Фантазия по произведениям Сильвии Плат

Фантазия по произведениям Сильвии Плат

Я хочу к звёздам…

Синий струящийся сладкий газ
Разбавляет удушающий воздух.
Приди ко мне сон, белой тропой приди,
Меня зовут звёзды.
Под солнцем ослепительно холодно,
Опаляет ледяная луна…
Я хочу к звёздам… хочу к звёздам…
Тишины небесного дна.

О тебе заботятся, любят…
Спазматическое сияние обмана в ожидании чуда.

Каждый раз на Рождество
Они настоящий подарок.
Простодушные, праздничные.
Овальная живая душа
Привлекательно движущаяся вверх
С помощью воздушного ветра,
Трогательно раздвигая воздушный шёлк.
Одаряют пронзительной радостью.
Желтый, синий ткнёшь пальцем и замираешь.
Так удят рыбу…
Странно мы живём с ней вместе,
Но живём среди мёртвой мебели,
Соломенных половиков,
Среди белых стен…
А они путешествуют -
Земные воздушные шары
Красные рыжие зелёные.
Восторг, восхищение.
Сердце колдовски освобождается
И осчастливленное взлетает
Вместе с ними павлиньим пером,
Превосходной звездой, играя маленькую роль
И металлы становятся мелкими…

Прошлое - плачущий младенец по целомудрию, чистоте
Моей вселенной скользящей по моему краю.

Распахнулось багряным пятном половодье,
Притупив остальную трупную бледность
Жемчужного цвета.
Затаённая яма – скала
Поглощеньем преследует моря.
Единым неискренне сильным ударом
Погружая сезон во вращенье морской болезни
Торжествующей  величинами рока.
Стена ползущая к холмам неумолимой сутью затворить.
Широкою зеркальной полосой
Отражающей свободное пространство.

Пятаки пулями светло-жёлтой меди
Жонглируют в небе моей ошибочной любви.

Старый козий пастух клялся, что они прилетают каждую ночь,
Что он слышал оповещающее жужжание этих птиц, что они
Оживляются с наступлением вечера и до рассвета порхают.
Бесстрастные вампиры, жаждущие свежего молока козьего вымя.
Особенно в полнолуние  осторожен этот молочный фермер.
Ему не спится, в нервном возбуждении он когтями может рану нанести.
Это не козий молокосос, это дьявольская птица с горящими глазами,
Как карманный фонарик струит яркий свет оскалом рубина.
Если верить басням пастуха козодои намерено прячут под маской глаза,
Чтоб не заметили их ночные полёты. Одно имя дурную несёт ему славу.
Что как мошенник летает он по ночам, однако они никогда не берут
Ни козьего, ни коровьего молока и не приносят никакого вреда.
Тень наводит распахнутый клюв, обрамлённый точно пещера щетиной.
На самом деле это изнурённые ночным трудом лунные мотыльки.

Как благословляя, снежинки  падают везде
На глаза мои, губы и волосы, трогая, тая нигде.

Только от обиды я слегка грущу, я не дерево,
Но имею корни, пьющие минеральной водой любовь материнскую.
Поэтому мы граничим, я возможно отблеском листа
В саду с неухоженными клумбами, привлекающими участие
В незнанье прекрасного таинственного чувства
Бессмертного дерева бутоном цветка невысокого
Дрожащего в желанье долговечности
В полном смелом освещении вечерней бесконечностью звёзд.
Деревья и цветы, благоухая хладнокровно облачают.
Я гуляю между ними, претендуя на их пространство.
Иногда перед сном я думаю, что я равная им
Своими таинственно скрытными мыслями.
Они гораздо возвышеннее меня,
Но я под одним с ними небом веду разговор.
Случается, лгу
Спасением от неприятного
И дерево, возможно, прикасается меня,
Если цветы наделяют вниманием.

Завидовать, тосковать и ждать превосходства от ангела,
Который вряд ли может к тебе снизойти.

Чёрный ящик, нет, он не имеет прощения,
Ибо это катафалк в котором папины ступни.
Священник возвышенно держит книгу,
Ему нравится её ситцевый шрифт -
Непристойный купальный костюм дюн.
Душевный священник, что кондитерский сахар -
Маленькими кристаллами щекочущий свет.
Зелёной пулькой откровенный глаз
Позади реального бункера,
Они подобие любовника.
От фаянсово -белого моря солёный ком в горле.
Вокруг любящие дрожать,
Трепетать сквозь безмолвие, зрители.
Злобный, уединённый траур
Окружая чёрным кустарником.

Не слепит невыразительной сиреной
Тишина изумляющая душу.

На гостиничном балконе
Стоит отчуждённо стольная коляска,
Рядом с ней алюминиевый костыль.
Я на солёно-сладкой прогулке,
Отбыл пёстрый волнорез из трамвайного парка.
Я уже не дежурная сестра в белом
С маленьким, слишком маленьким сердцем,
Ужасно перевязанным красными нитками.
Моё нервное состояние лопнуло,
Любимые деревья мне хирургами…
Зеркало познавательным глазом
Глядит на опустевший матрац
На котором ещё недавно
Лежал старый мужчина, который исчез.
А жена беспомощно плачет
В комнате с ценным жёлто-каменным глазом
И сапфировым голосом праха.

Как в печь на прекрасный огонь я глядела
С ликом Венеры, душа моя пела.

Смотрю на свадебные лица на бумаге…
Украшены оборками, жабо…
Как будто он со мною здесь сейчас.
Влюблённые родители похожи на святых
Такие домашние любимые.
Мне нравится дотрагиваться…
Как сад за невидимой неприступной стеной.
Он рядом, и его нет, он моя усталость.
Но надо приспосабливаться к этой мысли,
Как к костюму, что не к лицу.
Под газетой беленьким клювом
Выглядывает его книга -
Скучный несгибаемый разговор
С которым простились его руки,
До свидания… прощайте…
Вылинявшая простыня летит в солнце.
Подушка солнечным ларцом,
Благословенные лучи купают её
На длинном дубовом гробу…
Странный носитель незрелых свиданий,
Гравирующий сам себя серебром
С удивительным спокойствием.

И ниже чести в ожиданье снисхождения вянуть.

Всё лето мы пребывали в деревенском крае эхо
Хладнокровными жемчужинами в раковинах.
Колокола звоня, будили надоедливыми чёрными козами.
Неподалёку бароном медведем распростёртое море
Чуждо светилось зеленью,
Зеленью листьев очищающих воздух.
Мы видели прекрасные сны, в которых нас не было.
Пребывая в белых, убого меблированных стенах
Подобием зёрен во мраке у грифовых ног когтистых
Нам двойной мясорубкой по причине желания взрослых
Умножать пребывание в сумраке наших комнат.
Наш голос вникал в глубину исправлений: чрезмерно
Орехом присутствуя на столе с двенадцатью стульями,
Отражаясь жестоким сплетеньем двоих.
Властные статуи не давали уроков нам
Исполнять представление, неметь пред полицией,
Пребывая в шкафах без окон и дверей:
Они копали руками, доставляя нам скрытность,
Касались нас, очищаясь от железного настроения.
Смотрели сквозь холодных выражений наших лиц,
Ничуть не огорчаясь нашей трагедией.
Бледная луна в двойной неумолимости,
Не давала освобождающих успокоений
Землетрясеньем крошечным голубкам.
Любимая планета каменела в глотке великого мрака,
Оставляя музыки след, не покрытый сияньем.
Каждую ночь мы мечтали сбежать из этого места
Освещённого упорною бессонницей.
Мы мечтали поразить их противостоянием,
В объятиях клялись придумать выход,
Но всегда заходили в тупик
Обременёнными зажигалками в притоне.
Малолетками теряющими кровь;
А присутствуй любовь, нашей бы гибели не было.
Двух мечтающих малышек о свободе.

Мокрый рассвет растворяет чернильную синеву,
Их пятном окутаны деревья.

Серое небо склонилось над зеленью моря
С распростёртыми волнами
Убегающими за далёкий утёс
Хитрой проделкой для мыслей
За ними плывущею лодкой.
Полный костюмер подбирает к одежде шляпу.
Фарфоровая посуда приданное дочери.
Дамские прелести камнем в доме.
Сквозь занавесок свет проникает
Жалким мерцаньем свечи.
С онемевшим языком мужчина 
Как что-то не может вспомнить.
Он сейчас отдалён
От близости его возлюбленной
Измученной выводом -
Бледность с рук и лица прочь…
В свободном пространстве восторг
Летающий радужным облачком,
Ничего непомнящий о нас.
В памяти опустевшая скамья.
Глядишь назад вокруг одни камни,
Фасадный мрамор в голубой весне.
Бледно-жёлтое стеклянное желе
Так прекрасно скрывает места,
Что оставлены в прошлом.

Злобный уединённый траур
Покрыт чёрными волосами.

Белая стена, создавшая себе возвышенное небо…
Бесконечность, зелень, совершенная неприкосновенность.
Ангелы плавают и звёзды в таком же равнодушии.
Они моя среда.
Солнце сгорает на этой стене, сползая кровотечением.
Сейчас она серая, когтистая и кровоточащая.
Есть ли способ погасить её разум?
Витком шагов моих в обратном направленье таким же благом.
Нет деревьев и птиц в этом мире,
Существует лишь раздражение.
Эта красная стена в непрерывном содроганье:
Красная рука открывающая, закрывающая
Два мрачных бумажных мешка…
Это что-то ужасное на меня наводящее страх
Колесо от тишины крестов и (благочестия) дождя.
У мрачной стены так же птицы
Вращают головами и кричат.
Там нет бессмертной речи среди них!
Мы приближаемся к холодным тем пустотам:
Они также движутся спеша.

Нарциссы подобны быстро бледнеющим детям.

Я серебристый и не имею предвзятых мнений.
Всё что увижу, немедленно глотаю
С точностью как есть при любви или отвращении.
Я не жесток, единственно правдивый
Маленький четырёхугольный глаз бога.
Большую часть времени провожу со стеной,
Что напротив в розовую крапинку.
Полагаю что суть моей участи
Мерцать лицами выше тьмы.
Сейчас я озеро меня покоряет женщина,
Исследуя мой предельный охват,
Что она действительно есть.
А я не лгу ни при свечах, ни при луне.
Я важен для неё, уходя, она возвращается.
Утром её лицо сменяет темноту,
Она тонет во мне молодой девушкой
И старой женщиной.
Я возвышенно ловлю её день за днём,
Я ужасный любитель рыб.

Сохраняя в хорошем состоянии лето, камыши гравирует его
Своим ледяным изображением мне холодным морозным инеем.

Я хочу, чтоб из жизни моей
Ты исчез навсегда, чтоб растаял.
Путь к порогу тебе указать,
Что проложен меж стен моих белых?
Улыбнусь вслед тебе монахиней
Избавляясь от липкости время.
Ты будешь вынужден признать,
Что яркий облик твой утрачен.
Подумаешь, придумала интригу?
Не веря своим собственным глазам?
Курс пылинки, выбрав скорый?
Не пылинки, а её молекул.
Чтоб в сумочку я спрятала свой нюх?
Нет, ты свою подругу обязуй
Защищать саму себя,
Чтоб не быть твоим ей леденцом.
Я владелица собственных стен
Со шнуром сине-красным в центре
Избавленьем от мусора чреву.
О, луна великолепна
Ворующею лошадью
Кружит над мрамором лоно
Твоей свободы.
Не ты ли в отдаленье вздыхаешь?
От перемены отношений
Холодную себе, воздвигнув стену.
Теперь кошачьими царапай коготками
Кровавой косметикой чёрному саду.
С улыбкой не столь роковой
Под взглядом Венеры.

Тёмные мысли чёрным оперением гордо выступающего грача,
Выведенного уходящей зимней ночью.

Солнечное море прекрасно,
Вдыхаю, избавляясь от моего воспаления,
Электро-цветного щербета зачерпнутого зимой
Бледными руками путешествующей девочки.
Почему тайна частица чуши?
Я прогуливаюсь, двигаясь по песочной сырости.
Убийственная вибрация, простираясь на мили,
Волнует половинным залогом дряхлой опоры,
Бумерангом окаймляя кипящий глаз
Вдоль оголённой поверхности
Подобно гибкому якорю-владельцу.
Чудо тёмные очки, может это тёмная ряса?
Здесь люди скопляются на маскарад.
Тёмно-зелёными песочными частицами
Движутся, сопротивляясь, морю.
Море от этих кристаллов стремительно уползает
Множество-змейным длинным шипением.

Я назначена играть роль смертного колокольчика,
По причине кто-то же должен.

В естественной извести
Мартовский беспорядок деревьев.
В воздухе жидкий голос священника,
Как у ворот встречает труп.
Несмотря ни на что
Звонит возвышенно мёртвый колокол
Для пшеницы на сырой земле
И это весь цвет?
Старые раны стен заживляются солнцем.
Вдова почерневшая с записной книжкой о трёх дочерях,
Сжигает на сердце старые ветки крови и пни,
Среди цветов неизбежно обхватывающих её
Кружевным превосходным льняным полотном
В поднебесном театре с искусственными улыбками.
Пассажиры в облаке новобрачных цветов
После оно превращается в тучу.
Души новобрачных ещё в безмолвном мире.
Жених с особенными чертами
Для большой статьи в газете или журнале.

Терпкое солнце спускается над болотом,
Оранжевым глазом рассматривает тоскуя.

Сети болезненных мыслей,
Дождь кислотой слёзный
С отблеском леденящим
Тусклого ока звёздного.
Вечер возлюблен дыханьем
Едкой скорости  сплетен,
Лик перекошен мой кислой луной -
Сока лимонного ветер.
Для неё я была привлекательной
С детства раннего кислой сливою,
Деревцем с сохнущим сердцем
Горькими мне приливами.

Я назначена играть роль смертного колокольчика.
По причине кто-то же должен.

Позади вагон со стеклом стаканов и рюмок
И мягко мурлычущий мир.
Я в комплекте тёмного неподвижного гарнитура
От памяти той стороны пытаюсь избавиться
Надоедливо жужжащей
Воскрешая способность к защите.
Позади аквариум со священником.
Жалким скучным полотном движется двуколка,
Следующая  за гробом по изобилию цветов.
В них красивая женщина.
Глазастый гребешок души с алыми губками -
По-детски бушующая буря
В тающем запахе туфельной ваксы.
На перекрёстке говорящие силуэты
Раскрывающие удивительный факт –
О ненавистно тёмной круглеющей шесть
На фоне цветущих трав и деревьев,
С красным до неловкости ртом беременной
По причине выплеснутых минут в любовное небо
С надеждой достигнуть высот.

Там нет места высшему суду,
Выше чем красное человеческое сердце.

Ясные светлые чистые глаза совершенно-прекрасного существа.
Я хочу наполняться этим цветением,
Окунаться в новый маленький зоопарк
Фантазийное имя, которому, ты -
Апрельский подснежник, индийская флейта,
Маленькое создание.
Гордо выступаю с омоложённым телом,
Изображаю, что в бассейне.
Величественно-классическим плечиком
Незатруднительно
Поднимать руки вверх во тьме
К потолку лишённому звёзд.

Я делаю из инея цветы с капельками росы.
Я назначена играть роль смертного колокольчика.

Зимняя не любимая ночь.
Лошадиной чёрною гривой
Деревенская не обустроенность
С отблеском стали.
Зелёные звёзды зависли над воротами
Наших владений.
Холод рук твоих
Притупляет час колокольный.
В мёртвом зеркале пламень свечи отражением нас.
Этот пламень касается каждого.
Дыхание сияющего нимба,
С вожделеньем смотрящий тающий призрак
И только дунь.
Спрячется с той стороны гигантской стены
Спичечной частью тебя настоящего.
Не повториться первому рассвету
Увядающего бутона.
Вялая синяя почка никчёмностью человека.
Я буду дышать до тех пор,
Пока будет скрипеть моя жизнь и ершится,
Желтизной покрываясь ей острым клинком
Опалённым препятствия рёвом.
Я скала, ты любитель кататься на лодке
По индийским коврам на холодном полу,
Несмотря на то, что мужчина пред жёлтою медью…
Стоит на коленях себе отступленьем,
Покоряя тем лучше всего.
Большая белая светящееся колонна
Что держит небо бухты -
Тёмный тесный непроницаемый мешок.
Твой маленький бесстыдный атлас
Бледный наследник ткацкого станка
Обладающий пушечным беспорядком.
Нет у тебя ребёнка, нет и жены.
Пятаки жёлтой меди ошиблись,
Жонглируя пулями в небе моей любви.

Коснулась церкви стен, святою там скользя
Скамьями ночью поздней.

Магнитное бедствие вынуждает слоняться,
Осматривать пристально дом,
Выжженный мыслями.
Неким властным минутным злословием
Из шкафов удушающий дым ползёт в лёгкие.
Нет, смерть, нет старая охотница за мясом,
Терпкой трагической кровью,
Не уподобляйся матери Медеи,
В зелёном детском комбинезоне
Трогать сквозь домохозяйку,
Её развалившиеся апартаменты,
Привлекательный род –
Намокшую обувную обивку.
Обманами мучающая толпа
Погребальным костром,
Всосала мою последнюю слезу
Унося её прочь.

Комната с ценным жёлто-каменным глазом
И сапфировым голосом праха.

Липкая вчерашняя грязь навеки моя,
Портит полый мой череп с желудком.
Некий необъяснимый феномен,
Такой как беременность или запор.
Не вспомнить как редкий сон
Во время незрелой луны.
Питает она  фиолетовый отпуск
В немногочисленный пагубный год.
Пастбище в пространстве неба или деревьев…
Потеряно вчерашним будущим
Легко и безвозвратно,
Как теннисный мяч в сумерках.

Прошлое…оно где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть.

Серый проворный колкий март в голубой куртке
Сдержанно кланяясь, играет на скрипке между нарциссами.
Восстанавливает силы, наполняя грудь лёгким дыханием.
Нарциссы важно друг другу кланяются,
Играя взволнованно звёздами важную роль.
Лишённая сиделка петляет, прогуливаясь
Среди благородных ярких цветов.
Они бинтуют её, исправляют
Для возвращения к пьедесталу возлюбленного.
Для нового покорения терпеть и любить,
Держаться синего ужасного дыхания
Ужасного синего ветра – его.
Нарциссы подобны быстро бледнеющим детям.

Птички стайками порхая, улетают
С дарами от тяжёлого рождения.

Оно где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть.
Оно уникально, в него хочешь вернуться.
Оно моё. Я слышу его тишину в моих мыслях.
Его не вернуть и от него не избавиться.
Тень и светлая сущность, сгусток энергии, шрам.
Без свойства сыпучести, веса, принятия форм.
Излишком, остатком, нормой не обладает.
Это то, что всегда в моей памяти?
Бог, смеющийся над моим возражением!
Мерцающий знак, препятствующий претензиям.
Костной крепостью ранит, наполненной жемчугом,
Неверием в подарок от годов.
Тенью случайностей жизни.
Мёртвые радости, что встречались на моём пути?
Теперь они там, за радужно мерцающей вуалью,
За белизной январского окна с узорами младенца.
Увядающий цветок с дуновеньем слоновой кости!
Надо быть бивнем, колонной, столбом,
Чтобы не видеть, не помнить, что оно есть.
Оно не в состоянии дарить, предпринимать,
Быть против, стыдиться, помнить, но существует.
Не способное скрыть даже маленькую неприятность,
Позволить тебе возвышенно
Покрыть превосходной глазурью
Последний больничный ужин в золочёной тарелке.
Я знаю, ты ужасающее, скупое на слово
Вольным движениям, крику пронзительному.
Хозяин античного щита, главенствующий чудом
Над миром правнуком, кричащим не от страха.
Я приму без испуга и уйду с этим прочь.
Ты желаний моих не услышишь, откровения хрустом бумаг,
Осеннего пронзительного крика мольбою о прощенье,
Чтоб осмотрительно доверия добиться.
Ты пребываешь в пространстве
Ясного, прозрачного, чистого воздуха.
Боже мой, ты облако из хлопа,
Что при малейшем дуновении парит.
Мелодично приятно дыша тромбом вены
Моего времени. Вместе - невидимый и миллион
Пылинок, томящихся в тике годов в ожиданье,
Чтоб умножить случаев счёт свободной машиной.
Существуя, ты позволяешь идти с тобой рядом?
Ты состоишь из осколков моей мечты?
Ты моё убийственное состояние?
И ты у меня на сегодня единственное,
Кто мог одарить меня,
Подарить мне окно огромного неба.
Дыхание листьев моих, от холода мёртвых,
Замороженных жизнью истории.
Без позволения общаться, дотронуться пальцем,
Без позволения прийти сказать хоть слово через щёлку.
Я шестьдесят бы раз пришла с доставкой почты.
Ты - не позволяющее приподнять вуаль… вуаль,
Потому что ты - прошлое, безвременная смерть.
Любоваться лишь можно твоей вечности синим глазом.
Знаю, ты серьёзное… я не знала бы тебя,
Если бы не было моего дня рождения.
И выхода из этого не будет никогда,
И ножом тебя не вырезать.
Прошлое - плачущий младенец по моей чистоте, целомудрию.
Вселенная, скользящая по моему краю.

Оно где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть.

Свет лунный отрезвляет отраженьем
Деревьев чёрными корнями в синеве.
К ногам моим, клонясь покорно травы
Обжигая, шепчут о смиренье
Как будто бог я, и ощупывает душу
Туман седой, мой дом в нём погребён
Холодным камнем, мне пора войти.
Лик луны на дверь его похожий,
Белизной костей до ужаса тревожит.
Глядит на море бремя мрачных преступлений
В безмолвном зеве полного отчаянья.
Я там живу. Два раза в день по воскресеньям
Звонят колокола, как восемь языков оповещая
О воскрешении рождения дня смерти.
Тис, взмывший вверх, готической он формы
И взор мой по нему скользит к луне.
Она как мать, любимей мне Мария,
Мышей летучих, сов явит в огне.
Как я хотела бы поверить в её нежность -
Лик статуя, что звёздными свечами
Облагороженный склоняет предо мной…
Покорностью моею управляя.
Я, падая, лечу в цвет облаков,
Осенние таинственные звёзды
С лицами как у святых, что в церкви
По пустым скользят скамьям холодным.
Их руки, лица святостью пугают.
Луна глядит, не видя дикости их обнажённой
Тис, погружая в мрачность тишины.

Незатруднительно поднимаю руки вверх
К лишённому звёзд потолку.

Не звенят фонтаны и поникли розы,
Злобно смерть уничтожает аромат их неземной.
День прозрачно-синим теплится бутоном,
Озером туман ползёт над спящею волной.
Ты грозно эрой рыб свиньёй самодовольной,
Столетней на носочках нацелено плывёшь.
Всего, касаясь пальцами, злорадно умерщвляешь
И опустошение с жадностью гребёшь.
Рядом неустойчиво парящая история
Увенчана коронами и сплошь заселена
Воронами подобием твоей одежде чёрной,
Она владеет призраками, как и ты сполна.
Наследуешь ты вереск с жужжащим ветром пчёлами
Двойным самоубийством нескольких волков.
Час пустоты наследуешь желтеющими звёздами,
Что в паутинах собственных миллионом пауков.
Перекрестили озеро лучи червями жёлтыми
В надежде обрести приют, что обещает ночь.
В трудах с рождённым даром, собираясь стайками,
Птицы преждевременно улетают прочь.

Как будто Бог я, травы слёзы льют
К моим ногам, клонясь покорно.

Через крытую галерею моего изысканного дома
Ты шествуешь гордо со своим неистовым беспокойством.
С гирляндой плодов потрясающей лютней в западне для павлинов.
Всё приличие что имел, снесло ураганом.
От избытка громовых звуков падают стены,
Напуганные, мрачным освещением развалин, грачи улетели.
Твой яростный глаз магически хватает налету,
Подобно устрашающей ведьмы. День рушишь замок.
Ломаешь столбы и каркас, обращая всё в камни -
Пьедестал для героя в пиджаке и при галстуке.
А я прячу душу в придуманную греческую тунику.
Укоренилась твоё чёрное стремление трагической пьесой,
Неся взвинченный вред нашему разоренному поместью.
Что церемония слов в состоянии залатать опустошение?

Ночами обитают здесь туманы,
Наполненные душным испареньем.

Улыбка комнатных ледников
Уничтожает меня,
Мою голубую, единственную, весеннюю любовь.
Я слушаю её великое сердце,
С её губ исходит божественность
Поцелуев процентами.
Мне нравится любить,
Морали стираются,
И присутствует лишь подарок.
Стража - модель противоречий.
Я ношу белые манжеты и кланяюсь.
Любовь - мерцающая игла в полёте,
Она слепа и безрассудна?
Она вольна создавать модели
Пиджаков и фраков, покрывая династию.
Её тело свободно, застенчиво
Бросается в сторону ручных часов
Украшенных драгоценностями,
А сердце это сплошное подражание
Бесчисленно вспыхивающим звёздам.
По векам можно узнать о её состоянии,
Написано чёткими буквами а, б, в.

Ясные светлые чистые глаза совершенно-прекрасного существа.
Я хочу наполняться этим цветением.

Распахнулось багряным пятном половодье,
Притупив остальную трупную бледность
Жемчужного цвета.
Затаённая яма – скала
Поглощеньем преследует моря.
Единым неискренне сильным ударом
Погружая сезон во вращенье морской болезни
Торжествующей  величинами рока.
Стена ползущая к холмам неумолимой сутью затворить.
Широкою зеркальной полосой
Отражающей свободное пространство.

Пассажиры в облаке новобрачных цветов
После оно превращается в тучу.

Никого в переулке и ничего, ничего, только одна ежевика.
Ежевичная та сторона и другая, хотя справедливо образно - край
Узкого ежевичного переулка, крючковато холмистого моря,
В конце с ежевичным небом.
Чёрная жирная изгородь бессловесно клубится неприятно для глаза,
Расточает сине-красный сок моего большого пальца.
Я не в состоянии спросить причину крови, кусты наделяют меня любовью.
Они моё приспособление, моё бутылочное молоко, моё равнение.
Надземное движение чёрной какофонии держащейся стаи
Тайно выдувающее кусочки сожженной бумаги
Неоценимой защитой, защитой моего голоса.
Я недостаточно думаю, вольным морем всё кажется.
Возвышенным заревом зелёные луга с внутренним отклонением.
Я подхожу к одному кусту, к ягодам зрелым,
Их синева укрывает меня оконным стеклянным крылом.
Медово-праздничные ягоды полагаю небесные,
Разрушающие унижения,
Единственным спасением прийти тот час же к этому морю.
Между двух холмов внезапная ветреная воронка
Иллюзионно стирает бельём моё тело,
Подобно зелёным холмам, имея конфету солёного вкуса.
Я прихожусь им овцой, последняя обида доставляет меня сюда.
Холмистый северный лик и оранжевый лик скалы
С наружным величественно-космическим видом.
Белый сплав олова со свинцом.
Для любителя бледного грохота, серебряных дел мастеру -
Ковать превосходством непокорный метал.

Здесь лик луны похож на двери,
И белизной костей до ужаса тревожит.

Луна своей улыбкой отражает
Тебя, ты обладаешь тем же светом.
Убивающим  прекрасное вокруг
Омрачая чистые рассветы.
От рта её что формой «О» весь мир горюет
И точно так твоё участие ворует
С обращённой искренностью в камень.
Просыпаюсь в мавзолее мне досадой,
Над мрамором струится искр пламень,
Как в твоих пальцах нервных тлеет сигарета.
Как днём луна становишься нелепым,
Подчинённым злоупотребленью
Неудовлетворённость разжигая.
Регулярной почтой шлёшь презренье,
Бессмысленности взгляд свой предавая.
И не спасёт от тех вестей ни ночь, ни день,
Хоть будь ты в Африке и там настигнет тень.

Я там живу, в том зеве полного отчаянья.
Колокола там будят небо в воскресенье

Чёрное озеро, чёрная лодка,
Два мрачных дерева - бумажные люди
Идут пить чёрную воду,
Их тени могут покрыть Канаду.
Чуть струящийся свет от цветов,
Профильтрованный водами,
Прощаясь, он не желает опустошения.
Кругом ровные круглые листья,
Полные мрачных советов…
Холодный мир дрожит под веслом.
Тёмным настроением в нас и в рыбах.
Бледную руку поднимает коряга, препятствуя.
Раскрываются звёзды из лилий.
Не слепит невыразительной сиреной
Тишина изумляющая душу.

Тис заострён готической формой
И по нему скользя, стремится взор к луне…

Твои улыбки падают в траву,
Канув безвозвратно!
Как и твои ночные танцы
Движением спирали
В желанных путешествиях
Со счёту сбились.
Они не будут никогда
Мне косметическим подарком.
Как в дыханье росных трав
Запах лилий засыпает,
Не имея к плоти отношений
Облачённой в холод,
Тигровым украшеньем расстилая
В уголке своём жар лепестков
Гибридной помесью с кометой
Имеющей своё пространство
В холодном исполнении движенья
Твоим подобно угасает,
Свеченьем небо омывая
Как тёплой человеческою кровью,
Возвращая в чёрную нас память.
Затем даны мне эти лампы
Осени благословеньем,
Чтоб им сотлеть в ночи.
Шестигранные белые
Как снежинки падают
В глаза, на губы, волосы
Без чувств касаний тают исчезая.

Я боялась злых твоих взглядов,
Как боялась когда-то грозы.

С содроганием смотрю вверх,
Предчувствуя приближение тёмной ладьи
В перистом дожде.
Неподвижно замираю в любопытстве
Перед ведущим огонь зрелищем.
Надеюсь на случайное чудо.
Пестрит уходящая осень
Изобилием беспорядочных желаний,
Без церемоний и предзнаменований,
Несмотря на допустимое желание
Обратиться к некому молчаливому небу,
Которому можно искренне жаловаться
Несовершеннолетним,
Мечтающим получить майский свет
В раскалённом безмолвии.
Оно гостем сидит за столом
Владея божественным угощением,
Большей частью препятствием,
Возражая теперь и тогда
Антракту улюлюканья.
Не достигнувший, посредством
Лучшей щедрой почести,
Задать возлюбленному
Бранный разряд здесь и сейчас,
Одиноко прогуливаясь.
Осторожно происходящее за кулисами
Равно гибели скучного пейзажа
С долей иронии недоверия, невежества.
Любой ангел предпочитает
Ярко светиться…
Внезапно моего локтя касается ладья,
Приказывая чернить подобно перу.
Воспользоваться своим осознанием,
Открыть глаза в короткой передышке
Всеобщих страхов в качестве субсидии.
Нейтрализовать упорную судьбу,
Наложив пластырь на время года,
Удовлетворяя себя случившимся чудом -
О тебе заботятся, любят…
Спазматическое сияние обмана в ожидании чуда.
Завидовать, тосковать и ждать превосходного ангела,
Который вряд ли может к тебе снизойти.

Как я хотела бы поверить в её нежность -
Лик статуя склоняет предо мной.

Не начертана на карте улица,
Где находятся те двое спящих.
Нами потерян их след,
Как если бы прибывали они
Ниже лёгкого синего света.
Французское окно…
С жёлтыми кружевными занавесками.
Сквозь узкую щёлку видим
Как, потрескивая, поднимается
Благоухающая сыростью земля.
Во тьму чащи живой изгороди дома
Отползает улитка, серебристою колеёй.
Между бледными лепестками смерти
Отступаем назад скрепя сердце.
Они спят с белым во рту туманом…
На лицо их поступок.
Маленькие зелёные ноздри вдохнули сон,
Вытеснив тёплые капельки.
Мы частицы глотка, они глоток.
Их веки хранят теперь тень,
Не в ущерб им владеть этим состоянием.
Мы сбрасываем наши кожи,
И ускользаем в ещё один
Очередной временный период.

Будущее было потеряно вчера легко и безвозвратно,
Как теннисный мяч в сумерках.

Суровое время эпохи, чертежи тюрем, келий,
Чертежи замков, дышащих драконов строений,
Обрастающие ложью, небылицами.
Святой король одним пальцем, как на шарнирах
Чинит препятствия - чудо, волшебство!
У раздающего шлепки и оскорбления
Зреет злость скрупулёзно,
У вертящего пальцем  душа сухожильная.
Белой лошадью тонет в вершинах
Город Богов и Вавилонов.
Бледные, искренне ждущие помощи, руки.
Ужас войн кому-то забавою, раздражающей язвою.
Его собственность красное, что течёт водами.
Течение в удовольствие, оно дышит, вздымается
Безжалостно-неумолимое, не слабеющее, суровое.
Неразлучны с ним в тюрьмах заключённые пленные.
От его размышлений у  него вырос рог, поясница филейная.
Расточает лето, гневаясь,
Расщепляясь на три сотни шестьдесят хитростей.
Девочка за кулисами идёт в брод, пробивается
И не влезть ей мокрой на дерево.
Безмолвие последнее, мудрое.
Улыбки - поведение покорять, подчинять
Неприятные, вдоль мило отточенные, это бридж.
Никогда не откажется схватить, овладеть.
Его профиль дьявольский, мозг окостенелый
На работающих смотрит, ухмыляется.
Его ложе река с окровавленными берегами.

С онемевшим языком мужчина, как не может что-то вспомнить.
Он сейчас далёк от близкого  любящего украшения.

Синий струящийся сладкий газ
Разбавляет удушающий воздух.
Приди за мной сон, белой тропой приди,
Меня зовут звёзды.
Под солнцем ослепительно холодно,
Опаляет ледяная луна…
Я хочу к звёздам… хочу к звёздам…
Тишины небесного дна.

Море от этих кристаллов стремительно уползает
Множеством длинным змеиным шипением.

Два чёрных глаза - две чёрных луны
Искалеченный взгляд тьмою.
Милая леди, солнцу внимай
Смерть не бери с собою.
Отраженье её перевёрнуто жабой
Миру мёртвому поклонением.
Мечешься жгуче, стремительно
Преданно уничтожению.
Алые раны сжигают стекло
Огненной ведьмы пламенной.
Я без страха подобно Венеры
Смотрю в зеркало каменное…
Подчиняясь Венеры решению
Правильному.

Прошлое где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть…

Мама, мама - ужасно бредовая тётя без обличья,
Без зрения, своей глупостью ты содержишь
Игры кузена. Непрошенным мне наречением
Пребывать в женской комнате для развлечений.
Своего рассудка зародыш отдаляешь дремотой,
И кивком, кивком головы с направлением ног соглашаясь,
Ты срезаешь меня отчуждённой материнской любовью,
Обрывая родство моё с детской кроваткой.
Мама, странно любящая сказки
О Mixie Blackshort, медведе-герое.
Мать с разумом ведьмы способна испечь золотистый
Имбирный пряник из моей красоты, видя мой трепет,
Три года просящей избавить меня от их пребывания.
Ты клеванием носа их по ночам направляешь к моей постели
Смертным мне ложем. Несмотря на искривлённый мой рот,
Стежками сомкнутые веки, чтобы не видеть плешивую голову.
Дом окружён взрывами двенадцати балльного урагана -
Отца моего покровителя, об окна бьющегося,
Чтоб разорвать пузырящийся воздух
Твоей кормушки, моего брата волненье,
Мне печеньем и Ovaltine. Нам поддержкою звук
Церковных духовых инструментов, питающих
Нас вниманьем полного гнева: «Бом, бом, бом!», -
В желании стёкла разбить моей комнаты,
Где я танцую на цыпочках для светящегося жука,
Ужаленная его огненностью.
Парю мотыльком, не отрывая ног от пола
В оперении искр, пытаясь отдалиться от тяжёлого взгляда
Призрачной ролью духа,  угнетённого гипсом.
Перед плачущей Богоматерью в желании спрятать меня:
От тянущейся тени твоей за светом моим для продажи
Мне обморочным состоянием.
Мама, ты посылаешь меня на уроки музыки,
Похваляясь моими арабесками, трелями,
Где каждый раз учитель трогает меня
Странною деревяшкой, досажденьем ужасным,
Применяя часами мой музыкальный слух,
Оглушающий утвержденьем, что я не с учителем музыки,
Что я пребываю животным на дрессировке.
Ты дорожишь источником, мама, беспокоящая музу.
Я оживляюсь мыслью о наступленье дня справить поминки,
Мама, по твоим возвышающимся пузырям,
Что подавляют мой синий воздух, не смотря на мою незрелость.
Ты раздуваешь их миллионный блеск цветом голубокрылой.
Я тебя никогда, никогда, никогда не встречала
На моей маленькой коротко подстриженной планете,
Подобно мыльному пузырю тебе звонким напоминаньем:
Приди сюда! Будь моей спутницей, огради меня от несчастья.
Теперь день превращается в ночь с затоптанным берегом.
Они его наблюдают своим драгоценным камнем,
Крайне грязными лицами омрачая мой свет.
Своей бдительностью погружая солнце в тень - и надолго -
От которой ему никогда не очиститься.
И этим королевством управляешь ты -
Моя мама, мама, зарывающая  меня в землю
Последним желаньем защититься от этой компании.

Я, падая, лечу в цвет облаков
Сквозь синие таинственные звёзды.

Схороните меня в саркофаге,
Чтоб с тигриной полоской он был.
С ликом светлой луны чтобы видеть,
Как во тьме они пребывают
Минералы, буравя немые
Корни их не спеша, огибая.
Я увижу их бледные лица
Звёзд далёких свеченьем.
Они не страшны мне - младенцы
Без отцов матерей как боги.
Чудо творить им, мне стать
Сладким плодом для них сохранённым.
Отраженьем зеркальным облака
Цвета простынного таять
В их дуновенье.
Не веря ещё, что бежала
Душа, оборвав дыханье
Днём, овладев безвозвратно.
А они всё ползут, прибывая
Мне теплом вожделенным
Мурлыча у ног холодных.
Синие черепашки
В желанье меня утешить,
Позволив им сладкой быть пищей
Ночи чёрной цвет чувствуя запах
Пакетом для сердца.
Музой мрачность её освещают
Крошки нежно сладостным ликом.

Мы сбрасываем наши кожи и ускользаем
Ещё в один очередной временный период.

Неподвижный слепящий мрак.
Затем синева, утверждаясь,
Разливается, заполняя пространство.
Божественная львица,
И мы врастаем в её одиночество,
Мелькая пятками, вертя коленями!…глубину
Морщины разрушая, обгоняю сестру
Под коричнево-бурой аркой,
Где я поймана за воротник
Черномазым глазом
Ягоды с актёрской ролю ночных
Крючков…
Чёрный сладкий глоток смягчает кровь,
Заслоняя от тени.
Несколько иначе
Волочит меня беспрепятственно воздух…
Просквозив бёдра, волосы;
Клочками срывается с пяток.
Белизна
Годивы, я – плод, очищенный
Мёртвыми руками мёртвых струн.
И я, как пенная пшеница
В великолепном блеске волн.
Плачущий ребёнок
Тает в стенах.
И я, вживаясь,
Лечу стрелой,
Смахивая чистую росу.
Крах самоубийства,
Провал
В красный глаз утреннего котла.

Я делаю из инея цветы с капельками росы.
Я назначена играть роль смертного колокольчика.

Жизнь - соприкосновение,
Иметь привычку отпускать
Подобно глазному яблоку.
Яйцевидной формы прозрачная слеза.
В ней вчера, последний год,
Пальмовое копьё и лилия,
В то же время ясная форма огромного,
Расшитого нитью декоративного гобелена.
Лёгкий удар газа с отпечатком твоего пальца.
Желание любить, звонить в колокола
Через лёгкий воздух.
Возбуждать, пренебрегать,
Хотя никто там глазами не ищет, не беспокоит.
Неизменный, лёгкий свет, как поплавок.
Каждый им постоянно занят.
Это бурное море, игра на скрипке,
Единственный билет, грампластинка
С одной песней с обеих сторон.
Проходить в колонне по одному,
Никогда не нарушая чужое право.
Плохое смягчать, умерять.
Серединное кресло в портере,
Крепкий алкогольный напиток.
Сдерживать лошадиный парад.
Над головой облако глядишь и радуешься.
Векториальная диванная подушка – семья.
Валентность лица - могущество коллекционера,
Кольцо, круг, цирковая арена, где нравится.
Открытый пейзаж светлый без штор.
Женщина обуза вращается призрачной тенью
При больнице с соусником.
Она похожа на луну
Или явный бессмысленный взгляд.
Пустое место, бумага
И кажется, имеет личный род?
Она живая, ей нравится любить.
Дом - устаревающий центр, картина океана
С многочисленным измерением горя и гнева,
С убеждением покидать её единственную сейчас.
Будущее есть серое море,
Сплетничающее продолжение,
Кошачий голос, уход.
Возраст, старость ужасны –
Присутствовать и тонуть.
Жалость - великое, холодное,
Ползущее океаном.

Прошлое…оно где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть.

Синий струящийся сладкий газ
Разбавляет удушающий воздух.
Вернись за мной сон, белой тропой приди,
Меня зовут звёзды.
Под солнцем ослепительно холодно,
Опаляет ледяная луна…
Я хочу к звёздам… хочу к звёздам…
Тишины небесного дна.

Прошлое…оно где-то там позади за невесомой вуалью
Мерцает, имеет душу и совесть.

…Я там живу, в том зеве…

Цвет облаков… стихи ливнями,
Ты среди звёзд… Сильвия,
Прошлое в ожидании вечном -
Ты в пути бесконечном.