Последние дни

 Воспоминания о последних днях православного священника, проповедника, писателя, пророка 20-го столетия - отца Александра Меня, которого убили 9 сентября 1990 года.


 Многие из нас, называли его отцом. Многие – это прихожане, духовные дети отца Александра Меня. Потому что он действительно для всех нас был, как отец. Он любил всех и каждого, как одного единственного – это дар Божий. Данные воспоминания об отце Александре у меня пока единственные, потому что тяжелые. По Фрейду – творческий человек всегда ходит на грани психического расстройства, но способен к самоизлечению путем сублимации переживаний в художественную форму. Наверно поэтому я написала эти воспоминания о последних днях общения с отцом Александром.
 В четверг отец подвез меня от церкви в Новой Деревне до станции Пушкино на такси и там собирался пересесть в другое. Он ехал в детскую больницу в Москву,а мне надо было пристроить на рынке щенка, которого подкинули во двор нашего
Храма. Мы попрощались. Он меня благословил, и я отправилась на рынок. Шла и спиной чувствовала взгляд, оглянулась – отец стоял и смотрел мне вслед. Во взгляде была какая-то тихая печаль. Он смотрел, словно откуда-то сверху. В черной
рясе…с черным зонтом. Шел мелкий дождь, почти незаметный. Отец Александр стоял какой-то очень одинокий, большой и потусторонний. Душа заныла и рванулась к нему. Я вернулась, потому что поняла: не могу оставить его вот так и не могу уйти, словно бросить. Он обрадовался, как ребенок: беспомощно и благодарно. Я спросила: “Что, не берут?” – имея в виду таксистов. Он развел руками и сказал:“Не берут. Не нужен я им?” Мы молча постояли, и возникло чувство, что он внутренне с облегчением вздохнул. Словно, я разделила его состояние, не зная, что с ним происходит, и отец позволил понести эту тяжесть, но столько, сколько я могла (как он считал), остальное осталось с ним, а понесла я самую малость… Даже в тот момент он оберегал душу, которую Господь ему доверил. И это было не обычное расставание, а то самое, последнее, хотя впереди еще три дня…
    Получилось так, что в пятницу почти целый день я была рядом с отцом Александром. Мы встретились в Литературном институте. У него там была лекция. Потом все ушли, а он давал интервью испанской журналистке, говорил об опасности фашизма в нашей стране, потом с большим удовольствием отвечал на биографические вопросы… Затем отец Александр поймал машину и мы поехали в Библиотеку иностранной литературы на его следующую лекцию. После лекции Катя Гениева (директор библиотеки) пригласила отца попить чаю и перекусить. Он увлек меня с собой, и там, помню, было что-то мясное на бутербродах,и кто-то ему сказал, что: «сегодня пятница – Вам, наверное, нельзя». Но отец Александр на это ответил: “Мне теперь все можно”, и с удовольствием съел бутерброды, хотя до этого, в течение двухлетнего моего знакомства с отцом, он всегда строго соблюдал и пост, и все постные дни. Из библиотеки мы вышли большой компанией и окружили отца со всех сторон. Нас было человек пять или шесть. Катя хозяйским взглядом подметила возле библиотеки чужую черную “Волгу” и удивилась: почему она здесь стоит? У отца был вид какой-то растерянный, но радостный, что мы с ним и нас так много, он даже что-то сказал об этом. Его радость была естественна и понятна, а теперь особенно, но несколько иначе.
     Уже вчетвером мы ехали в электричке. Отец Александр случайно рассыпал содержимое своего портфеля (помню много каких-то листов А4) и собирая их разговаривал с Катей. Мне надо было выходить в Лоси и Катя (она ехала на дачу) почему-то стала извиняться, что не дала мне поговорить с отцом и занимает его делами. Видимо, потому что я была самой младшей из присутствую-
щих там его подопечных. Я ее успокоила, а отец весело сказал: ”Ничего, мы завтра увидимся, правда?“  Но в этом риторическом вопросе была какая-то неуверенная растерянность (утром, в субботу пел левый хор, в котором я постоянно пребывала), но он именно спрашивал, словно искал подтверждения, зная мой дар некоторого предвидения (отец называл меня Кассандрой, а я даже не знала тогда, кто она такая, впоследствии же мне эта ассоциация очень помогла многое понять, ибо отец ничего не говорил бессмысленно, на ветер). Тогда я не поняла, почему он так спрашивает, и когда ответила, что “конечно, увидимся”, отец просветлел и развеселился. Мы распрощались очень радостно. Но в субботу перед утренней службой, дав мне какое-то маленькое задание и, вроде уже повернувшись, чтобы уйти в кабинет, вдруг сказал: “Ну вот, время пришло…” Я замерла в недоумении, ожидая, что он еще скажет и пытаясь уловить смысл уже сказанного, так как давно чувствовала, что в воздухе что-то нависает, переспрашивать не могла, - поняла, что отец не хочет и не станет говорить точнее. А потом, перед вечерней службой, нарастающая тревога о нем и за него. В последний год у отца Александра было огромное количество лекций и я была практически на всех. В этот день он тоже собирался ехать на лекцию, мне, конечно, очень хотелось поехать, но я должна была остаться петь Всенощную, потому что петь ее было некому. Отец должен был уже уезжать и мы стояли во дворе храма возле приходского домика и ждали, когда он выйдет. Владимир Архипов, ныне отец Владимир, спросил шутливо: “Ты чего ждешь? “ Я говорю: “Благословения”, а он: “Все благословенья кончились”… и смеется, затем, увидев, что на моем лице шутка как-то странно отразилась – отец уже приучил меня относится к словам очень внимательно - до Владимира дошел собственный юмор, он смутился и неловко уточнил: “На сегодня все благословения кончились”. Отец вышел, благословил нас, улыбнулся, но улыбка была сухая, как сквозь боль, - я еще никогда не видела, чтобы он так улыбался. Это было не прощание, а бегство от глаз, от вопроса, который стоял в моем взгляде, вопроса к нему обращенного, того, который я задала ему в среду, когда мы ехали в машине в Москву на лекцию после службы. Я спросила тогда: ”Отец, что с Вами? Вас что-то мучает?..” Он тогда на меня очень пристально, удивленно и благодарно посмотрел: мол, не спрячешься, все чувствует, но от ответа все-таки уклонился, хотя я поняла, что ему было приятно, что я его понимаю, вернее, так сочувствую.
     В среду он был очень озабочен, словно не мог решить вопрос: ”быть или не быть”, вопрос какой-то глобальный. А в четверг, когда он стоял на стоянке такси и смотрел мне вслед, уже все было решено, и жизнь положена к ногам Бога. В среду я видела страх, да, страх, но не панический, а на уровне беспокойства (может даже и не за себя). Сейчас я могу объяснить то, что видела, а тогда не могла понять, что с ним происходит. В четверг уже такого не было, только спокойная отрешенность.
В пятницу надежда: ”Пронеси чашу сию…но, да будет воля Твоя , а не моя”, но надежда, что, может еще жертва не будет принята, а в субботу уже твердая уверенность, что жертва принята и с часу на час… свершится.
      Весь субботний вечер у меня в душе нарастает дикая боль, я внутренне мечусь, душа рвется к отцу, рвется и скорбит смертельно. Я ее уговариваю, успокаиваю, но она не может и не хочет ничего слышать, она кричит и мечется, как раненый зверь.
А разум не понимает того, что происходит, почему такая боль, что делать и что может случиться?! Я усилием воли удерживаю себя на службе в Новой Деревне, затем еду домой, а вечером, где-то в 23 часа, на велосипеде еду на станцию (на даче в Клязьме), из  телефона-автомата звоню Свете Домбровской, которая должна была записывать лекцию отца на магнитофон. У меня такое чувство, словно поезд идет под откос и уже ничего невозможно изменить. Душа – один сплошной крик, вопль, боль, тоска. Спрашиваю у Светы сквозь слезы: как отец, как у него настроение, - она меня успокаивает, говорит, что все хорошо: шутил, замечательно рассказывал, - она все записала, даст послушать. Я ее прошу за него молиться. Она меня уговаривает не волноваться. На том и прощаемся. Боль не утихает. Возвращаюсь, долго молюсь, но словно тьма надвигается и моей молитвы недостаточно, я это очень ясно ощущаю, но все-таки становится чуть-спокойнее. Долго не могу уснуть, потом все-таки засыпаю, проваливаясь в темноту.
    Еще в мае того самого 90–го года мне приснился страшный сон: раннее утро, лето, туман. Много народа ночует у меня на даче. Приехал отец Александр и нас разбудил. Все встают, а я первая оделась и вышла вслед за отцом во двор и вижу,что в конце нашего участка двое молодых мужчин в черных одинаковых пальто, во всем черном, что-то ковыряют в моем заборе, словно что-то откручивают. Я их хотела окликнуть, остановить, но отец мне говорит: “Не трогай их, это сектанты”. А они направились к калитке (у нас к калитке от дома идет длинная узкая асфальтовая дорожка), и отец пошел им навстречу по этой самой дорожке, чтобы помешать им войти, встретить их, поговорить, а они полезли на него с кулаками, и я поняла, что они его сейчас убьют. Я жутко закричала: ”Отец!” И проснулась. Долго не могла опомниться от этого сна. Старалась его забыть… А 9 сентября ранним утром, также, наверно, был туман, потому что рано утром, в конце августа и в начале сентября всегда бывают туманы… и длинная асфальтовая дорожка, ведущая от дома отца Александра к станции Семхоз… Может мы мало за него молились?

 Написано в 1992 году