Глупцы

Я прекрасно помню тот вечер. Был понедельник. 10 часов вечера. По телевизору, как это часто бывает по вечерам, шел какой-то банальный детектив. Убийство расследовала девушка-дилетант, над чьей неопытностью ее более умудренные в сыскном деле коллеги тихонько и не очень посмеивались, и которая, как это всегда в детективах подобного рода бывает, самым чудесным образом, в конце ловко утирает им нос. От нечего делать мы с женой, лежа в постели, лениво взирали на забавные потуги начинающей «Мисс Марпл», и я начал было подумывать, не выключить ли телевизор, когда в дверь тревожно постучали.
- Кто бы это мог быть в такой поздний час? – встрепенулась жена. Как все женщины она боялась поздних визитов, всегда ожидая от них чего-то нехорошего.
- Понятия не имею кого нелегкая принесла– сонно ответил я, нехотя поднялся с постели, и, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы, поплелся к входной двери.
- Кто там? – как можно увереннее и громче почти прохрипел я.
- Мне бы поговорить… я ваш сосед, - из-за двери послышался неуверенный мужской голос.
Я приоткрыл дверь. На пороге стоял молодой мужчина лет тридцати. Черные как
угольки глаза и шрам полумесяцем над левым глазом – первое, что почему-то бросилось в глаза и запомнилось навсегда. Одет он был довольно небрежно в старую, неопределенного цвета куртку и какие-то затертые до дыр джинсы. На голове у него была видавшая виды черная шапочка без полей. По виду – пьющий мужичонка, каких в весках Белоруссии – каждый второй.
Несмотря на слабое освещение, я заметил, как сильно дрожали его руки, большие мозолистые руки рабочего человека. Парень был явно под хмельком.
- Я вас слушаю – как можно дружелюбнее и в то же время как можно спокойнее произнес я.
- Я ваш сосед … живу рядом … через три дома. Вы Марьяна знаете? Это мой отец – сбивчиво и нервно объяснял мой непрошеный гость.
Марьяна я знал. Довольно зажиточный, как когда-то говорили, крестьянин, кулак.
Он довольно часто появлялся с хозяином дома, который мы снимали, и почти всегда в крепком подпитии. Выпить, как говорится, мог море. Но и работал, как батрак.
- Так что случилось? – поторопил я своего нового знакомого, желая как можно скорее закончить его полуночный визит, суливший мне мало приятного.
- Тут, возле костела, мы машину стукнули… никто не пострадал … но иномарку … помяли сильно, - слова с трудом давались ему, так сильно он волновался. Его черные восточные глаза непрестанно бегали из стороны в сторону – будь я психологом, сказал бы, что парень лжет или чего-то сильно боится.
- Короче говоря, не можете ли вы помочь … нужны деньги … - мой ночной визитер, несмотря на свои тридцать лет, еще не утратил веру в людей.
- И сколько нужно? – улыбнувшись его детской наивности, никак не стыковавшейся с его потрепанным видом, поинтересовался я.
- Ну, баксов пятьдесят … хотя бы, - Господи Иисусе, вера в ближнего моего нового знакомого поистине изумляла! Заявиться в полночь к абсолютно незнакомому «соседу через три дома» и попросить пятьдесят зеленых, вот так запросто – как надо любить ближнего своего, чтобы так на него надеяться?
- Подожди здесь – я вернулся в комнату к жене, которая с нетерпением ожидала меня.
- Сын Марьяна, лучшего друга Вячеслава Борисовича, говорит, что в аварию попал, денег просит – я вопросительно посмотрел на Ксению.
- А сколько просит?
- Ни много, ни мало – пятьдесят у.е. – съехидничал я.
- У нас столько не будет – жена полезла в шкаф, достала три новенькие разноцветные бумажки, - пятьдесят тысяч - двадцать пять долларов. Это последние…
- Ты полагаешь, стоит ему помочь, если, конечно, он не брешет?
- Думаю, стоит.
Я взял деньги, открыл дверь. Мой ночной гость нервно курил, пуская клубы дыма,
которые в холодном воздухе походили на белые облака, медленно поднимавшиеся вверх.
- Вот пятьдесят тысяч. Больше у нас нет. А здесь – я протянул клочок бумаги – мой телефон. Позвони, когда надумаешь вернуть. Тебя как звать-то?
- Леха, Алексей – не вынимая дешевой сигареты изо рта, и не поднимая глаз от денег, прошамкал мой незваный гость.
- Ну, я пошел, - получив свое, заторопился Леха.
- Звони – напомнил я.
- Добре – через плечо он бросил мне.
Минуту еще я смотрел в след его пошатывающей коренастой фигуре, почти жалея, что
вот так, поверив, дал денег подвыпившему незнакомцу. Альтруист. Или лох?
Прошел месяц. Леша не появлялся, не звонил. Я был почти уверен, что денег назад не
получу. По правде сказать, я не жалел, что вот так, запросто, поддавшись какому то отмирающему человеческому инстинкту, почти атавизму, дал немаленькую сумму первому встречному. То был как раз отрезок жизни, когда ты уверен, что ближнему надо помогать, если не любить его, как самого себя. Рассказав как-то Вячеславу Борисовичу, хозяину дома, между прочим, о ночном займе, я пожалел… нет, не о том, что дал взаймы, а о том, что рассказал об этом. Старый Плюшкин чуть ли не накинулся на меня, обвинив в наивности, и заверив, что своих денег мне не видать, как своих ушей.
- Ты, что, совсем ку-ку?! Это же врун, каких свет не видывал! Мошенник! – разорялся он, - не работает, сидит на шее у отца, лодырь! А ты ему! Сколько ты ему дал?
- Пятьдесят.
- Пятьдесят тысяч?! Ну, ты действительно ку-ку! Это немалые деньги – теперь держи карман шире!
- Да мне не жаль. Мы помочь хотели. Пришел человек посреди ночи. Говорит, беда случилась. К тому же, сын знакомого, друга вашего, между прочим. Как не помочь?
 Как-то вечером, зайдя в ближайший бар выпить бутылочку пива, в углу, в подвыпившей компании, я
увидел его, моего должника. Подходить и напоминать о долге мне не хотелось, да и навряд ли он понял бы, что я от него хочу – так пьян он был. На его щеках была трехдневная щетина, под глазом синяк, одет он был, как и тогда, небрежно. Его глаза то и дело пьяно закрывались и открывались, не видя перед собой ничего, кроме пустых пивных бутылок, стоявших на столе.
Ксения, жена, дорожившая каждым заработанным рублем, не раз сетовала на свою, как она говорила «глупую доверчивость». Зачем она поддалась первому порыву сердца, который, как известно самый благородный и самый убыточный? Зачем позволила себе дать такую сумму незнакомцу? Почему я, тот, кто намного благоразумнее ее, не отговорил ее?
Спустя еще месяц я решил напомнить своему бессрочному должнику о себе. Узнав, где он живет, я как-то под вечер заглянул к нему. Его самого, правда, дома не оказалось. Дверь открыл Марьян, его отец, с которым я был чуть ли не на короткой ноге. Спросив Алексея, и выяснив, что того нет дома, и неизвестно, когда он вообще будет, а также на вопрос Марьяна зачем он мне нужен, я как можно дружелюбнее объяснил причину своего нежданного визита. В ответ я услышат пространные доводы старика, почему мне не стоило давать взаймы его лоботрясу сыну. Сделав попытку объяснить, что взаймы мы дали из человеколюбия, и натолкнувших на уже привычную стену непонимания, я мысленно махнул рукой на старого ворчуна, и, сказав на прощание что-то вроде «Пусть эти деньги пойдут ему в прок», направился домой.
Как-то в воскресение, идя из магазина домой, на другой стороне тротуара, я заметил знакомую фигуру. Леха о чем-то приятельски беседовал с моим соседом, Володей. Перейдя на другую сторону, я подошел к ним, поздоровался. Мой новый знакомый, как и в прошлый раз был явно под шафе, весь какой-то потрепанный, неаккуратный. Сделав вид, что видит меня впервые в своей жизни, он продолжал свое оживленное повествование. Речь шла о рыбалке. Тема бесконечная, поэтому, выждав пять минут ради приличия, я перебил рассказчика и поинтересовался, когда тот вернет мне долг. Леша сделал удивленные глаза, заявив, что знать меня не знает. На минуту я засомневался - по адресу ли мои претензии. Те же черные глаза-угольки, тот же шрам полумесяцем над глазом. Никаких сомнений – это он, мой полуночный друг.
- Как тебя зовут? Леха?
- Ну, Леха. И что с того?
- Я тебя хорошо запомнил, не перепутаю. Это был ты.
- Не-а. Наверное, мой брат.
- У тебя нет брата, я знаю.
- Есть. Только он в России работает.
- Так как же это был он, если в России?
- … ну, он приезжал недавно…
- Слушай, я тебя хорошо помню. Что трудно было позвонить? Сказать, так и так, пока долг вернуть не могу, постараюсь позже. По человечески, понимаешь?
- Я телефон потерял.
- Мог бы зайти. Я живу «через три дома», забыл?
Леха замолчал, не находя достаточно веских аргументов в свою защиту. Затем, видимо посчитав, что
нападение – лучший способ защиты, перешел в наступление.
- А зачем ты к отцу моему ходил? Угрожал. Зачем говорил, что убьешь?
Я не находил слов. Парень бессовестно врал, выкручиваясь всеми правдами и неправдами. Сосед
Володя с укоризной смотрел на меня, словно я действительно приходил с угрозами к отцу Лехи, крестьянину в два раза крупнее меня.
- Не преувеличивай. Я зашел о тебе справиться. И вовсе не угрожал. Дай Бог, чтобы деньги эти тебе на пользу пошли. А надумаешь вернуть – знаешь, где искать, - я развернулся и зашагал к дому.
Леху я видел еще не раз. То возле дома. То рядом с магазином в компании каких то оборванцев.
Проходить мимо, даже не кивнув головой, словно я и знаться с ним не желал, мне не хотелось, и поэтому, всякий раз идя мимо, я поднимал руку в знак приветствия, нехотя, но поднимал.
С деньгами я давно попрощался. Зла на Леху я не держал. Правда, в душе остался неприятный осадок. И теперь, всякий раз, когда в разговоре всплывал тот случай, я начинал слегка злиться, и думал или произносил что-нибудь не самое лестное в адрес Алексея или Марьяна.
Вечером к нам зашел Вячеслав Борисович и с порога бросил: «Лешка деньги тебе теперь никогда не вернет». Я хотел было ответить что-то обиженным тоном, тоном пострадавшей стороны – так мне надоели все эти пустые разговоры, - но вместо того поинтересовался:
– Что это Вы вдруг?
- А ты что, не слышал?
- Что не слышал?
- Лешка умер …
- … умер?
- Да. Он же от падучей страдал. Эпилептик. На работе начался приступ, он упал, и …
Больше я ничего не спрашивал. И не выражал соболезнований. А зачем? Только потому что так
принято? Потому что бон тон? К дьяволу!
Мне стало вдруг гадко. Гадко за себя, за свою жену, за Вячеслава Борисовича, за всех тех, кто сказал хоть одно плохое слово в адрес Лехи, подумал плохо, махнул рукой. Стало гадко за то, что не стало человека, а я сейчас пойду на кухню, наложу себя в тарелку ужин, и буду есть его перед телевизором. Гадко, что буду вести бессмысленные разговоры, стараясь выпендриться, показать себя в выгодном свете. Гадко, что его нет, а я есть. Гадко, что я буду есть, спать, пить, обижаться, придираться, с трудом прощать тех, кого я люблю больше всех на свете. Стало противно, что я думал о Лешке плохо из-за этих жалких пятидесяти тысяч. Противно, что не видел в нем хорошего, да и не старался увидеть.
Жил-был рядом человек. Ходил по земле. Дышал. Чувствовал. Совершал ошибки. Тянулся к свету. Падал на дно. Снова тянулся. И снова падал. Старался что-то изменить. Может, пытался сделать этот мир лучше? Конечно, пытался. Но ему говорили: «Ха, брось! Зачем тебе это? Ты все равно не сможешь!» И он бросил.
Жил в своем мире. Непонятый. Чужой. Никому не нужный, даже собственному отцу, который теперь в пьяном угаре рвет на себе волосы. Или не рвет? Или все равно? Или только ради приличия? Долбанного приличия, потому что так надо? Потому что от тебя этого ждут?
Придут люди. Будут есть, пить. Говорить красивые слова. Выражать соболезнования. Вспоминать. О покойнике - или хорошо, или ничего. Но почему после смерти? Почему после, а не тогда, когда надо было? Почему?
Ведь, каждый из нас чудо Господне! Человек! Творение! Каждый наделен талантами. Каждый индивидуален. Каждый интересен. Каждый неповторим. А мы низводим все до банального «хороший» - «плохой», «умный» - «дурак», «красивый» - «урод». Как часто при жизни мы готовы испепелить своего ближнего за то, что что-то не так, как нам хочется. Как неразумные дети, которые собираются жить вечно. Как примитивно.
Внезапная смерть Лехи меня коснулась лишь краем своего тленного савана. Черным вороном пролетела мимо, даже не заметив, что я есть. А как вдруг стало холодно. И страшно. Страшно, что может оказаться поздно. Навсегда.