Больные розы

I

Где ветр по талым водам гонит льдины,
Где солнце холит сонный луг,
Пригревшейся скале в тугую спину
Вцепился непреклонный бук.

Под ним, спиною к кряжистому комлю,
Сбежав с посева в тёплый день,
Слагал юнец, работой утомлённый,
Укутав в грёзы свою лень.

И павшие пред ним шли вновь рубиться,
И мир чудесный оживал,
И был герой, и думал он жениться,
Да спесь невесты перенял…

Тем временем брёл мимо парня странник,
Любимец муз, седой в усах:
«Аль песнь сложил, младой богов избранник?»
«Сложил, да только на устах».

«Что ж, спой, коль так», - нахмурил странник брови,
И голос парня зазвенел,
И травы закивали с песней вровень,
И бук могучий зашумел.

И бард узрел далёких сечей блики,
Героя, мчащего вперёд,
Внял лязг мечей, хруст требушетов, крики
Капризу той, кто в замке ждёт.

И вот герой с похода воротился,
Победа славною была…
Да от руки стяжанной отрешился –
– Он бился, она лишь ждала!

«Не худо… – протянул, кивая, странник. –
– Вот только рифма да строка…
Да, юноша, ты есть богов избранник,
А я алкал ученика.

Готов ли ты ступить на путь великих,
Чрез дома отчего порог?
Обучим тебя грамоте и рифме,
А ну как выйдет с тебя прок?»

Слова бродяги вспыхнули зарницей:
Остаться с братьями с отцом?
Или пустить заветным грёзам сбыться,
Став из крестьянина творцом?

Душа поэта вмиг воображает,
Как под скалой стоит народ,
Пред коим он дверь правды отверзает
И в бой супротив лжи ведёт…

А бард манит с собой и ждёт ответа,
А братья в поле гнут хребет.
Среди рабов ли место для поэта?..
«Готов!» – Последовал ответ.

II

Где ветр стенает в душных переулках,
Где пыль скрывает солнца лик,
Где стоны черни, стук ударов гулких,
В трактире пьют муж и старик.

Муж с сердцем грянул по столу руками:
«Мастер, я вновь гоним толпой!
Вместо похвал в меня летели камни –
– Скажи мне, что тому виной?

Ужель… не быть мне зиждителем истин?
Мне невозможен этот сброд!
Не в силах я засеять мыслей чистых:
В топи людской зерно гниёт».

«О чём ты пел?» – Кивнул учитель, внемля.
«Желал я людям рассказать,
Как муж семью, достаток, землю
Отверг, дабы аскетом стать».

Сухой старик задумался над элем,
Что будто вовсе задремал.
С помоста драли горло менестрели,
Народ в трактире ликовал.

«Взгляни на них, – нарушил он молчанье,
Веселье обводя рукой:
Певцы, допев, сбирали подаянье. –
– Кого ты видишь пред собой?»

«То просто люди мастер, рабье племя…»
«Как смеешь так ты говорить?!
Ты их слуга, тебе нести их бремя.
Юдоль творца – людей любить!»

У стихотворца побелели губы,
Занявшись спьяну, процедил:
«Твои насмешки неясны и грубы.
Творцу никто не господин!»

Старик вздохнул: «Народ не ценит песен,
Где ум берёт над чувством верх.
Смирись, творец, им дух неинтересен,
Им плоти подавай утех!

Слагать о том, что непостижно людям,
Что сделать скверного вина:
Знай, твою брагу пить никто не будет,
Пусть самому она вкусна».

Вино в гортани у поэта скисло:
«Холуйству подражать людей?!
Когда не стану я иначе мыслить,
Я не поэт, я… менестрель!»

«Мой сын, ты строки жжёшь огнём, что в сердце,
Да больше нет таких сердец.
Смирись, не терпят люди иноверцев,
А ты без них никто, гордец!»

Поэт вскочил: «Ах, я не веселю трактиры?!
Довольно мне твоей брехни!
Раз людям непостижна моя лира,
То иноверцы все они!

Я – их творец, мне их вершить планиды!
Ныне мне ведомо, как быть:
Раз гордость людям с детства не привита,
Я должен им её привить!»

Поджав губу, старик качал седины.
Невольно дрогнула рука…
Но лишь махнул вслед поступи спесивой
Никчёмного ученика.

III

Где ветр грызёт скелеты бурых листьев,
Где солнце свет морёный льёт,
В овраге по траве осклизлой,
Изнуренный фантом бредёт.

Лубок на пясти, гнойные отёки –
– Следы прещения людей.
Уста с тоской по ветру сорят строки,
Что семя прелое репей…

Певец пожаловал хулить нас, братцы!
Кто ты таков судить за нас?
А ну-ка, предадим урок незванцу,
Чтоб неповадно другой раз!

…Ландшафт разъял уста, что слиплись болью.
Скалистый берег, древний бук!
Смятение затрепетало молью –
– Там, на опушке, отчий сруб.

На кровле свежая солома, в щелях
Покойный теплится очаг.
На тихий стук тщедушный муж, робея,
Воззрился на него в дверях.

«Здесь жили мой отец и мои братья». –
– Хворою тенью рёк поэт.
«Они мертвы, нам велено вселяться.» –
– Как в спину нож, пронзил ответ.

«Кто их убил?» - Тень сникла на колени.
«Наш господин, граф – это он!
Твой младший брат в лесу убил оленя…»
По сумеркам простёрся стон.

Селянин огляделся, замирая,
Прислушался к двору с крыльца:
Никто не шёл. Он крякнул, подымая
Израненного пришлеца.

IV

В семье крестьян луна луну сменяет.
Их иждивенец уж окреп,
Но сизая культя напоминает
О том, как был писатель слеп.

Как он корил, как тщился дотянуться,
И какова была их мзда…
И как ярили эти скудоумцы,
Не понявшие ни черта!

Но новое творенье всё изменит,
Как изменился сам творец:
Речь стихла, на челе сгустились тени,
С очей поблёкших зрит мудрец!

Хулить людей – рубить больные розы:
Хворь переходит на ростки.
Но должно людям вверить свои грёзы,
Должно лечить их изнутри.

Должно явить им новый мир без хвори,
Куда б лишь здравый мог взойти –
– И сами вмиг излечатся без боли,
Когда узрят, что впереди!

И день, и ночь творец черкает стилом,
Всё боле хмурится чело.
Хулить одно, создать в умах картину –
– То не из лёгких ремесло.

Когда жена шепнула о решеньи
Взимать бы мздою за постой,
Он кончил есть. Искал в лесу коренья,
Когда ходил за берестой.

Жизнь тихо истекала стих за стихом
На ломтики коры в углу.
Осталось-то – свести в скончаньи рифму,
И точка… – как зачин всему!

…Принесший бересту создатель замер:
Муж над распоротой женой.
Его завидев, муж взметнулся с кулаками:
«Всё по твоей вине, изгой!»

Догадка громом поразила чувства:
Прознали, кто скрывался здесь!
Взор тут же преметнулся в угол – пусто!
Граф взял стихи! Это конец!

Родитель, потерявший своё чадо,
Ещё живой, но уж мертвец.
Опали руки, сердце перестало,
Рассудок рвётся: Всё. Конец…

…Что это? Вдруг заговорили сами
Уста певуче, горячо! –
– И новое, стократ сильнее пламя
Из новой песни бьёт ключом!

С колен поднялся в трепете крестьянин:
Взор светел, позабыл беду –
– Душа воспряла от заболеванья,
Что роза гордая в саду!

Песнь кончена! Финал! Пора б цветы другие,
Побитые болезнью, поднимать.
Он стал творцом. И прежний мир отныне
Низвергнет. Время начинать!

V

Где ветр устало дремлет в жёсткой куще,
Где солнце осияет снег,
Лишь бук скребётся в льдистую кирасу тучи. –
– К нему подъялся человек.

В худой рубахе, прямо держит выю,
Что принц в тряпье – огонь в очах.
Под ним, взирая рьяно на мессию,
Толпа крестьян с огнём в руках.

Средь них и тот, кто его спас однажды,
Он первым шёл жечь графский двор:
Взметённый светоч сыпет в лица сажей,
Но распаляет в них восторг.

С восторгом вторят вновь и вновь тирады,
Что рабство в душах извели,
Те строки, что переменили взгляды,
И новой верой проросли.

И новые вливаются селенья,
Восстанье не остановить!
В сердцах зажглось сопротивленье,
Сопротивленье будет жить!