Фрида Вайц и Тами Шенар

 Фрида Вайц и Тами Шенар
 (Записки досужего дилетанта)

Невероятнее всего – правда. Мистика, суеверия, и религиозность мне не свойственны. В НЛО верю – что что-то есть, а что – неясно. В снежного человека – тоже. Про лох-несское чудовище всё вроде объяснили. Черти синие спиртоносящие ко мне не являются. Чужой я им. Галлюцинаций пока не было (правда, доктор?!). Про случай в детстве, в шестилетнем возрасте, когда, кувыркаясь вечером на полу в освещённой большой комнате, где сидели взрослые, вдруг увидел прижавшееся к оконному стеклу снаружи худое старушечье лицо, смотревшее на меня из темноты загороженного снаружи участка, вспоминать подробно как-то неохота, поэтому начну по порядку. Точнее, насколько получится. Сумбур, как сама жизнь или работать лень над текстом? Читатель сам разберётся. Как говаривал один знакомый поэт на моей родине в ответ на мои упрёки в неряшливости и порой малограмотности неплохо вроде бы написанного: «А редактор зачем?». Имена подлинные. Даже моё. События – тем более.

Дома ещё, годы назад, замечал, что со мной происходят вещи равно удивительные, незначительные, но и необъяснимые с точки зрения логики либо теории вероятности как я её понимаю. Постоянно и часто повторяющиеся, но непредсказуемые. Закономерностью такое назвать трудно, мистикой – маловато чудесности, загадкой? – не знаю. Часто мы постфактум умные. А до того – нипочём не выходит.

Но ближе к делу. Утром (днём, вечером) выхожу в город (во двор). По дороге ли, в транспорте или пешком, вижу знакомого или знакомую. Если еду – подъехав ближе или после оглянувшись, понимаю, что обознался. Если иду – подойдя ближе и желая кивнуть или вслух поздороваться, в зависимости от степени знакомства, соображаю, что ошибся. С кем не бывает! А ни с кем, если дочитаете дальше! Только со мной. Дело в том, что потом, в этот же день – вечер, утро, возвращаясь, часто неожиданно меняя маршрут и \ или транспорт по какой-то внезапной причине, я вдруг, совершенно не думая об этом, натыкаюсь на того самого человека. За которого принял другого \ другую. И тут здороваюсь даже с оттенком радости предвиденного. Чего он \ она, ясно, не понимает. Я даже женился примерно так. Но об этом как-нибудь в другой раз. Может, просто маленький город и обострённое внимание? Но вот, здесь я в городе большем, во всяком случае, географически, менее компактном и с гораздо меньшей, поверьте на слово, плотностью населения на единицу площади. Проще говоря – просторнее он намного. Да и населения вдвое меньше. То же самое. Проще говоря, кто-то (что-то) меня предупреждает из будущего.

А сейчас о более близких по времени и немного других вещах. Приехав в страну, мы все, олим хадашим, новые репатрианты, после первых дней устройства и поселения, записи в больничную кассу, стресса языкового (сколько ни учили дома, язык обрушивается и буквально лишает дара речи, ангийский спасает не всегда вовремя) попадаем в ульпан – школу иврита. Абсолютно бесплатно. Как тот самый сыр. Что плохого, спросит читатель? Государство заботится, а ты жалуешься, неблагодарный! Ох ты гой еси, добрый молодец! (Евреи, молчать!).

Плохо, что бесплатно. Очень плохо! Понятно, что бюрократические экономические рогатки, проще говоря, затраты денег производят в пределах неких лимитов. Лимиты постоянно урезаются. Отсюда – как и плотность классов в школах, больше учащихся в каждой группе, самых разных, со стажем пребывания в стране от 10 лет (выше льгот уже нет) и до двух недель. Старожилы-ватики приходят подучиться писать, язык трудный для письма, хотя простой, как математика. Все говорят, что агрессивный – выбивает европейские только так! Короче, горе побеждённому!

Так вот, через 7 дней после приезда и попали мы с женой в ульпан. Дочка в какой-то другой. Масса разных хороших людей в классе. Доброжелательная атмосфера. 500 часов ежедневных, кроме пятницы и субботы, занятий. Масса письменных и устных заданий. Никаких двоек. Мивхан (экзамен) оценочный. Число баллов по стобалльной системе. Более чем доброжелательные учителя. И – среди всей этой прелести, в новой стране, среди неизменно вежливых автохтонов, чистых улиц и высоких зданий, сидишь ты на уроках, скромный знаток русского и пары других европейских языков, – и позоришься на весь класс, стоит только открыть рот! Никто не смеётся. Никто не сочувствует. Так и должно быть!

Вёл я себя, как сейчас понимаю, безобразно. Что в ульпане, что в спецколледже «Афик» (исток ручья в переводе, как я узнал позднее), где давали ещё и английский, да ещё азы владения компьютером (последнее по желанию). Это было через год после окончания ульпана и соответствовало ульпану «Бет», (первый был «Алеф»). Я был настолько тупой, что приглашение по телефону на экзамен (здесь многие важные вещи запросто решаются по телефону) прослушал и поблагодарил, и записал неправильно время – «ахат эсре» – «одиннадцать», а я, кивая и слушая секретаря Афик, записал, как мне казалось, вполне правильно. – ахат – один, а эсре – десять – я чисто машинально записал как половину, хеци: 1.30. – и получил час тридцать, то-есть, полвторого. В одиннадцать десять в назначенный день телефон зазвонил и Рахель сказала мне, что «сейчас уже одиннадцать». Разговор был красивым. Я на её вопрос, что со мной и почему я не на экзамене ответил спокойно, что он же в одиннадцать – держа в уме (в уме!) половину второго. Короче, примчался, написал, поступил.

Учитель по профессии (если честно – только по диплому!), привыкший как к длительному пережёвыванию немецких классиков, фонетики и грамматики, с последующим двадцатилетним неспешным, но заинтересованным почитыванием книг, ленивому и рассеянному изучению английского самостоятельно, постепенному вживанию в язык при переводах (после первой сотни формул патентов дело идёт куда быстрее), я никак не мог понять, почему на все наши, чаще всего мои, вопросы по грамматике ли, переводу, учительница отвечает скороговоркой и не по существу, а так, либо «вам ещё рано», либо « нам пока некогда». И потом, глядя в открытую тетрадь, видимо, план-программу, быстро и решительно объявляет следующую тему. Я громко протестовал «Подождите, мы этого ещё не поняли», возмущался на перекурах вслух, разумеется не по адресу учителей, но системы, но ничего не помогало. Погружение в язык было стремительным и беспрекословным. Сейчас понимаю, что отдайся я, так сказать, ходу вещей, течению, махни рукой на точность и запоминание, перестань копаться в мелочах, успех мог бы быть больше. А может, и нет – сейчас как проверишь?! Хотя, баллы в обеих школах были по результатам экзамена ощутимо выше среднего. Писал и подчёркивал, не понимая слов. Меня, кстати, в полный восторг приводило очень настойчиво повторяемое указание учительницы при чтении текстов: «Смотрите только на те слова, какие вы понимаете. Остальное пропускайте!». Дело в том, что в европейских языках, да и в восточных – тюркских среднеазиатской группы, какие были на моей родине, а также в кипчакской группе западной ветви тюркских языков, на родине жены, непонятные слова в тексте можно было хотя бы прочитать. Произнести! С ивритом этот фокус не проходит. Грубо говоря, чтобы прочесть слово, его надо знать, а чтобы знать, его надо выучить, но для этого надо сначала прочесть! Ощущение ужаса при виде заполненной значками страницы не проходило даже при воспоминании о собственном не очень давнем стихотворении про квадратное письмо («Колючек горький сок питал беззубых внуков»). Не знаю, перфекционизм это или что-нибудь другое, но я никак не соглашался понять, что учиться надо, не вникая ни во что!

Учительницей в ульпане была Фрида Вайц, небольшого роста милая женщина, академически-школьного вида. Добрая и отзывчивая во всём, кроме программы. В затруднительных случаях (преподавание велось только на иврите) она поясняла слова на сносном английском, и тут я был весьма полезен, быстро говоря вслух для всего класса. На этом моё лингвистическое превосходство и заканчивалось. По-русски она знала пару слов, и всегда улыбалась, называя нам сочетание «отсроченный чек» на иврите (чек дахуй). Видимо, девочки ей давно объяснили. Я редко вижу её сейчас в городе, последний раз видел около года назад, зашёл зачем-то в зал концертов в парке (авторский вечер чей-то?) до начала, и застал весело распевающую народные еврейские песни публику. Масса нарядно одетых, красивых, спокойных, весёлых людей откровенно отдыхала.

В «Афике» нас учила Тами Шенар. Внешность у неё явно не профессорская, обыкновенная улыбчивая худенькая женщина с короткой стрижкой, смугло-загорелая, с быстрой речью, и, как все тут, доброжелательная невероятно. Она могла при объяснении полуприсесть на стол, интересовалась делами учеников, и так же строго, как Фрида, придерживалась темпа, навязываемого программой. Здесь я тоже отличился в том же роде, с разницей, что теперь я знал чуть больше – и это было гораздо хуже! У меня было больше оснований спрашивать! И, соответственно, согласно старой притче про мудреца, который знает гораздо меньше своего ученика (два очерченных круга, большой и малый, как соприкосновение с миром непознанного), мог спросить и как знающий ученик, и как его более мудрый учитель-невежда!

Два свидетельства, отпечатанные, как тут принято, на красивой почти плотной бумаге (никаких «корочек») канули безвозвратно в недра контролируемого женой фонда документов, в одну из папок, а с соседями и в магазинах я давно сносно объясняюсь на общие темы.
Но не к тому вёл я рассказ. Апофеоз наступил, развязка близка, дорогой читатель! Сегодня утром, выходя из дома, посмотрел в почтовый ящик, увидел письмо на своё имя и вернулся с ним в квартиру, поглядеть. Письмо оказалось «хорошим», от телефонной компании (безобидным во всяком случае), и я снова пошёл в город. Уходя, окинул взглядом стол, на котором лежало письмо, вспомнил, вздохнув, Фриду и вышел.

Через две минуты я был на Левонтин и, свернув за угол, мимо магазинов, уже краем глаза увидел не первую, но всё-таки вторую свою учительницу, Тами Шенар, с которой, как я это называю, «нагло не успел поздороваться». Надеюсь только, что она меня не заметила. Я шёл под навесом, у самых магазинчиков, а она по узкому тротуару, на полметра ниже.

Положи я письмо в сумку, как частенько делал, чтобы прочесть, уже возвратясь домой – мы с Тами бы точно разминулись! Или хотя бы встретились в упор, и я бы, естественно, поздоровался. Она же свернула за угол, и шли мы в зоне видимости друг друга не больше полуминуты.

А про Левонтин ещё интереснее. Полгода назад вечером, темнело, на этой улице подошли ко мне два школьника, показали бумажку и спросили, не знаю ли я, где тут улица Зебинштейн. Я честно ответил, что не знаю. Потом смутно подумал что-то, спохватился и окликнул их. Дело в том, что при письме на иврите «ламед и «заин» похожи, «е» вообще не пишется, «о» или «вав» пишется палочкой, которая может быть длиннее или короче, спутать её с «йодом» (буква «и») недолго, «е» в «ейн» тоже не пишется. Ну, а «ш» додумали они, потому что окончание «штейн» звучит вполне по-еврейски. Кто бы сомневался!

 23.09.07.