Пучина

(Севастополь - Санкт-Петербург, 1991 - 1992)

Tutti mi dicon: “Ma... e’ una maremma!”
E a me mi pare una maremma amara.
L’uccello che ci va perde una penna,
Io ci ho perduto una persona cara.
Sia maledetta maremma, maremma,
Sia maledetta la donna che l’ama...

“Maremma”, итальянская народная песня

Посвящается Сальваторе и Лене Борисовой



 
***

Тишина. Тишина. Я по городу вглубь прохожу.
На бесплодной земле догорают остатки покрова.
И нет больше чудес, но я данное слово сдержу.
И нет больше надежд, но как пламенно данное слово!

В этом городе есть обольщение мартовских крыш,
Обольщение волн, доходящих в экстазе до сердца.
Обольщение губ, из боязни которых молчишь,
Но от жажды которых и воздух имеет вкус перца.

Исступленье мечты, притупленье мечты, и никак
Не избавить себя от этапов, приливов, отливов.
Капли пота дрожат, как подвески, на бледных висках,
А большие глаза, открываясь, похожи на сливы.
 
И, не глядя в лицо, прохожу, покоренная, вглубь,
И движенья ветвей в бирюзовых покоях печальны...
А улыбка дрожит в уголочках вакхических губ.
А на солнышке кошка пригрелась. И снятся ей пальмы.

Севастополь, 24.01.92




***

Он дернул руль, но было поздно.
Аккордом вздыбился обрыв,
И сталактитовые звезды
Спросили холодно: "Ты жив?"
Ему хотелось обернуться,
Но, боль не в силах побороть,
Он понимал: дерзни - вопьются
Они в беспомощную плоть.
И, погружаясь в кроткий свет,
Где нет ни вороха, ни звука,
Он вдруг постиг, что смерти - нет.
Есть только музыка и мука.

Севастополь, 27.01.92



***

Прав тот, кто живет, как хочет.
Прав тот, кто живет, как птица.
Кто бродит по паркам ночью,
До звезд распахнув ресницы.
Кто крест оловянный носит,
Размером в два чайных блюдца.
Кто требует, а не просит -
И зубы его смеются.

Прав тот, кто живет, как может.
Прав тот, кто живет без правил.
Он знает, что мир безбожен,
Он знает, что в паре - Авель.
И хлещет с друзьями вина,
И просит о чем-то Бога.
И тысячи дев невинных
Насилует по дорогам.

Как солнце, в глаза горит он -
И жалкие гасит свечи.
В моем алтаре царит он.
Прав тот, кто всегда беспечен.
Прав тот, кто лучом означен,
Кто входит в одеждах белых...
Был прав. А сейчас он плачет
О том, что когда-то сделал.

СПб, сентябрь 1991



***

Теряя свежесть чувств, теряя простоту,
Любовь не потерять единственно желаю.
Ладонями скольжу по желтому кресту -
И жалящих заноз из них не вынимаю.

Я горечью страстей перцовой дорожу.
Надменные уста безжалостно смеются.
И если я тебя порою не щажу,
То это для того, чтоб вовсе не свихнуться.

СПб, октябрь 1991



***

Луна соскользнула, как бледный опал,
В ложбину меж смуглых грудей земли.
Ты руки по-детски во сне разметал,
И в этот момент ты и Бог - слились.

И в этот момент мы - как свет и звук,
Как дальние звезды - и этот двор.
И в этот момент ты сопишь, как друг, -
А в сердце забрался мое, как вор.
 
И в дальнем мерцанье всевышних крыл
Танцует блестящий кометный дождь.
Я знаю, что ты никогда не любил,
Но ты так тепло о любви поешь.

Я знаю, что ты, весь пропитанный злом,
Наверно, есть Ангел, Который - Свет.
И глупая бабочка бьет крылом
В абажур, но сил уже вырваться нет.

СПб, ноябрь 1991



***

Звезды падают стеной
И царапают стекло.
Потанцуйте же со мной,
Не фырчите мне назло.
Мне понравились всерьез -
Не дрожите, mon enfant! -
Черный смокинг, рыжий хвост,
В белой блузке красный бант.
Дайте руку мне скорей,
Я возьму вас на луну!
Я вас сделаю своей -
Я вам только подмигну!
Я вам звездочку сорву,
Я вам музыку отдам...
Звезды падают в траву
К вашим жреческим ногам.
Туфли давят тучи звезд -
Все подошвы в шелухе.
Вы мне нравитесь всерьез,
Вы не верьте чепухе...
Я и ночи-то не рад,
Весь измаялся, как тень.
Как, хороший звездопад?
Это будет каждый день.
Будет нежная пастель,
Эта млечность, этот дым...
Что ж, поехали в отель -
А потом поговорим!

СПб, 25.11.91



Антитеза

Звуки белые гобоя
замерзают на заре.
Золотое-голубое
проступает в серебре.
Комья розового хлеба,
голубиная печаль.
Фиолетовое небо
ночь разматывает в шаль.
Я бросаю мир просторный
и спешу, спешу на зов.
В черный-черный, очень черный,
антитезу всех цветов.

СПб, 25.11.91



Музыка

Музыка огромная,
музыка бездомная,
мечется и кается
в уличном дыму.
Слушай же, незваная
ересь богоданная,
хватит тебе маяться -
я тебя приму!

Слогу однотонному,
сердцу пустозвонному
святости и горечи
выкусить пора.
Идолу усталому,
гордому и шалому,
молимся до полночи,
служим до утра.

Идолу печальному,
зверски музыкальному -
форточки расстегнуты,
музыка течет.
Идолу пристрастному,
дьяволу всевластному -
спины наши согнуты,
слава и почет!

Звуки темно-страстные,
мысли неподвластные,
новый образ, вставленный
в старый образок.
И на подоконнике
идолопоклонники
слушают расплавленный
музыкой Восток.

СПб, 21.11.91



***

Ты улыбаешься не мне.
А может, мне - я не пойму.
Узоры белые в окне
весь день шатаются в дыму.
И я, как в джунглях попугай,
в твоих ладонях суечусь.
Огромный белый каравай,
символизирующий грусть.
Огромный синий водоем,
символизирующий свет.
Когда мы в комнате вдвоем,
других цветов и формы нет.
Есть мы - родные и враги,
бровей нахмуренный излом.
И сине-белые круги
играют в небе над столом.

СПб, 25.02.92



Sotto il ponte della ferrovia

Горячие звезды печеной картошкой
Катились по темным табачным лугам.
Он гладил колени озябшей ладошкой
И глухо шептал: не отдам, не отдам...
И насыпь - дрожала. И шпалы - гремели,
Когда проносились по ним поезда.
Он прятал лицо в ее сказочном теле
И всхлипом кричал: никогда, никогда!
Как много волнений и волн прокатилось,
Как много на небе прибавилось звезд...
Она от прохлады рубашкой накрылась,
И он разревелся. Впервые - всерьез.

СПб, 25.02.92


***

У тебя такие руки - как литье из шоколада,
У тебя такие взоры - точно вспышки, точно бред.
Целовать твои портреты - невозможная отрада.
Обожать тебя как Бога - кто сказал, что Бога нет?

Так красив ты, что от страсти даже месяц обезумел.
Сладкогласен ты, Орфей мой, на божественных пирах.
У тебя такое солнце - это ж ты его придумал,
Что симфония грохочет в перепуганных глазах.

СПб, 03.03.92



***

И голос вторил мне любимый
О том, что мы несовместимы.
Как хвоя пихт и кольца дыма,
Мы насовсем несовместимы.
Мне снится музыка и ветер,
А ты - не мой. Ты эпохален.
Но для чего же ты так светел
И так печален?
 
Обрывки нотных партитур,
Обрывки жизни, жар камина.
Мы навсегда одни, мой Тур.
Мой озорной - мой нелюдимый,
Мой не такой, точней - не мой,
А может, и такой - о Боги!
Для тех, кто мчится по прямой,
Не обязательны дороги.

СПб, 21.03.92



Et l’amour s’en va

И вдруг ты застыл, как ударенный в грудь:
разве все это было?
Смешно передернув плечами - чуть-чуть -
она уходила.
Минута - и профиль пропал за стеной,
камеен и четок.
Раздавлен лопух на дорожке сухой
в нелепый ошметок.
Отъевшийся голубь в неяркой тени
ворочает зобом.
Она проронила: “Ну, ты извини...” -
как будто с ознобом.
За дряхлым забором в соседнем дворе
мурлыкала кошка...
Наверное, все-таки ты одурел.
Да, было немножко.
Был день воскресения робок и чист,
раздвоен, как жало.
Ты думал: чего это, странно, как лист,
она задрожала?
Привел аргументы, сперва - оправдал,
потом - рассердился.
Но колокол небо на два разорвал,
и ты пробудился.
В глаза опрокинулся тусклый плафон,
будильник не брякал.
И ты осознал, что звонил телефон -
и кто-то в нем плакал...
Она!!! Ты застыл, как подстреленный в грудь:
где все это было?
Когда это было?! Да все это муть -
она уже сгнила.
Да там одни кости, и те до хрена
уже истончали.
За час до рассвета уходит она,
подернув плечами.
И снова ты веришь: осталось чуть-чуть,
не более года.
За час до рассвета - ужаленный в грудь -
за день до развода.

СПб, 15.10.91
 


***

Зеленое мерцание кристалла,
Вдруг вспыхнув, обольет мои персты,
И вечером мне скажут запоздало
О том, что Светозарный - это ты.
И будет что-то стыдно-голубое
В ползущей мне за пазуху звезде,
Как в знании того, что мне с тобою
Не быть - и это значит, быть беде.

СПб, весна 1991



***

Море пахнет шалфеем и мокрой звездой -
Эти мокрые звезды так кислы на вкус.
Вы сейчас от макушки до пят молодой,
И поэтому я вас сегодня боюсь.

Пляжи пахнут прибоем, и руки разжать
Невозможно - так сводит суставы боязнь.
Раскаленный металл я готова держать,
А вот вашу ладонь - это хуже, чем казнь.

СПб, 25.03.92



***

И голос твой был осенним.
Густые букеты ветра
ложились на пол в коридоре
в опере сквозняка.
Ветер спускался тенью
с ветки и вновь на ветку
и уходил в объятья
красного ночника.
Голос твой был красивым.
Что-то в нем было точно.
Что-то - от вскрика моря,
рвущего грудь о пирс.
...Нет, ты не стал счастливым.
Счастье всегда безбожно.
Гений же - выплеск горя
ветра, кустов и птиц.
Пусть он сорвет все петли.
Пусть он сорвется в визге.
Пусть опрокинет с боя
все, что душа велит.
Может, тогда почую
я на ресницах брызги
моря, большого моря,
плачущего навзрыд.

СПб, 16-18.02.92

 

Мелочи

Мелочи, все это мелочи, маленький.
Теплое солнышко высушит лужицы.
Встанет подснежник из жирной проталины,
Корча травинке забавные рожицы.

Мелочи, маленький, все это - мелочи.
Разве не чувствуешь слезы печальные,
Светлые-светлые, чуть очумелые,
Зверски хрустальные и музыкальные?

Смерть? Что в ней страшного? Боль - но мгновенная,
Выход рывком в бесконечность из плоскости.
И золотистая скажет Вселенная:
"Мелочи все это, мелочи, Господи..."

СПб, 14.04.92


Угроза

А через строчку будет полночь.
А через полночь будет - рай...
В сиянье, музыкою полном,
Мою поэзию встречай.
Встречай, как чертову занозу,
Как в бок вонзающийся лом.
Ты нас замучаешь гипнозом -
И отстранишь, когда придем.
Но, вся из морока и света,
Моя поэзия грядет.
Она взорвется, как ракета,
Когда никто ее не ждет.
Как луч звезды, уже погасшей,
Дворцов в пустыне миражи.
И вам, о Демон, будет страшно
Перед исчадием души.

СПб, 02.04.92



***

Две звезды отразились в воде,
И по-взрослому плакали чайки,
И от краткого слова "нигде"
Было жутко и каплю печально.

Я зажмурилась. Дали ясны.
Сердце вширь непомерно раздалось.
От лимона зеленой луны
Кожура по воде рассыпалась.

И хотелось любовью истечь
В этом мире закатно-влюбленном.
Как ты душу умеешь мне жечь!
Даже голос твой пахнет лимоном.
 
Чао, Солнце! Еще один день
Я к прекрасным причислить посмею.
И от страшного слова "нигде"
Не робею.

СПб, 21.03.92



***

Она легко сказала "да" -
И стало грустно почему-то.
А тут бездомная звезда
К вам прислонилась на минуту.
Закрыла подлые глаза
И что-то судорожно пела.
Она от времени могла
Сберечь стареющее тело.
И ночь послушалась - во всем.
И дождь был тающе-прохладным
Над запрокинутым лицом,
Изнеможденно-шоколадным.
А утром - все, была - и нет.
В костюме мятом - груда тела.
...Лишь на плече остался след.
А может, просто моль поела.

СПб, 20.10.91



***

Эти стадии боли пора уже мерять веками,
Но страданьем нас может Спаситель сто раз воскресить.
Я сжимаю пылающий лоб ледяными руками,
Вспоминая с усилием то, что никак не забыть.

Вспоминаю с усилием дождь на ступенях пологих,
Чьи-то косы, разбитые музыкой ветра и рук.
Вспоминаю о чем-то красивом - наверно, о Боге,
И опять вдохновенно пою заколдованный круг.

Парадоксы пою, раздвоенье, обман, ослепленье -
И уход постепенный в мир высший, в мир вечный, Туда,
Где лучом исцеляет грехи и дарует забвенье
Смертоносной всевышней любви голубая звезда.

СПб, 18.12.91

 

***

Баба старая, губы алые, ножки тощие - на ушах.
Ах, мурло мое небывалое, неуемный мой падишах!
Ночка снежная, ночка темная, город маленький замело.
Баба рыжая, как бездомная, жмется ласково и тепло.
Но уснуть легко зря надеешься - небо запросто все учтет!
От грехов своих ты не денешься, баба рыжая не спасет.
Баба бледная, не под силу ей, не спасти тебя даже мне...
Тело потное и красивое бьется - кается в простыне...

СПб, 15.10.91



Хулиганство

В щель между шторами смотрит планета.
Шторы - уныло-болотного цвета.
Дьявол насупленный трезво и чинно
Когти ровняет ножом перочинным,
Звезды спускаются нагло и низко.
На табурете два фирменных диска.
Угол подушки до мутности млечен...
Автору явно успех обеспечен.

СПб, 15.10.92


***

Сквозь запах тлена от ядреных звезд,
Сквозь перламутры облаков и рук,
Сквозь упоенья серебристый плес
Идет какой-то непонятный звук.
Ведь ты же слышишь, что внесен разлад
Во все безумства полнолунных мук,
И чей-то дерзкий неприятный взгляд
В нас твердо правит оловянный лук.
Ведь ты же чуешь, что уходит день,
Уходит время и тускнеет кровь,
И через мягенький домашний плен
Сочится медленно твоя любовь.
Уходит в музыку, в разгул, в песок,
В морское кружево, в причуды скал...
И если я себе пробью висок,
То лишь затем, чтоб ты со мной не спал.

Севастополь, лето 1991

 


***

Ночью ты зряч.
Ты касаешься влажных торчащих грудей,
Ты так верно и точно находишь причал,
Ты так дерзок и лют.

Утром ты слеп.
Скоро вылетят петли несчастных дверей.
Ты бы, кажется, в студии вечность торчал -
Там, где жизнь тебе мнут.

Ночью ты - царь.
Ты провидец и деспот, ты зол и упрям.
Утром ты - раб.
Настоящий осел.
Но лишь я все в слезах это вижу лицо,
Когда ночью ты - все.

Люди смешны.
Они все что-то пыжатся изобразить,
вплоть до могил.
В дури своей,
в нежеланье учиться, как правильно жить,
ты победил!

Севастополь, лето 1991



Я в этом лете

Медовая дека лучами безумными взгрета
И между ступеньками сильно сквозит глубина.
Я знаю, что нынче до жути красивое лето,
И я в этом лете до жалкого писка одна.

И я в этом лете бездомна, бескровна, безвинна,
Срываю шелковицу - руки как будто в крови.
Я знаю, что где-то над крышей поют серафимы
О том, кто в грядущем столетье умрет от любви.

Севастополь, 29.07.92



***

Мы погрязали в разговорах.
Мы опускались в тишину.
Висела молния на шторах,
На миг потрясшая страну.
Мы слепо верили в приметы
И лезли с глупостью ко всем,
И снова мерзли от рассвета,
И не любили хризантем.
Когда мы твердо выбирали
Благословенный этот путь,
Мы даже, кажется, не знали,
Как тяжело с него свернуть,
Какой безобразной отравой
Пропитан страсти каждый шаг,
Когда с осанкой величавой
Во сны и страхи входит Маг,
И дышит медленно и глухо,
И взор вонзает, словно нож...
И ты, как глупая старуха,
Поклоны судорожно бьешь.

СПб, осень 1991



***

По озерам плашмя разметалась заря
Раскрутившимся алым мотком мулине,
И пришло вдохновенье - наверное, зря,
Но внезапно и зло. По твоей ли вине?

По твоей ли вине так горят у меня
Шебутное лицо, голубые глаза?
По твоей ли вине не проходит ни дня
Без того, чтоб в мозгах не рождалась шиза?

Виновата любовь, или просто внутри
Есть какая-то блажь, не дающая жить?
И от ранней зари до вечерней зари
Меня тянет то петь, то молиться, то выть.

А порой - целовать, целовать, целовать...
А порой - пострадать за тебя и с тобой.
Я вечерней зарею сажусь на кровать,
И от матовых штор твой портрет голубой.

Но в бессонных глазищах, как знамя, заря,
И желанье озерами к раю доплыть.
И в груди - вдохновенье. Пожалуй, что зря.
А быть может, затем, чтобы легче прожить.

СПб, 12.09.91



All’orizzonte c’e` un uomo stanco che non vuole piu` soffrire...

Умчался ветер. В зеленом море
Остался август большой медузой.
Разлегся вечер в морском раздоле
Чернильной тушей, солидно-грузной.
 
Замялся катер на срезе моря,
На грани мира и ту-сторонья.
Он лег на пузо, тяжел от горя,
И вперил очи свои вороньи

Туда, где солнце пятнистым кругом
Спускалось в завтра, ведя с собою.
И бездна взрытой была, как плугом,
И голубою - и голубою...

СПб, 07.01.92



***

Тело запахом лунным облито.
Ворох потной одежды на стуле.
Дверь балконная полуоткрыта.
В городке даже кошки уснули.
Только мерно стучатся, стучатся
Невозвратно минуты, минуты...
Он подумал: "Пора возвращаться..."
Звезды падали, хрустки и гнуты.
И ему разонравился город,
Вечно дышащий спермою моря.
И ему разонравился ворот,
Зажимающий горло до горя.
Лист противный с тупыми значками,
Словно ласточки, влипшими в строки.
Голубыми от дымки руками
Он листочки мочалил, жестокий.
И лишь звезды - янтарные блохи -
Загалдели из всех дыр Вселенной,
Наблюдая последние вздохи
Гениальнейшей песни столетья.

СПб, 12.02.92



О силе нерастраченной любви

Пусть влага нерастраченной любви
Прольется оживляющим потоком
На губы пересохшие твои -
И вялая трава нальется соком.

Пусть шелест непроявленной любви
Нахлынет оперением тетрадки
На веки воспаленные твои -
И небо станет вымытым и гладким.

И снова, порождение стихий,
Избравших только этот город домом,
Поэзия очищенной души
Пробьется угасающей истомой.

И снова, по-над сутолокой ссор
И чаячьим бездольным пересудом
Я душу проношу через укор
Хрустальным незапятнанным сосудом.

И нету ничего. Лишь позови -
И крылья распахнутся за плечами.
Есть сила нерастраченной любви -
Могущество горенья и печали.

Севастополь, 24.01.92



Рождественское

Графитом разжиженным дышит вода.
Алмазы танцуют в луче.
Уютных витрин мандарин - и Звезда
В морозной пустой темноте.

Графитом расплавленным льются на грудь
Дождливые кудри твои.
И надо чуть-чуть - понимаешь, чуть-чуть
Еще помолчать о любви.

А после купить у волхвов у метро
Игрушек, фольгу, серпантин,
Купить тебе ладана, смирны и сто
Игрушек с цветным конфетти.

И хныкать колядки, и диким зрачком
Сквозить в фиолет без краев,
Желая стать плотным бумажным кружком,
Целующим ухо твое.

СПб, ноябрь 1991



***

Тебе, наверно, что-то страшное приснилось:
Мне больно видеть, как ты мечешься во сне.
Луна враждебная и бледная спустилась
И утвердилась в нашем стрельчатом окне.
Воркует хор, плывут огни, дымят кадила,
Вещает голос, охмуряющий меня.
Чего мне надо-то еще - кроме могилы,
Кроме в глазах твоих звенящего огня.
Когда-то просто все казалось мне: влюбиться
И жить тобой, дышать тобой, и вот - дышу...
Надменно-загнанно, как раненая птица,
И только ладана на дух не выношу.

СПб, 03.03.92



Весна

Что-то внезапно отдернуло штору.
Живо глаза продираешь со сна.
Кот элегантно идет по забору
И усмехается: это - весна...
 
И на занятия не показаться,
И вечерами болит голова,
И исступленье в рядах вариаций
Входит в мечтанья, метанья, слова.

Жить невозможно, дышать невозможно,
Если не выплеснуть негу до дна.
Ветер, слезу облизнув осторожно,
На ухо ласково шепчет: “Весна”.

И, еще скрытое, рядышком где-то
Ждет до поры - только громче зови -
Зарево лета, пророчество лета,
Как обещание новой любви.

СПб, 27.04.92


Облака сирени

Мы все в этой жизни - тени, на сказки есть тоже голод,
Есть голод на штиль и бури, на запахи и на звуки.
Но лишь в облаках сирени я этот запомню город,
И лишь на клавиатуре я эти запомню руки.

Запомню - но что есть память? Собранье ассоциаций.
Вода - молоко парное, я в море вхожу, как в счастье.
Осталась смешная память: три вороха вариаций,
Навеянные не мною, ну, разве с моим участьем.

Сегодня - момент сомнений, припомню все без укора,
Твердя себе обалдело, скитаясь по прорве комнат,
Что лишь в облаках сирени я этот запомню город...
А впрочем, какое дело кому, как я что запомню...

СПб, 27.04.92


Шестое июня

Чьи-то алые губы касаются белых ключиц,
остается пятно.
Чей-то сумрачный голос настойчиво шепчет: "Молчи..."-
потому что темно.
И чем ближе созвездья, тем медленней хочется плыть -
потому что мечтать
необъятно прекрасней и чище, чем счастья достичь
и победой дышать.
И широкого мозга крылами касается тень -
что-то плещется над.
Потому что сегодня, товарищи, дьяволов день,
и в рассудке разлад.

Севастополь, 06.06.92


***

Умереть очень просто: удар - и нет,
А вот жить - это сложно, старик, пойми.
Даже козы задумчиво смотрят вслед,
Говоря: "Не хотели б мы быть людьми".

Марсианин в супруги - большая честь,
Но хотя б он был в тысячу раз нежней,
Я скажу, обольстительный, то, что есть:
"Извини, не хотела б я быть твоей".

Севастополь, 06.06.92



***

Стихи - барометр души.
Стихи - как оттиски печали.
Глазенки хитрые шишиг
Блестят за ветхими печами.
Как этой нечисти темно
И непроглядно одиноко!
Вы их покинули давно,
Мое терзающее Око!
Вы ныне - Дьявол и Христос,
Вы все до капельки познали.
И я пью знание - взасос,
Проверить, сколько в нем печали.

СПб, 07.06.92



***

Над горами лимонного месяца серп,
Как огромный кошачий зрачок.
Он касается голых уродливых верб
Похотливо-целящим лучом.
И по крепким запястьям струятся сердца,
И страданью не видно конца.

Над горами задумчиво смотрится тьма
В зеркала флегматичных озер,
И последний неправедный проблеск ума
Исчезает под взглядом в упор.
Есть любовник под ликом святого отца -
И страданью не видно конца.
 
Повторяется медленный спелый рефрен,
Опоясанный сладкой травой.
И не хочется ввек никаких перемен,
Только б гордо встряхнуть головой.
Только б знать, что страданью конца не найти -
Не найти и светлее пути.

СПб, март 1991



***

На мартовском пьяном просторе
Кусается ветер влюбленный.
В тарелке шершавого моря
Корежатся корки лимона.
В развалинах берега счастья
Комочками лепятся птицы,
И в губы толкается сластью
Чужой карамели зарница.
От ракушек, брошенных стайкой,
Расходятся волны кругами.
И солнце крупитчатой галькой
Трещит под моими ногами.
И волосы мутятся светло,
И хочется дико, как прежде,
За пазухой капельку ветра
Тебе привезти с побережья,
Где волны, как добрые твари,
Щекочут босые подошвы...
И выпустить в милую харю,
Чтоб ты захлебнулся. Немножко.

СПб, 09.03.91



***

Грустный вечер стоит колоссом
Между западом и зимой.
Недоспелый пучок кокосов
В гриве пальмы сквозит звездой.
И не чувствуешь в горле горя,
И не чувствуешь сбитых ног.
За спиной пламенеет море
Густо-синим букетом нот.
В акварельном тугом просторе
Нет ни вздохов, ни слез, ни грез -
Только кроткие звуки моря
В заповедности легких звезд.
Необузданность брызг и ветра
И величье, что сеет страх.
То, что в небе - и то, что в сердце.
То, что в диких твоих глазах.

СПб, 19.03.91

 

Золото

Пыльное солнце ложится в ковыль,
И на посохе виснут лучи.
Золотом вылиты тысячи миль,
И поэтому лучше молчи.
Золотом вылито сердце твое
И пропитано тело насквозь.
Вспышкой его резонанс разорвет...
Неужели я это всерьез?
Космы ведьмачьи свои распущу
Между травами волнами хны.
Я никогда больше не допущу,
Чтобы были далекими мы.
Пусть наше солнце не знает преград,
Я ловлю его лоном и ртом.
Аккомпанируя звону цикад,
Море ерзает по-за холмом.
Пыльное зарево шалью в цветах
Прикрывает твою наготу.
Ночью кончается танец в лучах -
Но ничто не погасит мечту.
Ночью кончается сухость ресниц,
Наплывают чернила миров.
Лоб мой зрачки твои ярче зарниц
Опаляют, и жарче костров.

СПб, весна 1991



Сомнение

Я научилась целовать
Его оскалившийся рот.
Я разучилась горевать,
Твердя себе, что все пройдет,
Что будет музыка и бал,
Что будут розовые сны,
И мой бредовый идеал
Грядет под знаменем весны.
И все труднее отмечать
На косяке духовный рост.
И все труднее отличать
Глаза твои от звезд.
Опять распрыгались слова,
Опять сомнение нашло,
И черных веток кружева
Глядятся в пыльное стекло.

Москва, апрель 1991

 

Она

Она
прижалась к стене,
и лохмы, как лак,
стекают в панель.
Что ты,
присушенный к ней, -
безумный дурак,
мне шепчет апрель.
Бугор
коричневых икр,
непышной груди
тугие холмы.
В бокалах
россыпи искр,
но там, впереди -
дыханье зимы.
Ты пьешь...
на длинном столе
кружится питье,
ты тонешь в вине.
Ты врешь
себе и земле,
что любишь ее,
что счастлив вполне.
А там,
где чаячьих лап
ленивым следом
размечена пыль,
Бочком
корячится краб,
и старым крестом
играет ковыль.
Там ночь,
забвенья вода,
протяжна, как глас,
 ползет к волосам.
А пыль
краснеет всегда
припухлостью глаз,
привыкших к слезам.
Она
танцует, как свет,
в закатной пыли,
в лимонном окне.
Бледна,
и равных ей нет
по весям земли
в неравной вине.
 
Бледна,
и стружки волос
касаются в такт
пословицам стад.
Весна
летит под откос,
и что-то не так,
все в мире - не так.
Все - все!
В улыбке - разлад,
в походке - разлад,
но - только держись...
А впрочем...
может, ты прав.
Конечно, ты прав!
Да здравствует жизнь!

СПб, апрель 1991



Дождь

Бывает, по тропкам летяще идешь,
Строку каблучками рисуя в пыли,
И вдруг неожиданно падает дождь -
И рушится до сердцевины земли.

И пыль прибивает в безумной тоске,
И прелой черемухой тянет с реки,
И к ветви нахмуренной в вялой руке
Слетаются мятой толпой мотыльки.

И что-то меняется в ждущем лице,
Как будто бы слышится жертвенный звон.
И нервный маэстро в терновом венце
Глядит с побледневших от ливня икон.

СПб, апрель 1991


Гимн

Да святится Имя Твое! Да святятся губы Твои,
на которых в лоне зари плещется звук!
Да вкушает губы Твои каждый смертный этой земли,
чтоб, проснувшись, не разомкнуть стиснутых рук,
чтоб, проснувшись, не позабыть этих влажных розовых губ,
лепестков коричневых роз, рвущихся вверх.
Да святятся руки Твои! Натяни безжалостный лук!
Да святятся стрелы Твои - сладкая смерть!
Да святится Имя Твое! Да святятся очи Твои,
из которых, как из морей, вышла любовь.
Да мерцают очи Твои жарче солнца, тише луны,
чтобы видеть в каждой волне гордую бровь.
Чтобы видеть в каждом цветке гордый яхонт этих очей,
чтобы тьмы и злобы конец видеть кругом...
Да святятся муки Твои... Да возлягут тыщи вечерь
на комочки наших сердец вечным крестом.

СПб, 05-06.04.91



Dov’e` andato quello zingaro, quel cane, quel bastardo?

Я ни разу еще не промолвила слова "родимый" -
Упрекните меня в том, что прячусь от истинных слов.
По храпящей деревне прокрался цыган-проходимец
И умчался на нашем коне до ночных петухов.
А теперь я не знаю, куда, горемычной, мне деться,
Где искать этот рынок, куда он чубарого свел?
Понимаешь, в котомке к седлу приторочено сердце,
И, сдается мне, глупый, пока он его не нашел...
Где он скачет сейчас: неуемный, расхристанный, пьяный?
А быть может, о Боже, его где-то травят с дубьем...
Я ни разу еще не промолвила слова "желанный",
Но простите меня, не на месте ведь сердце мое.
Не на месте слова потому, и нелепа улыбка,
Сводит ноги, и пальцы, и спину, и муторны сны.
И в отверстие, сердце где было, цыганскою скрипкой
Свищет ветер проклятой, судьбу мне сломавшей весны.

СПб, 07.04.91



***

Мне нравится жить в заколдованном круге,
Мне нравится жить на краю у паденья,
Одна за другою уходят подруги,
И просят у жизни удач и везенья.
Большого везенья - как в песне поется.
А мне это кажется странно и дико.
Везет лишь в мгновенье, когда остается
До донышка бездны последних полкрика.

СПб, апрель 1991

 

***

Сладострастно-изменчива зелень пруда,
И ботинки земельную чувствуют дрожь.
Можно быть серафимом в душе и тогда,
Когда Дьяволу душу свою продаешь.

Утки режут столешниц воды малахит,
И морщины, как змеи, ползут по лицу,
И ты знаешь наверное: Дьявол в Нем скрыт,
Но молитвы возносишь Ему как Творцу.

СПб, 17.06.91



***

Да, друзья, не без причины я металась столько лет,
Этих глаз необычайных я боялась неспроста.
От луны, как от мокрицы, остается влажный след,
От тебя, как от безумья, остается пустота.

И в трубе, как мокрый ветер, стоны дьявольской любви,
И в ушах ты неумолчно, обольстительно поешь.
И вступает томный вечер во владения свои,
Томный вечер в римских тогах, тогах пурпурных, как ложь.

Он касается коленей, он касается бедра,
Сладострастный римский вечер, весь в языческой вине,
И слова твоих признаний - росчерк адского пера -
Проступают меж портретов на потресканной стене.

Темный вечер рушит замки и латает кружева,
Он все в мире растворяет, оставляя только зов
Этой музыки, да город, где жирнющая трава
Потихоньку прорастает между ребер мертвецов.

СПб, 17.06.91



Поэзия тебя

Вон ангелы летят, восторженно трубя,
И виден диких трав волнующийся рост,
И дышит мне в лицо поэзия тебя -
Поэзия волос, мятущихся до звезд.

Поэзия плечей, разверзнутых до скал,
Поэзия зрачков, хохочущих назло.
Поэзия зубов, растянутых в оскал,
Поэзия руки, распластанной в крыло.
 
И если ты уйдешь, то высохнут цветы,
Умолкнут соловьи и выгорят поля.
Надежда - это ты. Спасенье - это ты.
И смысл моей любви - поэзия тебя.

СПб, апрель 1991



***

Янтарный промасленный воздух
Так терпок, что хочется пить.
По небу над зябкой березой
Ползет самолетная нить,

Как будто бы синее масло
Кромсает сверкающий нож.
И с грохотом падает прясло,
И ты ненавязчиво пьешь

Коктейль из весеннего солнца,
Бодрящий косыночный дым.
Косящатый ромбик оконца
Подернут слегка голубым.

И славишь нечаянный роздых
Среди непоседливых дней,
Янтарный промасленный воздух
И синие дуги бровей.

СПб, 25.02.91

***

Мне кажется: я постарела на годы,
И лица любимых поплыли туманом,
И этой державы убогие всходы
Забили тоску по полуденным странам.
Звенит колокольчик разъеденным сердцем,
Куделями гривы полощутся кони,
И вера прижалась краснеющим тельцем
К губам поднесенной замерзшей ладони.

СПб, осень 1990



Вьюга

Сегодня последнею вьюжною ночью
Растрепана тень на стене.
Прогорклого времени сизые клочья
Навечно прилипли ко мне.
Неровные сполохи винного света
Искрясь, преломились в перстах.
В расплавленном воске скрывается лето,
А где-то за ставнями - страх.
И в страхе танцуют бесцветные хлопья,
Толкаясь у дырки окна.
И ты неподвижно глядишь исподлобья,
Как будто я что-то должна!
Седой менестрель в водолазке под горло,
В густом сигаретном дыму...
Ах, как тебе больно - я вижу, что больно,
Но вот почему, не пойму!
Не надо так жмурить сапфирные очи,
Мы больше свои, чем враги.
Давай же напьемся, назло этой ночи
И музыке этой пурги!
По рюмке - за то, что тебя не покину,
За то, что пока что везет.
За то, чтобы вечно твоею щетиной
Царапать обветренный рот.
Пусть вьюга бродячая мутит оконце,
Рисуя эскизы стрелы...
А солнце... Зачем нам какое-то солнце,
Когда твои зубы светлы?

СПб, весна 1991



Вдалеке от себя

Можно манием рук выкликать непогоду -
Я прочла это в книгах, не помню, каких.
А еще можно петь, обретая свободу,
Находясь вдалеке от себя и других.
А еще можно петь. И поблекшую кожу
В цвет зари облекать поцелуем взасос.
И неслышно шептать: ах, прости меня, Боже! -
Навивая на шею гирлянды из роз.
Можно боль позабыть. Можно смерть обесправить.
Это значит: навеки восславить Тебя.
Мир исправить нельзя. Душу можно исправить,
Если сильно любить вдалеке от себя.

СПб, 12.04.92



***

Я пальцы разжала, и толстый буклет
Упал, и все было всерьез.
В седой твоей гриве запутался цвет,
Похожий на лучики звезд.
Смешной мой! Не надо стыдиться того,
Что ты болен, издерган и стар.
Владей мной... Сегодня - вершина всего.
Цвет серебряно в ложе опал.
И я пальцы разжала, и ворохи лет
Льются так безвозвратно в траву...
И я пальцы разжала... Ну что ж, что ты сед?
Я люблю тебя - значит, живу.

СПб, май 1991

 


Простая любовь

Как рентгенная нить,
солнце нежную плоть прободает и кровь.
Нужно ангелом быть,
чтобы верить в такую простую любовь,
равнозначную сну
созревающих яблок в горячих листах,
золотому вину,
потихонечку дышащему в погребах,
сокровенной земле,
распластавшейся в море, бесстыже маня...
Твой портрет на столе
излучением страсти объемлет меня.
И затем, чтобы жить,
я сосу с его губ эликсир бытия.
Нужно дьяволом быть,
чтобы верить в тебя так бездумно, как я.

Севастополь, 10.07.91



***

С побережья хлещет соленый снег,
Оседая в моих зрачках.
И блистают стрелки зеленых век
Гравировкою на клинках.
Мне приснилось море в крутой заре,
Оперенное сотней стрел.
Покрывалось льдом молоко в ведре,
Апельсин в куче тряпок зрел.
Паутина злата в сухом венке
Васильков, голубых, как дрожь.
Мне приснилось море: в чужой реке
Не омоешь священный нож.
Надо, чтобы смылась с него вся боль,
Смылись рябины ржавых льдин,
И на всем, что ешь, оседала соль
Несравненнейших слез богинь.
С побережья хлещет соленый снег,
По любви, по весне - назло.
По пурге остается кровавый след,
И тихонько дрожит стекло.
Из-под наста гнило торчат листы,
Через лужу я лезу вброд...
Мне приснилось море, а в море - ты.
Это значит, что мне везет.

СПб, 18.03.91



***

Всей тяжестью виснут гранаты
На гибких коричневых ветках.
Идут под горою солдаты
Под помесью солнца и ветра.
Царапает грязные руки
Кустарник - нечистая сила!
И строчат кузнечики звуки
Сухие, как тельца кизила.
Как скучно и долго мы спорим!
С мечтами - как в августе с муфтой.
За морем - за благостным морем -
Есть скалы над сказочной бухтой.
Там тени кладут кипарисы
На гальку свистяще и длинно.
Там плавают черные мысы
В безбрежии аквамарина.
Там счастливо, сине, лучисто.
А здесь - мы пришли слишком поздно.
И пахнут взопревшие листья
Шампунью заморской - и звездью.

СПб, 1991



***

Рожденная не для могилы,
А с тем, чтобы вечно царить,
Есть вещая юная сила,
Меня научившая жить.

Ходить по зеленым задворкам,
Черешню немытую рвать,
В экстазе неясном, но зорком
Передник узорчатый мять.

Пить квас и смотреть одиноко,
Касаясь сандалями шпал,
Сквозь дырку куриного бога
На солнца огромный овал.

Севастополь, 1991


***

Безумное право судьба тебе в жизни дала:
Глядеться в иконы, как люди глядят в зеркала.
Безумное право мое - жить соцветием фраз
И светом из черного камня изваянных глаз.

СПб, осень 1991


***

Нет, мне не нужен будильник, ведь сон твой так тонок:
Лучше сама уж я встану и тихо уйду.
Знаешь, сегодня какой-то глазастый чертенок
Прыгал всю снежную ночь со звезды на звезду.
 
Искры плясали лазурно по кипам растущим,
Кони кричали в конюшнях о веке тепла.
Что ты смеешься? Ты знаешь, как худо живущим
Знать только то, на что их слепота обрекла.

Вьюга бесплодная мучится сдавленным криком,
Ветры безумные силятся выдуть беду.
Я же твою фотографию сделаю ликом,
Я же, желая, на чресла твои припаду.

Щеку в остатках помадного алого круга
Снова подставь мне! Пусть ветер ревнует без сна.
Пусть, изнывая от ревности, бесится вьюга,
Пусть чьи-то кони копытами бьют у окна.

Страсть моя, жуть моя, зверь мой, Спаситель, подонок,
Цветь моя, хмель моя, выпить до дна - не суметь...
Лапками лучики гладя, глазастый чертенок
Смотрит на то, что ему рановато смотреть...

СПб, осень 1990



***

Мутного, смутного времени
Неизменно встревожены сны.
Я развлекаюсь безвременьем
Между лета, зимы и весны.
Белые, спелые косточки
Гармонируют с высохшим лбом.
Твердые, жесткие тросточки
Инвективный закончили том.
Белые, мучные губоньки
Задрожали в испарине слез.
Как же не понял ты, глупенький,
Что колючек побольше, чем роз?
Синие, синие призвуки,
Окаймленные шоком глаза.
Ангельской сладостной музыки
Опустилась на город гроза.
Ангельской, сладостной музыки
Животворная сила течет.
Что ты задумался, грустненький?
Что же ты можешь еще?
Просто достало до донышка,
Маленький мой старичок,
Белое, белое солнышко,
Белое, как червячок.

СПб, октябрь 1990

 


Сестра-луна

По лицу Аполлона струится луна,
Утирая глаза, как сестра.
Я сегодня во храме почти что одна.
Как всегда. Как века. Как вчера.
Сребролукого юношу я восхвалю...
Сребролукого юноши нет.
Потому что подобно дурному шмелю
Жалит в тело открытое свет.
От морских ураганов привольней дышать,
От людских очагов - тяжелей.
Если мука - смеяться, то нужно зажать
Сердце в зубы и петь поскорей.
Если трудно расстаться, то нужно прогнать,
Если трудно поверить - забыть,
Если трудно встречаться - ну что ж, не встречать,
Только жить нужно, искренне жить!
А тебя оскорбляют на каждом шагу,
А тебя истязают шутя.
На морском круторогом ветру на бегу
Ты до вскрика похож на дитя.
Так уходит бессмертный. Так вечность юна.
Так становится вспышкой пора.
Почему же проклятая эта луна
Утирает глаза, как сестра?

СПб, 29.10.90


Insieme

От звезды до звезды далеко идти,
Заверни ж к огоньку сюда.
Отдохни, ты так зверски устал в пути,
А еще далеко звезда.
Посмотри: кровоточат твои ступни,
Тяжким светом палят глаза.
Заклинаю: ляг, отдохни, усни,
Неужели совсем... нельзя?
Путь безумен и жуток, путь тверд и крут.
Ну, раз так, я пойду с тобой...
На лазури раскинулся звездный круг
Бесконечной твоей стезей.

СПб, 20.10.91


Солнышко

Отстучит последний срок маятник.
Нитку выпустят сухие мойр пальчики.
И не станет моего заиньки,
Дорогого моего мальчика.
Нам не даст послушать вновь скворушка
Голос мученый и чуть рвущийся.
Не откинется худым горлышком
К этой женщине, к нему жмущейся,,,
Не покажется такой лапонькой,
Будет век его постель стылою...
Смерть по-своему права, бабоньки,
Только тошно ж до чего, милые...
Отстучит последний срок маятник,
Будет новая весна бодрою.
Черви выедят глаза заиньке...
Нет!! Не может быть!.. Нельзя, подлые!!.
От дыхания судьбы грозного
Ты с бессмертною уйдешь славою:
Станут милые глаза звездами,
Станут локоны твои травами,
Станут рученьки твои ветками,
Станут губоньки цвести розами,
Голос - дождиком играть с детками
И неправедных громить грозами.
Пусть ослабшие старух пальчики
Скоро выпустят клубок аленький.
Ты останешься навек мальчиком.
Ты останешься навек маленьким.
За тобой потом пойдут многие -
Те, что в душах не хотят гнилости,-
Чтоб в глаза твои смотреть строгие,
Свечи ставить и просить милости.
Будет ладана нахлест тающий
Души грешные язвить в донышко...
Для меня же ты навек - заюшка,
Незабвенное мое солнышко...

СПб, 13.12.90



***

Тельняшка твоя в пыли.
Фрегаты, качаясь в лад,
По синим глазам земли
Слезами текут в закат.
Щекочет струна, как снасть,
Черешни твоих сосков.
И хочется мягко пасть
Под натиском каблуков.
Портовым волненьем бьет
Багрянцевый смачный рот,
И парус, ядрен, идет
За торсом блестящим в рост.
Мы будем с тобой всегда.
Как парус живет в ветрах.
Как слита с землей вода.
Как дружит с любовью страх.
Как цвету верна земля.
Как дышат ручьем леса.
Как синяя полоса -
И белая полоса.
Как сверху по рвани - пот.
Так что же тебе еще?
Разбитые ноги жжет
От палубных теплых щек.
Разбитое сердце жжет
От влажных бродяжьих рук.
Ну что же, любовь, вперед!
Земля замыкает круг.

Севастополь, 14.07.91



***

Зима по улочкам шуршит
Неосторожными ступнями.
Твой плащ сиянием омыт
И развевается, как знамя.
Лазурный луч его конца
Стезю рисует на сугробах.
Икона светлого лица,
Тепло в румянящихся сдобах.
И вверх по тонкому шпилю,
Туда, где туч пасется стая,
Подобна круглому шмелю,
Звезда вползает золотая...
Все выше, выше... вот и все.
Повисла цепко в тучах зыбких.
И жмется светлое лицо
В неописуемой улыбке.

СПб, 29.12.91

 

Звезда Рождества

Поземки на кромках дорог намели
Кудрявые кольца травы.
По звездам серебряным в город вошли
Седые, как тучи, волхвы.
От пестрых игрушек ломились мешки,
Глаза были кротко ясны.
И дети, к каминам подвесив чулки,
Смотрели янтарные сны.
Над яслями пар поднимался и дым,
Сидела Мария с лицом молодым,
И над миром, заправленным в корочки льда,
Воцарилась Звезда.

На белых аллеях под небом зимы
Мои оставались следы.
Они появились из бархатной тьмы
Торжественным шагом владык.
И, скупо поздравив с торжественным днем,
Спросила я их, трепеща,
Как сделать, чтоб вечно сияла огнем
Моя золотая свеча.
И волхвы мне сказали: свечи не сберечь,
Береженые свечи не стоят свеч,
И зачем они, если вступила в права
Звезда Рождества?

С Рождеством вас! Со звоном бокалов и грез,
С площадями в сугробах и снах!
С Рождеством вас! С гирляндами сказов и роз
В леденцовых литых орденах!
С Рождеством... Неужели же правы волхвы:
Оплывает свеча, догораете вы,
И нельзя над сединами выть сгоряча -
Для того, чтоб сгореть, существует свеча,
Для забвенья же в музыке вечно жива
Звезда Рождества.

СПб, декабрь 1990