок не наливают, т.к. в каждом месте свои привычки и обычаи, хотя сейчас, ей же ей, это было бы более чем кстати и мне слегка хмельному от предстоящего и совершенно отдающему себе отчет в том, что случающееся совершенно не подвластно моим волеизъявлениям, так-то милый, не до твоих измышлений, приговор окончательный и обжалованию не подлежит, а вот н-ннасчет посошка я бы все-таки подумал на вашем месте, это уже почти бесчеловечно надо же что бы была хоть минимальная возможность зацепиться за реальность, хотя последняя все равно, конечно, не преминет присутствовать с присущей ей настырностью, однако себя в данном конкретном пространстве было бы гораздо проще идентифицировать, ежели бы в горле запершило от мерзкого спасительного вкуса.

Что ты смотришь на меня ночь, я еще жив нынче…

И глаза этой девочки … Она поглядела на тебя долгим проникновенным взглядом, засмеялась заговорщицки и глубокомысленно и понимающе, словом, как умеют только люди полутора весен от роду и содержательно заметила: «ба-га». И добавила: «ай!». И снова засмеялась. А ты глядела на нее и внимала и готов прозакладывать все, что угодно, что вы друг друга поняли. А я эту девочку потом видел. Ребенок как ребенок. Глаза как глаза.

Мне пора.

Истерически проорала кукушка пора бы и честь знать а ты видела за окном такой туман что можно потерять собственную тень и никогда не не найти больше а знаешь я хотел тебя увезти – тогда, еще в школе, помнишь ты мечтала създить на Алтай там такие реки, ты хотела чтоб весна на Алтае я даже деньги собрал на дорогу, семнадцать рублей да потерял возвращаясь ездил на вокзал узнавать сколько туда ехать больше недели, представляешь, это пешком за всю жизнь не дойдешь, а на самолете всего ничего, правда?

Господи, когда же я наконец сдохну!...
И голос сверху: «да сдыхай, сдыхай, достал уже!»

И все бы ничего – да вот незадача – не могу я без тебя, и эти замыленные миллионами поколений отвергнутых влюбленных слова совершенно не кажутся мне банальными, как поколения младенцев не замечают банальности своих «агу», и мне будто кислород перекрыли но этого не объяснишь и мое непонимание видится тебе назойливым нытьем, наскучившим повторяющимся заеданием древней патефонной пластинки из тех, знаешь, что так звонко бьются, ежели уронить случайно на пол, да только эту пластинку ты уже разбила, а я не знаю как мне теперь возможно научиться жить, дышать, ходить на двух ногах, может быть, даже завтракать, как ни в чем не бывало, а помнишь, мы ходили плечом к плечу по городу и нас не видели люди, не замечали в упор, даже милиционеры – мы были такие счастливые, что казались частью пейзажа, наверное, а иначе как объяснить этот странный феномен…

Что? Чаю? Спасибо…
 

Почему-то кажется, что все происходящее - деталь какой-то декорации, элемент спектакля по ненаписанной пьесе злого и всезнающего автора, с которым не поспоришь, потому что при всем своем цинизме и жестокости, Он мудр и почти всезнающ, и твои глаза говорящие, звучащие всею мудростью праматери Евы, всепонимающие и всепрощающие, а меня не за что прощать я не виновен, я даже не знаю, за что прошу прощения, но прошу, потому что может что-то еще можно спасти изменить, исправить - да, да, я знаю, это все нелепо и наивно, но ты же понимаешь, ты знаешь, как это: не сметь - но надеяться, не верить - но все равно пытаться, потому что иначе истерика или бешенство или смерть, ты ведь знаешь, ты-то знаешь….

О чем это я?

Помнишь, тот рассказ про пластилинового человека - ну да, тот самый, так это про меня, точно, я давеча выяснил и сам удивился, странно, что ты не замечала, и никто вообще, да что там - я сам столько лет с собой жил и не думал, в голову не приходило, а как же - я же ем, там, бреюсь, музыку слушаю, Моцарта и этого… Даргомыжского тоже, и ношу рубашки навыпуск , считаю на калькуляторе ну ты поняла - и вдруг… Как диагноз честное слово, даже хуже: жить-то я буду, да только теперь уже знаю, что "жить" - это не то что я думал всегда, что же я тогда делал до сих пор, вот вопрос - ел? Брился? Нет, ты, конечно не обязана все это выслушивать, тем более, да… но было бы неплохо, честно, было бы совсем неплохо…

…

Да-да да, именно об этом сейчас пора, сама понимаешь - потом - это когда? Я… мы… наверное……ну, так казалось, по крайней мере; так "мы" это когда-то была самая основная и непреложная ценность, и помнишь, на все готовы были, чтоб сохранить ее, не дать шелохнуться ей, как будто бы эти буквы, ну не буквы, конечно, а - то, - являлось твердыней, пристанищем последним форпостом, падение - да что я - простое колебание которого равнозначно концу вечности, и странно так, я не заметил даже, когда все стало иначе, когда за моей спиной остался только отполированный ствол мачты и меня обложили и связали, продев шест через запястья и лодыжки и я здесь ни к чему не аппелирую и ни к чему не взываю, просто болтаюсь, как это самое в проруби спутанный по рукам и ногам а ты даже не снизойдешь опустить большой палец, ты и смотришь-то не на меня, и даже не сквозь меня, а как то по-особенному: куда-то вверх и в сторону…
       
       На львов должно быть… при входе куда, хотелось бы знать….

Нет-нет не слушай, это так, мысли вслух как обычно… О чем это я? О львах, да. Львы - Вас сегодня ожидает прибавление - может, к зарплате, может, в семействе, может мозгов, хахахаха
что-то я опять отвлекся ты все еще носишь этот браслет да, ты его так хотела а я не понял, признаться, я и сейчас не понимаю, впрочем не об этом, зачем? Вот. Ты никогда не носила обручального кольца - нет, не поэтому - и колец вообще, только этот наручник постоянно, зачем? Всегда хотел спросить.

       Две ложечки. Спасибо.

(в этом месте обычно приходит официант. Официант приносит счет и просит очистить помещение в связи с закрытием заведения. Собственно, он говорит не так, он говорит нормальным человеческим языком. И я опять ухожу. Очень хотелось бы соврать - к тебе. Написать, что дома меня ожидаешь обрюзгшая и потускневшая, как старый хрусталь, ты; мы едим наш ужин, смотрим Чарли Чаплина и ты уходишь спать в гостиную, чтоб не слышать моего храпа. Такой лирико-бытовой финал с элементами сентиментального фарса. Увы…
"…тому, кто не способен заменить собой весь мир, обычно остается… " А ты мне и этого не оставила. Я опущу в почтовый ящик счет из кабачка (который, кстати, находится напротив дома, где иногда горит свет на третьем этаже) и это заменит мне - проверено! - пару рассветов, марш Мендельсона, отпуск в палатке, утащенное из бритвенного прибора лезвие, три потерянные связки ключей, утренний поцелуй всмятку и еще много много много лет счастливой супружеской жизни, от которой ты меня так милосердно (немилосердно?) избавила. Сука. )

суббота, 23 июня 2007 г.