Я... все равно... вернусь... в небо...

Жил под лунами какого-то богами позабытого мира... я. Добра не нажил, но и зла особого никому не причинил, что как раз странно - обычно именно безобидные идиоты, к которым я себя с незапямятных времен причисляю, так и норовят выкинуть какую-нибудь очередную глупость. Благими, как говорится, намерениями...
Что касается мира, тот ничем таким особенным не впечатлял. По крайней мере, его обитателей. Сейчас в памяти у меня прорисовываются смутно обрывки, тени знакомых когда-то... когда?.. лиц, тихих, задумчивых и почему-то печальных улиц, с низенькими домиками и мощеная мостовая, мягко спускающаяся к побережью.


Голоса, крики, визг тормозов.
- Милостивый боже, да угомонитесь же, месье!
Он бежит, легко перепрыгивая с крыши на крышу. На нем коричневый сюртюк, бежевая рубашка и высокие сапоги. Как всегда. Осталось совсем немного - какая то пара улиц и вот он, последний дом, что у самого моря. Они почти ушли, растворились в дымке лениво наступающего вечера, но он успеет. Должен.
Внезапно он спотыкается и падает навзничь, запнувшись о какую-то невидимую преграду. Через мгновение его руки уже скручены за спиной.
- Успокойтесь, месье Ремон, - ласково произносит низенький бородатый старичок в синем драповом пальто, спешно накинутом поверх драпового халата. Что делать - погода не из лучших. - Ведь вы - Этьен Ремон, верно?
Он не отвечает, впившись беспокойным взглядом в горизонт.
- Пустите!
Юноша вырывается из рук профессора; на какую-то долю секунды окружающим кажется, что ему это удается, но нет. Он зло смотрит на толпу; в глубине его глаз - то ли зеленых, то ли синих - не разберешь - плескается непонятное сожаление и отчаянная надежда. А вдруг?..
- Пустите!
- Милейший, ну куда же я могу вас отпустить? - профессор укоризненно качает головой. - Вы в таком состоянии...
- Я должен успеть!.. - юноша не обращает никакого внимания на его слова.
- Ну, ну. Куда же вы так торопитесь, молодой человек?
- За ними, - кивает Этьен, вожделенным взглядом смотря в посеревшее небо, купающееся в ласковых волнах.
Неужели... неужели они опять ушли, не дождавшись его?
- Видите, месье: вы опоздали, - лукаво произносит старичок. - Там никого нет. Пойдемте со мной; я предложу вам чашечку чая и мы обсудим ваши проблемы в более спокойной обстановке... Дождь накрапывает; вы подхватите простуду, и я с вами заодно. Он ослабляет ленты на запястьях юноши и этого оказывается достаточно, чтобы...
Тот вдруг бросается к краю крыши, раскидывает руки и... мгновение кажется, что он парит над булыжной мостовой, поблескивающей в свете только-только зажегшихся фонарей; толпа застывает в молчании. Медленно-медленно повисшее в воздухе тело опускается вниз, но вот оно с глухим стуком ударяется о камни и замедленная сьемка мгновенно превращается в полную сумятицу.
Склонившийся над ничего не сознающим юношей профессор слышит какие-то слова; наклоняется пониже - не разобрать.
Но я успею... у меня есть крылья! - шепот становится совсем неразборчивым.
- Прибыла скорая!
- Да, да, - рассеянно кивает профессор и отходит от неподвижно лежащего на мостовой человека.

Я умею летать...


Но больше всего запомнилось мне бездонно синее небо и желтые огни многоэтажек, сливающихся в сплошную полосу за окнами трамвая. В последний вечер...


Вечер. Под потолком мигает тусклая лампа, бросая зловещие тени на безукоризненную белизну стен. Я безучастно гляжу в окно. Который день.
Она пришла, чтобы вколоть мне еще кубик какой-то дряни, призванной укрепить мою нежную психику.
- Напишите об этом, месье, - советует она мне. - Напишите роман. Вам легче станет.
- Я не умею... роман. Стихи только.
- Ну так стихи пишите, - пожимает она плечами и удаляется, оставляя после себя резкий больничный запах.


Я писал стихи. Бездумно, роняя на пол листок за листком. Никогда не писал днем. Она приходила, уходила, и после ее ухода я начинал строчить, как одержимый, глядя в черноту за окном, прерывающуюся цепочками далеких огней. Иногда заходил профессор и с таинственной улыбкой поглаживал бородку, многозначительно хмыкая. Хвалил.


В тот день все было как обычно, за исключением того, что меня вызвали к профессору.
- Видите ли, месье, - тут он ободряюще улыбнулся, - видите ли, месье Ремон, я думаю, больше вам здесь делать нечего.
- Вы полагаете?
- О, да. Ведь вы же отказались от своей навязчивой идеи, разве не так? Сами подумайте, ну где это видано, чтобы человек летал по небу? Человек не может летать по небу, в этом-то вся и штука. Иначе зачем бы людям выдумывать самолеты?
- А что, если я не человек? - насмешливо смотрю на него, подходя к окну и распахивая его.
- Месье Ремон, что вы делаете?! - старичок менятеся в лице, стараясь выскочить из-за загроможденного бумагами стола. - Ваши стихи... уважение... почет. Вас будут встречать рукоплесканиями, куда бы вы ни пришли; вы прославитесь, станете знаменитостью.
- А зачем? - безмятежно спрашиваю я?
Он удивленно смотрит на меня.
- Но я думал...
- Вы слишком много думаете, профессор; в этом ваша беда, - усмехаюсь я и делаю шаг.


Испуганные глаза профессора, перекинувшегося через подоконник я буду помнить до самой смерти. До первого этажа туческреба. А он, я готов поклясться чем угодно, навсегда запомнит мой отчаянный крик.


Я...
Все равно...
Вернусь...
В небо...