сказка о женщине Циве и пернатом змее

Женщину звали, возможно, Цива, или иначе.

В ночь перед операцией она висела на спине под больничным небом. Ей хотелось думать о воздухе и воде, но вместо них приходили буквы. То, как они висели посереди всего в ватной тошноте, было самое мерзкое: они ничего не касались и до них дотянуться было нельзя. Они были без жизни. Цива читала справа налево, надеялась вспомнить о воздухе и воде: «А-Д-О-В», - она читала, - «Х-У-Д-З-О-В». Думала: «позвать», кого, никем-никого, память тыкалась в уголки, в угольки; некем, некого-никого. Под потолочным небом больничным пропасть кровати. Глаза закрывались и открывались. Раз – и не понять, закрыты или открыты. Два – не узнаешь чьи, кто и кому открывает и закрывает. Цива устала и никого не стало, а зренье ничьё, зренье не перестало. Тут она воткнулась осколком в землю, перекинулась подвесным мостом, а там уж сошла в воронку.

 В воронке они шли на юг с цыганкой Елизаветой Михайловной. Они шли там, за буквами, на потолке, но под таким диковинным углом, под общим наркозом, будто глаза подглядывают сквозь пятки. Женщина Цива придумала Елизавету Михайловну, чтобы та её вырастила и воспитала. С годами цыганка стала огромная, жуткая, у неё одно только сердце было как трёхлитровая банка, ноги перестали слушаться, но она всё говорила «лапушка, манюшка, сонюшка», ласковая была. С Елизаветой Михайловной шли они к вокзалу. Вокзал приблизился, и прогулка стала сбываться – он был весь белый. «Зимний сад», - думала Цива в воронке. «Там я думаю «зимний сад», а что снаружи? когда я? где я?» - думала Цива в воронку, но она была уже во внутреннем дворике, в белых кораллах – и цыганка Елизавета Михайловна, её белые юбки, белые шали, не зная земли, кружилась, кружились – как кит из тополиного пуха. Вдруг к ним подступили бомжи. «Я думаю – нас окружили», - услышала Цива (не думала – эхо своё уловила). Они что-то рвали с неё, лезли в карманы, за шиворот, их глаза были полузакрыты, их рты совсем рядом – но зренье снова ушло вглубь и вынырнуло на локтевых сгибах, и как только зренье перевернулось, это бомжи оказались окружены. Повержены и неподвижны. «Смотри – они на необитаемом острове. Сначала ты видела так, как кажется им. Теперь смотри как есть. Доживающих не добудиться. Они не поймут, пока не начнут исчезать. Есть два потока, остров не движется ни в одном. Они на острове последнего дня. Их остров – последний день».

- Позвать. Позвать, вода, воздух, - плакала Цива в палате, глядя на остров.

Тут она почувствовала, что у неё рука и руку кто-то лижет.

Это было думающее животное с маленькой головой, и как только она почувствовала голос его мысли, границы острова разогнулись. Это было думающее живое, и голос его мысли был всего сильнее, всего серьёзней, всего отважней. «Я пришёл не выбирая». Правую руку лизала кошка без задних лап, с длинным витым хвостом, с грязными перьями. «В этот миг я мог пройти только таким, а в следующем меня нет. Я лишён пребыванья, иду пунктиром, ты не знаешь таких путей». Грязная кошка лизала женщине руку. «В следующем миге меня не будет, но я пришёл навсегда. Пришёл к тебе навсегда». Пальцы у женщины не шевелились – хотела погладить. Она лежала и слушала голос его мысли. «Потом я приду другим». Пернатый змей исчез ещё до утра, время пошло вперёд, а Цива заснула сном ожиданья.

 Она очнулась через пятнадцать лет в интернате для инвалидов. Легко узнала себя такой – без ног и почти без глаз. Ей было всё равно – она хотела добраться до лестницы, только-то и всего, и вот она нашарила костыли и вышла в потёмках на лестницу ждать его там.

У телефона-автомата спиной и немножко боком стоял незнакомый неузнаваемый в сером пальто. Он шептал в трубку не останавливаясь, не дыша. Женщина Цива почувствовала на своих губах чью-то счастливую улыбку, прикрыла полуслепые глаза – вверх и вниз неслась бесконечная бездна телефонной реки, женщина Цива была в ней рыбой без ног и отвечала ему, отвечала солнечным светом, господи, почти не дыша, так никогда не увидев его лица – господи, эти пятнадцать лет была лестница - тысячу лет и нисколько лет, так никогда не открыв лица, он стоял на лестнице и говорил с ней, не ждал, не уходил, и она всегда отвечала ему – не чередуясь, не пропадая.

- Мы здесь, но не так, - подумала женщина Цива. – Я рыба без ног, - подумала женщина Цива. Два потока толкали её в разные стороны, но тот, что ведёт вперёд, отступил перед её желанием; реки вырвали её костыли, и женщина Цива влетела в лестничный пролёт, в свою вертикальную реку, в воду и воздух, в голос его мысли.