Стихи разных лет. 2005 год

* * *
Читаешь книгу, словно заново.
Не перечитывал давно
Стихи Георгия Иванова:
«… люблю фламандское панно…»,
Как будто за листами белыми,
За описанием вещей –
Медовой, рыжей краской сделаны
Столы и груды овощей.

А если овощи отсутствуют,
А это так, и холст – мираж,
Я верю одному предчувствию,
Что это не пустая блажь –
Когда, обманывая зрение
И слух, любой находке рад,
Берусь за нить стихотворения,
По ней плутая наугад.

* * *
КАКТУС

На окне, в стороне неизвестной,
Он стоит в красноватом горшке,
И распятый над мокрою бездной,
Спит от бездны в каком-то вершке,
Непонятных религий потомок,
Контрабандой проникший сюда,
Он далёкой отчизны обломок,
И внутри зеленеет вода.

Разве мы – не вруны, не скитальцы,
Не Исавы, лишённые прав?!
Эти тонкие колкие пальцы
Ухватили тебя за рукав…
Раз живёт, значит, к жизни пригоден,
Не тревожь его трудный покой,
Он свободен, и он несвободен,
И касается края рукой.

* * *
Наше счастье со страхом и болью
Я успел сорок раз пережить,
Всё, что ты называешь любовью –
Есть не больше, чем повод любить,
То, чем можно со мной поделиться
В золотой, золотой уикенд,
Это просто ещё небылица,
Среди сотен подобных легенд.

Всё отдать тебе, всё без остатка,
Не поверишь – я вправду такой…
Почему ж так мучительно-сладко
Проживать полусонный покой?
Дорожу этой строгостью ровной,
Этим чётким пробегом седин,
Даже этой звездой хладнокровной…
Уходи… Я хочу быть один.

* * *
СОЛОВЕЙ и РОЗА

Дул север. Плакала трава
А. Фет

Не забредёт к зырянам Тютчев,
И нам не свищет соловей,
Мы все – тунгусы или чукчи
В культуре каменной своей,
Где роза чёрной гарью дышит
Среди промышленных громад…
И лишь в уме пунктиром вышит
Её далёкий аромат.

Ах, эта глупая затея,
Что роза любит соловья –
Смотри, пчела висит, балдея,
Припухли влажные края…
А ты в Удельном, скажем, парке
Стоишь, дыханье затая –
И звук, и этот образ яркий,
Как песнь ненужная твоя.

* * *
ГИПЕРБОРЕЙ

1.
От зимних красот и щедрот
В неласковом нашем краю
Я так же тоскую, как тот,
Кто Грецию видит свою –
Не этот вот каменный снег,
Не ветер с великих морей…
Но был же смекалистый грек,
Придумавший гиперборей.
Он сам – неизвестность, ему
Лежать в залетейской пыли,
С чего он решил, не пойму,
Что Греция – сердце земли?!
Не жалко. Но если всерьёз
Вглядеться в ночной небосвод:
Здесь где-то вселенская ось,
Здесь времени водоворот,
А Греция – гиперзефир…
Неловкое слово, но как
Назвать неизведанный мир,
Смотрящий в неведомый мрак?

2.
Норд-ост расшевелил волну, полуодета,
Нева в гранитной мгле вздыхает и дрожит,
И где-то далеко забывчивое лето…
Вот – мокрое чудовище лежит,
Ворочается каменная гидра…
Я понимаю, здесь античный стих продрог…
Не заблестит Исаакиева митра,
Занесена ступень, заснеженный порог.
Переплывая тьму и мёртвые пустоты –
Как Петропавловские звоны далеки! –
Подходит серафим и спрашивает: «Кто ты?»,
И кормит северное чудище с руки.

* * *
Бабёнка, водка, огурец –
Таков поэзии конец,
Так пишет мне далёкий автор;
У них – сазан, у нас – елец,
Мне всё равно, я не ловец,
Но рыбной кухни дегустатор.

От астраханского кремля
Строчи, губами шевеля,
Сори в просторах Интернета,
Но если девушка нежна,
Зачем поэзия нужна?
Стихи – дурацкая диета…

А если б мне село в удел –
Халат бы синий я надел,
И чёрт с ней, с музою капризной!
Нет-нет, не дорожит поэт
Любовью дев, и Интернет
Его стал верой и отчизной.

Но всё – иллюзия, туфта…
Ещё раз – девушка, тахта,
Мускат, немытая посуда…
Ты прав – поэзия честней,
А баба, водка – дьявол с ней!..
Ну что же ты плетёшь, Иуда!?

* * *
Когда облака протыкает мерцающий свет
И звёзды дневные становятся видимы глазу,
Земля велика, но на ней собеседника нет,
Что ж, им говорю, повторяя известную фразу,
Слегка переврав, мол, звезда быть хотела б душой,
Взвалить мирозданье на эти непрочные плечи,
Чтоб знать и страдать, чтобы космос ужасный, большой,
Тебя обнимал, и на страхи твои человечьи
Смотреть, как на сны, о которых успел позабыть…
Но, кажется, им всё равно, что твержу я с испугу.
Над крышей зари ариаднина рыжая нить,
И небо с землёй прижимаются тесно друг к другу.

* * *
Молодая Серова смотрит с экрана, ждёт.
Чёрно-белые стены, пустая квартира, дверь…
А за кадром другая Серова неслышно пьёт,
И не верит, что он вернётся. И ты не верь.
То ли трудное дело – быть примой и не упасть,
То ли трудно с поэтом делить быстрой славы дым,
Справедливая наша, советская наша власть –
Всё для счастья как будто, а счастья и нет двоим.

Этот страшный типичный случай в любом дому
Без труда отыщешь – туманный взгляд и живая боль…
Ты спроси – почему ты пьяная? – Потому…
Утекает жизни губительный алкоголь.
И одно остаётся – допить её и уснуть…
Ах, берёзки-тальянки, в реке голубая высь…
Русь, жена ли, сестра моя – долог и ясен путь,
Но на этот раз, пожалуйста, удержись…

* * *
БОУЛИНГ

Наташе Виноградовой

Шум и гам. Себя я слышу плохо.
Вот он, труд, касающийся всех.
Стук шаров. И выкрики. И грохот.
Не кузнечный, так дробильный цех…
Я, конечно, корчу Бонапарта –
Пусть рычит листопрокатный гром!
Мира нет, но существует карта,
И дрожат поджилки от азарта,
И стоят солдаты за бугром.
Полководец всё переиграет –
Ватерлоо и Аустерлиц…
Хорошо пехота умирает!
Хорошо, что мы не видим лиц…

* * *
Под бронзовой Катенькой свежий сугроб,
Крылова сквозит переулок,
И целит снежком прямо в царственный лоб
Какой-то придурок.
К нему подойти… он из юных верзил,
И лёгок, видать, на отмашку.
Смотри, как снежок аккуратно вонзил
Державину в ляжку.
Он, верно, не знает, кто это такой…
Пойти, объяснить поподробней,
Пока он снаряд не забацал другой –
Плотней и объёмней.
За что же поэта? – Кого? – Вон того…
Эх, мне бы державинский норов!
Да я-то чего? Я, как раз, ничего…
И что ж, что Суворов?

* * *
НАРКОМАН

Шагнул в окно и не нашёл моста…
А дальше всё заранее известно:
Второе искушение Христа –
Другая жизнь, совсем другое место,
Но тот же наркотический оргазм,
Но тот же зов в неведомое царство.
О, как прекрасен чаемый соблазн! –
И не приткнёшь ступни своей… лукавство!
Распластан труп под окнами в кустах,
К весне проснувшихся, живущих каждой порой.
Ещё луна и звёзды на местах,
Ещё фонарь рассеивает страх
И участковый ждёт приезда «скорой».

* * *
Сколько ж помнить о той бесконечной войне! –
Я не видел её, но глубоко во мне
Этот страх, эта чёрная вспышка огня,
Что спалила других и коснулась меня.
Моё детство прошло уже после войны,
Я не знал убивающей душу вины
За погибшего друга, за нашу страну,
За детей, уходивших на эту войну,
И не знаю за что, но довольно вполне,
Что мой дед навсегда на войне, на войне…
Я не помню его, но ему там видны
Мои дни, мои ночи без этой войны.

* * *
Ты скажешь – люблю – я как будто оглох,
Ты вечно меня застигаешь врасплох,
Мне всё эта новость нова…
Не надо, не трогай, не надо – отстань!
Качается шторы крылатая ткань,
И враз пропадают слова.

Отвечу – люблю – и, конечно, совру,
Сорвусь в продувную пустую дыру,
Что сердцем прикрыта едва…
И всё-таки – радость, и всё-таки – грусть…
И тут же раскаюсь, и снова сорвусь…
И всё это – просто слова.

* * *
Круче зырян и умней эскимосов,
Бледный, как нежная тень,
Юноша вдумчивый, тихий философ,
Вот и мозги набекрень.
Чем же тебя в этой жизни обидели? –
Смотришь в холодную тьму…
Разве такого родили родители
Годы и годы тому?
Чем будешь ум изощрённый оплачивать,
Если не радует май?
Впрочем, на этом и можно заканчивать –
Сам про себя понимай.
Девушки – щёки нежней абрикосов…
Чем нам печали полоть?
Юноша вдумчивый, честный философ,
Дай тебе мира Господь.

* * *
Над морем тёмно-синий свод,
По чёрной глади вод
Плывёт куда-то теплоход,
Бог весть, куда плывёт.

Над ним качается в ночи
Звезда и свет точит.
Кричит баклан, ах, помолчи! –
Бог весть, о чём кричит.

Он словно лодка на плаву,
Он трогает траву…
Смотрю и думаю – живу,
Бог весть, зачем живу.

* * *
Один поэт полубезумный
Звонил мне ночью в два часа,
И пьяной лиры ропот струнный,
И те, иные, голоса
Смешались в нашем разговоре
В одну печаль, в одну тоску,
И ужас белой ночи вскоре
Прильнул к горячему виску.

Потом он вновь звонил, подолгу
То извинялся, то смелел,
И говорил, что, слава богу,
Он протрезвел, потом сумел
Себя взять в руки… Совесть, разум –
Почти спокойны… всё одно! –
Луна заглянет красным глазом
В его горящее окно.

* * *
Как пламенно-яркая леди Годива,
Что русскому слуху не очень приятно,
Светило над морем всходило, всходило,
И сыпало пряные рыжие пятна;
И лето струилось под ноги, под ноги,
И это весны продолжением было…
Ты нравилась многим, действительно – многим,
Но только меня почему-то любила.

Качался песочный и солнечный остров,
Где чертит вода голубую окружность,
Где гладь в произвольном волнении пёстром
Смывает Кронштадт, осознавший ненужность
Свою в этом диком и жарком пейзаже,
И я, ослеплённый и летом, и светом,
Был тоже не нужен – одна ты на пляже…
Скажи мне, кого же ты любишь при этом?

Осины, камыш, трепетанье осоки,
И жажда прохлады… есть слово – истома…
За ветками парус высокий, высокий,
Здесь шкиперу каждая отмель знакома,
Он смотрит на берег, на смуглую Лахту,
Здесь век, вероятно, был счастливо прожит…
Он хочет вернуться, но верную яхту
Оставить не может, не может, не может…

* * *
Ничто не стоит слёз –
Всё так, а не иначе,
Но если ты всерьёз
О ком-нибудь заплачешь,
То, значит, ты до слёз
Действительно дорос…
Ничто не стоит слёз…
Ничто не стоит слёз?

* * *
Ты лань, ты локон вьющийся, льняной,
Ты лень моя, ты ласковое лоно…
Чьё имя так срастается со мной,
Что до рожденья, кажется, знакомо?

Ты свет мой, ты во мне шумящий сад…
Хочу соврать, но так, чтоб правдой стало…
Судьба все дни мои перелистала,
В них нет тебя, никто не виноват.

Но посмотри, как лёгок лунный свет,
Как ночь полна прилипчивых примет,
Как высока созвездий паутина,

Как много лиц, но всё не те, не те…
Как слаб и мал мой голос в темноте,
Как я люблю тебя неотвратимо.

* * *
Уснул Менелай и не видит Елены –
Как воздух губительно густ!
Стоят неподвижно троянские стены,
Забылся на ложе Прокруст.
Семейная быль не кончается болью –
Никто никого не убьёт,
И в мягкую тёплую шубу соболью
Вечерний укрыт небосвод.

За окнами солнце проходит по кругу,
Бурлит в батарее вода…
Зачем же, зачем эту жалость и скуку
Лелею в себе иногда?
Ведь ясно, уже не Елена – другая
Нужна, и как можно скорей!
И лезут на стены герои, ругая,
Своих бестолковых царей.

* * *
Под Каширой или в Туле –
Где Ока, где не Ока?
Звёзды ранние уснули,
Нет ни огонька,
На мостках намокли доски,
Смотрим на реку, стоим…
Вспоминается Твардовский
С Тёркиным своим.
Здесь не мост, не переправа,
Не в болоте сонном гать,
Только ночи мощь и слава –
Нечего и ждать.
Только мрак во тьме могучей,
Да реки внизу возня,
Если жизнь всего лишь случай –
Поцелуй меня…

* * *
О чём шумит прибой над финской серой гладью? –
Качается, приваживает нас…
Здесь Баратынский был… и над его тетрадью
Предвечный бог морской всё те же волны пас.
На эти облака, пески, деревья, скалы
Смотрел тогда задумчивый поэт.
Он был, не говори, что нет его, пожалуй…
Коль нет его, то и меня здесь нет.

И каменный рельеф, и сосны строевые,
Зародыши тех сосен и елей,
Которые мы видим как впервые –
Наследники взросли, стоят, сторожевые,
Как Павловский дремучий мавзолей…
Пусть время рушит всё, и по его законам
Вода бежит на нас, пока всё не зальёт…
Смотри, какой вираж над старым стадионом
Закладывает белый самолёт!

* * *
И этот уголок тобой обжит:
Столетний лес, грудастая долина,
Славянки лента девичья лежит –
Подарок, очевидно, славянина…
Здесь тел нагих от хвои не укрыть,
Коль из одежды – бронзовые лавры,
И по дорожкам мчатся во всю прыть
Велосипедо-мальчики-кентавры.

Или вон те – на роликах, кому
В античности подобны эти лица?
Колонна прячется в задумчивую тьму,
Ей нравится дремучая темница…
Мне тоже нравится, что можно в этой тьме
Стоять невидимым, пусть мир проходит мимо,
Когда вот так легко припав ко мне
Ты дразнишь губы жарко, нестерпимо…

* * *
В Подмосковье есть река,
Называется Ока,
По реке проходит катер,
Гонит облака.

Сколько катеру пыхтеть?
Он в воде сидит на треть,
Тащит баржу до Рязани,
Можно и вспотеть.

Слушай, катер-катерок,
Путь твой труден и далёк,
Пассажира до Каширы
Взял бы на денёк!

Я сошёл бы у моста,
Здесь красивые места,
Целовал я здесь однажды
Сахарны уста!

Здесь провёл я только час,
Больше не было у нас,
Да под елью вековою
Сердца не упас…

Отвечает катерок:
А тебе и невдомёк –
Ель свалили, мост спалили…
Где он, тот денёк?

Ты возьми, возьми меня,
Посижу я возле пня –
Может, пень тот и остался
Вся моя родня!

Отвечает катер так:
Не могу, отстань, дурак!
Что на горе время тратить? –
Тяжело и так.

Я плыву себе, гляжу,
Я тащу свою баржу –
Тяжело, а в чём же радость? –
Я не нахожу.

Так и ты неси свой крест,
Не ищи забытых мест,
Счастье будет, Бог не выдаст,
А свинья не съест.

Скрылся катер, как же быть?
Хоть кого бы полюбить.
Вот стою я у излуки –
Некуда и плыть.

* * *
С. Х.

Как далеко раздвинуты границы,
Как велика урезанная Русь! –
Летят, летят степные кобылицы,
А я остановлюсь.
Мне б в Дании, Голландии хотелось
Пожить с тобой, и мой резон таков:
Когда душе молчание приелось,
Хватило б двух шагов,
Чтоб до тебя дотронуться, прижаться,
И в тесноте прожить остаток лет,
Пусть поезда кричат и кони мчатся! –
Мне дела нет.

* * *
Молчи, не говори о трудностях житейских.
Когда свербит в душе обида и тоска,
Припомни те края, где жителей летейских
Ничем не зацепить… Скромна пусть и узка
Дорога дней твоих, тесны твои пределы,
Пусть низок горизонт – не видно ничего…
Ещё не выпал снег. Он будет белый-белый,
И вряд ли что найдёшь за белизне его.

Да, эта мысль грустна, чтоб стать тебе подпоркой –
Тем лучше, отстранись от собственной беды,
Тогда тоска твоя покажется не горькой,
Не безнадёжными страданья и труды,
Поскольку всё поёт оса на сенокосе,
Поскольку жарок день и радостно-тенист,
Смотри, как ласкова крадущаяся осень! –
И сладок каждый миг… и дорог каждый лист…

* * *
Нам бы Разина, чтоб от Рязани Окой
Плыть на струге, разрезав в реке облака,
И с татарочкой грустной… не знаю какой,
Обниматься до одури – песня легка,
Но волна зашумит за бортом, за бортом,
И припомнится то, чем народ этот горд:
Утопил молодуху, дурак. И потом,
Что за дикость – бросать человека за борт?!

Потому я и выбрал не Волгу – Оку:
Ни вина, ни вины, ни коротких расправ,
Ни долгов, что вменил во хмелю казаку
Круг горластый казачий, княжну отобрав…
Что за норов бесовский! Вот, чёртова блажь –
То, что любишь, своей уничтожить рукой…
Утопил? Да поди ты! Неужто? Покажь! –
Хорошо, что не Волгой плывём, а Окой…

* * *
Что на память дать? – ничего не дам…
До отхода поезда пять минут.
В темноту вхожу, словно космос там:
Здесь – уже не я, там – ещё не ждут.
Даже та, что ехала провожать,
Возвращается, чтоб пораньше быть –
Чтобы мне не мучиться, не дрожать
За неё – так правильно… Полюбить
Эту ночь за тьму, за мерцанье, дрожь…
За свободу страшную налегке,
И за то, что я в эти звёзды вхож
С человечьей совестью в узелке…
Одиночество – неподъёмный дар.
Но кому ты скажешь – приди, нарушь
Мой покой пустой? Сколько рядом пар!
Проводниц, и тех – восемнадцать душ.

* * *
Всё время под горку, где лавра блестит,
Где Бог нас простит, и грехи нам скостит,
Где Сергий Мамаю грозит.
Европе нет дела до русских князей,
Да нам и самим эта лавра – музей,
Тюрингия, знаешь, Тильзит…

Мы помним о Боге, а видим кресты,
Иконы, и в кассах – туристы. Просты
Платочки – то ситец, то шёлк,
А вот иностранки, они без платков,
У них, протестантов, обычай таков,
И наш не возьмут они в толк.

Им свечи, славянские речи – всё мрак,
А если и спросят – неведомо как,
Так ласточку слышим, пока
Она суетится на рёбрах стропил,
Над нами ей место Господь уступил,
И смотрит на нас свысока.

И сам я – приблудный, не скажешь – чужой
В стране (мы привыкли гордиться!) большой,
Не знаю, как встать, как пройти…
Ей, ласточке, проще – здесь дом её, здесь
Она, без сомненья, та самая весть,
Та самая встреча в пути.

* * *
Ветер высушил серую глину,
Смотрим с насыпи – место высокое,
Словно с горной вершины, в долину.
Над Окой, окончанием окая,
Электричка вбегает в аркаду,
Мост гудит двухэтажный. Подкоркою
Отмечаю неявную взгляду
На предмостье охрану стозоркую.

Не пойдём, остановимся – ну её!
Пусть сидят за зелёною гривою…
Я смотрю на тебя и всё думаю:
Счастье есть! Ты почти что счастливая.
И когда ты печалишься кротко,
И когда быть весёлой пытаешься –
Это счастье. Твоя нервотрёпка –
Тоже счастье. Пройдёт – догадаешься.

* * *
Неочевиден факт, но всё равно –
Ещё на лестнице, в зачуханном подъезде,
Я был тобой, ты – мною, мы – одно,
И разомкнув уста, остались вместе.
Потом прихожая – не помню, но – была…
Я трусил – не вернулась бы Марина.
Потом поплыл. Ты тоже поплыла.
И «Хванчкара», и долька нектарина…
И виноградной плотью опьянён,
Я помню день как долгое мгновенье –
Твоей одежды долгополый лён,
И ловят губы губ прикосновенье…
И ветра вздох в распахнутом окне,
Когда закат уже нырнул за крыши.
О, никогда в себя вернуться мне
Не суждено… Неслышный вечер рыжий
Стал ночью светлой. Ворохом гардин.
Закатной акварельною картиной.
Кто скажет мне, что я один, один…
Один ли я, в той страсти двуединой?

* * *
Отчего, непрочен, зыбок,
Не стыкуется сюжет? –
Ни дорог и ни ошибок,
Просто дорог белый свет,
Потому, что звёзды тонут,
Ночь печально-горяча,
Нам с тобою жить – как в омут,
А любить – рубить с плеча…

Неужели и в Тамбове,
И в Твери такой бардак? –
Может, можно жить толковей,
Только я не знаю как…
Всё мгновенно, всё проточно,
Интернет протянет нить –
Как же нам любить заочно?..
И нельзя нам не любить…

Я как «Красин» на приколе…
Ради бога, не молчи!
Я Угоднику Николе
Ставлю разом две свечи:
Пусть он просьбами загружен,
Но поймёт, поймёт намёк –
Между мной и прежним мужем
Ставлю третий огонёк…

* * *
Мы не расстанемся уже,
Переживём родных немилость –
Душа тоскует о душе,
А тело к телу прилепилось.

И даже если ты уйдёшь –
За трусость, глупость наказанье,
Во мне останется вся дрожь,
И душ случайное касанье.

* * *
Как осень безоглядна и свежа –
Смотрю в окно, как смотрят друг на друга,
Какая чёткая, глубокая межа
Проложена от севера до юга!
В тени весь двор, но солнечный надрез
Рассёк листву взъерошенного вяза,
Выглядывает робко и стоглазо
Вчерашний день, он здесь, он не исчез.

Что я скажу, как объясню зимы
Нескорую, но явственную стужу?
Как близко-далеки сегодня мы,
Какой озноб я в сердце обнаружу
Твоём, в моём – какие холода?
Как торопливы в это время птицы! –
Им осени томительной страницы
Перевернуть не стоило труда.

* * *
Дворник прёт охапку старых граблей –
Что смотреть? Но взгляд не отвести…
Лето не кончается на бабьей
Жёлтой ноте, Господи, прости,
Или алой ноте и лиловой –
Хочется от лета вдалеке
По-рязански петь о тьме кленовой
На галантерейном языке.

Потому, что душно и тоскливо –
Отчего случается тоска?
Осень петербургского разлива
Слишком истерична и резка,
Слишком, понимаешь ли, устала
Ждать душа неведомой родни…
Потому, что мало, слишком мало,
Телефонной глупой болтовни.

* * *
Не состязаясь, повторим
Духовной жажды путь печальный,
Где шестикрылый серафим
Стоит, как Бог первоначальный,
Открыт для спеси единиц,
Он мыслью кажется единой,
Но опрокидывает ниц
Тебя, бредущего долиной.

Потом, как сказано, язык
Он вырвет прочь, чтоб не привык
Ты говорить высоким слогом –
Мычи, Герасим, мучься, вой,
Смотри, молчком над головой
Светило говорит о многом…

Затем он твой наполнит слух,
Чтоб всё в расстроенный твой дух
Вошло, как входит наважденье,
И ты зари услышишь вдох,
И дня сплошной переполох,
И дум ночных нагроможденье…

Потом коснётся он очей
И взором в тысячу свечей
Прожжёт насквозь твою сетчатку,
Ты мир увидишь на просвет,
Живой души живой привет
По неживому отпечатку…

А там и сердце в свой черёд
Незримый ангел отберёт –
Кто цедит кровь твою и доит?
И всё, за что ты в драку лез,
Вдруг потеряет смысл и вес,
Когда любовь любви не стоит…

Ты станешь тяжким, словно труп,
Тебя не тронут песни века,
И если вслух не скажут – глуп,
Помыслят – умственный калека,
И опыт твой – что делать с ним? –
Теперь дешевле «Кока-колы»,
Поскольку он неприменим,
Как эти лишние глаголы.

* * *
На лодочке фетовской тихой протокой…
Ты тёплую воду ладонью потрогай,
Вот тень прилегла на короткий песок,
И день голубой бесконечно высок.

Плывёт шоколадка в горячем кармане,
Вот катятся двое на катамаране,
И надо уткнуться в песчаную гладь,
Чтоб их пропустить, а не двигаться вспять.

И ты не спешишь, и я сам беспечален,
От этой косы мы не скоро отчалим…
Мы голые рыбы на голом песке,
И счастье висит на твоём волоске.

* * *
РЫБА

Рубикон перейдя воздушный, покинув сеть,
На столе под ножом лежишь, и глаза погасли –
Видно, очень нужна мне твоя душистая смерть,
Золотистая плоть в раскалённом весёлом масле…

Я сгонял в магазин и тебя притащил домой,
Кто тебя изловил – я не знаю, не в этом дело,
Сок горячей алчбы заливает рассудок мой,
Ты – всего лишь товар, и ладонь от ножа вспотела…

И смакуя загар сковородный, хрустящий бок
Разрезаю, приправив лучком, и кладу картошку,
Если Бог так устроил – будь славен премудрый Бог!
Рыба есть – чтобы есть, ты спроси вон хотя бы кошку…

* * *
Я сказал – уходи! И ушла она,
Провела на вокзале ночь,
Потому, что потребовала жена,
Потому, что и сам не прочь
Проучить бездельницу, воспитать,
Потому, что я старший брат,
Потому, что… как много пришлось отдать
За непрочный семейный лад!

А она простила меня, она
Говорила мне – ты поэт,
И когда б не потребовала жена…
А с тебя, мол, и спросу нет…
Годы лица отметили той резьбой,
Что не красит… и где семья?
Я не знаю, что сделал бы с тем собой,
Я не верю, что это я.

* * *
Как точный стриж – и скор, и невесом
Удачный стих, с неоспоримой силой
Берущий душу. Женским ремеслом
Мы заняты, собрат мой рифмокрылый,
Когда твердим, перешагнув запрет,
Чужие фразы, крепкие как ядра,
И упаси нас Бог сказать – «поэт»
Самим себе. Останется на завтра
И пряжа строк, и липкая струя
Медовой речи, радости колючей…
Не ты – поэт, приятель мой, не я,
Но речь сама, её счастливый случай.

* * *
Снова всплыли детские клички,
Говоришь мне – спасибо, Змей.
Возвращаемся на электричке
В эту жизнь… что же делать с ней?
Остаётся надежда дикая
На задумчивый тихий стих,
И на то, что по-детски кликая
Мы спасём от себя самих
Ощущение, что над нами
Не всесильна земная власть…
Словно где-то за облаками
И не можешь сюда попасть…
Ты и верно – почти мерцание,
Еле видимый пуансон,
Утверждение-отрицание
Этой жизни, пустой как сон.

* * *
Взгляд скользит: эти рёбрышки, гузки –
Всё раздельно, нарушена связь,
Мясники говорят не по-русски,
Золотыми зубами смеясь
Жизнерадостно, в каждом вопросе
Находя и ответ, и совет,
Предлагая филей на подносе
С розоватою стопкой котлет...

Басурманин, почём тут свинина?
Наруби мне котлеток, Муса.
Ни татарина, ни славянина
Не измеришь на чутких весах –
Сколько тянет твоё мусульманство,
Что предложишь ещё на развес?
Златозубо хохочет в пространство,
По-татарски лопочет Гермес...

* * *
Утром, зябко ступая,
Сон к окошку несу,
Там луна голубая,
Как бельмо на глазу,
Темнота там и холод,
И нерадостно мне –
Кнопкой к дому приколот
Свет в далёком окне.

Словно тянут резину,
Словно ночь на века,
Принимаю и зиму,
Раз весна далека…
Но врывается грубый
Воздух в горло – точь-в-точь
Так целует нас в губы
Эта вечная ночь,

В снежной смертной рутине
Пропадают года,
И пальто на ватине –
Навсегда, навсегда…
Пусть рассыпан повсюду
Бриллиантовый сор,
Я и так не забуду
Эту стужу в упор.

* * *
Опять за окном простонала машина.
Которое утро – темно и тоскливо…
Фонарь, утонувший в утробе кувшина…
Похоже, что ветер сегодня с залива –
Как давит на стёкла. Там бьётся о стену
Невидимый провод, прокинутый с крыши…
И кто мне ответит – какую же цену
Мы платим за эти случайные вирши?

Но если мы видим, как ночь пролегает
От окон намокших до чёрной вселенной,
Но если мы слышим, как кто-то слагает
Звук ветра и провода лепет застенный,
Кто цену им даст, кто поймёт и рассудит,
О чём пред окошком я с ночью толкую,
Когда невзначай меня ветер разбудит,
И гостью представит – бессонницу злую…