Домой из дома - Возвращение на Север

Из поклажи – твои снеги, август,
я возьму домой,
на Крайний Север.
Из поклажи – твоё солнце, август,
я оставлю дома,
где каштан и клевер,
где полынный воздух коктебельско-синий,
шум колёс далёких в паутинах линий.
Где слеза соборов золотит просторы,
где сирень и Лавра, колокольни, хоры.
Как на кончик кисти прихвачу из дома
августовской тундре кадмия, не хрома.
Невесомых улиц утренних Подола,
Лыбеди, Почайны, лысогорья дола -
тайны «незаконно» не возьму в поклажу.
Не осмелюсь тронуть я и память-сажу
кафельно-особенных надписей турбинских
в доме на Андреевском,
но не в Мариинском.

Ёжики каштанов и рябины перья
в натюрморт с собой я заберу.
Поверья –
тоже для поклажи: обереги-травы…
Смысл их древний странный
важен и отлажен.
Оберегом берег уберечь пытаюсь.
Помогло ль?
Об этом я потом признаюсь.
Не хочу свой остров видеть лишь в преданьях,
в песнях и страницах, северных посланьях,
будто растворенным в волнах Берингии –
призраком, надеждой, знаком ностальгии.
Смело сочетаю линии событий,
и в поклажах южных не ищу открытий.
В северных поклажах – мой предмет исканий,
в пограничных водах, вне былых толканий.
В дневнике, в страницах, высушены травы..
В северных поклажах есть свой смысл здравый.
На асфальте всюду - дней воспоминанья:
лепестки и листья – символы изгнанья.
Основоположник, ветер, как ни странно это,
вещество, что в сплаве держит
осень, зиму, лето.
Ветер сочетает август-лето - в Юге,
с август-осень в тундре,
в августовской вьюге!

Основоположник
всеневидимого
переноса вещества
(и остального):
листьев ли, газет, дождей, семян,
облаков, их неожиданных румян –
от черты, где дом мой, бухта, остров,и
не вечно! Ледовитый Океан,
и до полюса родительского дома,
где на стенах – акварели и пастели,
созданные не в ленивостях постели.
Отраженья разноплановых миров:
чернобривцы, яблони у хат
(с ними вишни с вышиванок говорят),
станции полярные и льды,
дивные закаты, песнь воды,
снегири и ветви, жуткий ветер,
сухогрузы, их далекие гудки,
пейзажи тундры: бочки, бочки, бочки -
истязанье нас, доведенных до точки.
Север, север,
берег, берег,
брошенные во Вселенной города!,
корабли и преданный метал.
В них устали люди,
в них метал устал…

Взлёт-посадка – пара.
Главная – восьмая.
Здесь ступлю на глобус, ось моя, стовосьмидесятая.
Мчит экспресс полярный, полустанки - знаю.
Каждый - сквозь обшивку, в дрёме, распознаю.
Как на ощупь - снеги, иль, как шумный город,
как осенних капель путь с небес за ворот,
их скольженья мягкость, их текучесть-суть,
как тропу, с которой в чащу не свернуть,
как избушку церкви сквозь плетений просинь,
как первоплощенье август-лета в осень.
Из Москвы – на остров,
с солнца - в тундроночь,
где придется сдюжить через превозмочь.

Всю поклажу спрячу в станковый рюкзак,
некогда пурпурный мой седой «Ермак».
В нём, как прежде, строчки, гроздями страницы –
мои fledges-думы, мои кайры-птицы,
что на ветер - грудью,
в океанность - с края,
вольно n-размерный мир пересекая,
ввинчивая тело в море-бесконечность,
в горизонта пропасть,
в ледяную вечность,
Строчки, рифмы… позже,
позже дострадаю:
где-то в тундре, в сопках, на краю планеты,
где просторы, будто догола раздеты,
в рейсы растерявшем северном порту…
Доведу себя до сухости во рту,
сберегая капли,
капли вдохновенья,
мелочи-не-мелочи,
сущности, явленья.

Как всегда, поклажу ловко разбросаю -
в кактусах аэропортовского сада…
(Верю: мя не тронет пассажиров стадо!)
Иль на плоскость брошу старому поклоннику –
серо-бело-зеле-порто-подоконнику.
Мой простой оазис – финик и алоэ,
фикус, традесканция.
Вот и мини-льдина, вот и polar-станция!
Милые, как из Сорочинцев, горшочки,
милые, как юга слово «очки»,
Временем спрессованная простота,
взятая в скитаньях высота.
Будто та палатка под Геральдом,
установленная мной,
геральдом.

О, дороги в тундру -
порты, рейсы, трассы,
северные белогорода,
в горсть собрав, их размещу в поклаже -
вымытые или в дорожной саже –
все равно! Транзитом ль, на бегу…
Знаю, что всегда найду там «вещенск»,
с ним - Иркутск иль Тикси, Благовещенск,
может быть, тот самый!, дальний «энск».
Да, Хабаровск и Авачу - не забуду.
Корабли, их крики-стоны - «гууу-ду»!
И другие города:
на «ск»,
на «си»,
на «дан».
(И признаюсь, ты капризен, Магадан).
Партитура и поклажа в одночасье,
мной открытые особенные ноты,
комбинации, аккорды, обороты.

Кипервеем встретит не встречая -
никого на взлетной полосе!
Тундра, мох и…
всеобемлющая тишь.
Сам себя встречаешь и молчишь!
Запахи знакомые вдыхаешь,
клевер и каштаны забываешь.…
Странно всё в душе соединилось,
взаимопроникло,
перерастворилось.
Дальше что?
По схеме – порт Певек,
смысл, оплот забытого СЕВМОРа.
 Аббревиатура, что твоя умора!
скажет, одессит, и будет прав.
(Правила житейские поправ
в Арктике плывут (не кстати!) земли ВЦИК.
Полечу вне «циков» – Север так велик…).

Что ж друзьям в поклаже – только снег?
Им не удивить их снежный брег.
Нет, не снег,
но ароматный шар лимона -
тот, знакомый им до всхлипа и до стона,
желтый, кисло-важный шар лимона.
В трюмах рюкзака, гостинцы юга,
вас везу друзьям на Крайний Север.
Там же – травы, мой каштан, и клевер,
три (не два!), но огурца – совсем не вздор,
а еще – толстоблестящий помидор.
Сам стремлю – все дальше,
в север,
в «С»!,
что в компасах стынет от мороза.
Север, ты прародина наркоза!
Защищающий от боли брошенности,
женского ль, мужского
одиночества-перекошенности!

Шмидт и Роджерс…Наконец, мой остов -
«фердинанд-петрович-врангель-остров».
Есть ли край вообще,
и белый ли там свет?
Нас несёт МИ-8 в слово «нет»,
Нет и городов -
на …«ля»,
на «фа»,
на «та»;
далеко остались Ялта, и Ухта.
Руку мне, Сомнительная Бухта,
я с тобой опять – поэт и странник,
перекрестье выбравший избранник.

Из поклажи – твои снеги, август,
я привез домой, на Крайний Север.
Из поклажи – твоё солнце, август,
я оставил дома, где каштан и клевер,
Силуэт мой синий, и стою на сини -
в синем зазеркалье, будто бы Гудини.
И поклажа вся –
на мне,
во мне,
и вне.
Бьет метель по скулам загорелым -
в хлёст, безжалостно,
и белым, грустно-белым,
август мой закрасил чудо-лето:
сопки, ивы, дым от сигареты,
бревна и казармы, и антенн кресты,
профиль плейстоценовый
врангельской куэсты.

Остров–зазеркалье… Ширь, простор, планета…
На краю – бродяга в образе поэта.
В океанность – с клифа,
в бесконечность – с маху.
Сам себя – на годы…Подтолкнул на плаху,
или разобрался в сочетаньях линий:
в линиях ладони встретил остров синий?
Помолчим на крае,
здесь, в стране ответа…
Что еще осталось в рюкзаке поэта:
ничего для смеха, ничего от боли?
Может быть, как в бытность, лишь щепотка соли?

Медленно, медленно,
завороженно,
но осмысленно,
не замороженно,
в щель ресниц запорошенных,
лучик-взгляд васильковый
кину в край мой, как с края,
в Север Крайний ступая,
и извлекая на свет вересковый,
мой узелок из поклажи, не новый.
Точка,
post skriptum жизни закона.
 Ма…ма, матушка…
Вот и икона!

Храни Господь!

Июль-Август 2007
Киев