Импровизация

Подражание Пьеру Тильману



«Безумства следует совершать осторожно»
Анри Монтерлан





Темнеют и затихают улицы, и ночь окутывает все вокруг.

Ты уже не ждешь, что вернется нужный тебе звук, который рвется вперед и помогает тебе выползти из тишины. Звук из прошлого, пусть даже этому прошлому всего несколько дней. Звук, который напоминает тебе перестук сердца, который мерно и долго впитывается в размер сонаты, услышанной утром.
Но ты еще можешь увидеть, как раскачивается люстра и помочь твоему целому взбухать и раскатиться по телу дрожью.

И вот теперь тебе хочется кинуться раздетой куда-то далеко, может даже в глубину твоей тревоги, что давно постукивает в правом виске и раскачивается на твоих нервах.
Кинуться туда, где немеет отчаянье, где глохнут тени, где ты предпочитала бы молчать, где черное, само по себе, доползает до белого. А, немного переждав, ты сможешь слушать ничего не слыша и думать о том, кто же захочет сегодня помечтать за тебя.

Ты открываешь окна и видишь там, немного ниже тьмы – воздух, он может дышать, как ты когда-то умела. Там, снаружи, есть что-то, что тебе не удавалось угадать даже при свете дня.
И ты, поддержанная подоконником, в момент наклона, сжимаешь свое горло, так сильно, будто боишься исторгнуть шум, который может разбудить твою совесть.

Ночь круглая, ночь идеально кругла. Она подталкивает тебя туда, чуть ниже темноты и ты слышишь, как шуршит пространство.

Заставила себя, отшатнулась.
Выключаешь свет. И все вокруг тебя стынет, рушится, меркнет, дробится.

Ты стала складкой, непорочной ссадиной, которая заживает быстро, как на колене. Но ты не видима чужому глазу. Ты погружаешься в тяжесть теплоты, которая спускает тебя ниже твоих ягодиц.

Хочется?

Немного держит предел, созданный тобой, по глупости, по незнанию. Он затягивает тебя в плоскость ковра, но ты волен бежать и падать.

Звуки рушатся, только для того, что бы вновь прозвучать.
Но ты слаба и сама собой замираешь на клеточках твоего пространства.

Тянет найти, коснуться, постичь, оттенить дыхание стоном, подать свои слова кому-то, без особого труда. Но безнадежно не хватает линий, выгибов.
И совесть еще норовит воткнуть тебе между ребер какую-то заповедь и сквозь дверной проем маячит его тень.
Он вскинул руки, произнес что-то.

Икотный воздух.
Вас скрепляет дверной замок.
Ты смотришь на него, упорно, там, на нем забытые поцелуйчики, наречиями, по всему телу.

Хочется?

Ты поднимаешься, но что-то невыносимо утяжеляет твой шаг в изгибе тепла и приоткрытом мраке.

Смотришь, решаешь – хранить или выбросить из памяти те скрепления между бедрами.
Помнится еще, очень хорошо помнится, ломает тело.

В голове просыпается излишек эха. Ты тонешь в круге ночи, сводишь все увиденное в единый штрих.

Смысл пробирается в тебя и гремит, да так гремит, что мог бы измельчить камни, стоит ему только выбраться наружу.

Ты бы смогла сейчас взметнуться над строкой, почти гениальной, почти законченной, почти твоей.
Кидаешься из своей пустоты в его наполненность.
Да, ты смогла бы сейчас многое, только бы не покинуть ладонь, которая сомкнулась и сжала пальцы, тонкие.

Хочется?

Касаешься того, чего не хватало, неповторимо не хватало. Вступаешь с ним в резонанс. Но терпкость еще мешает языку, и ты уже не знаешь каков он цветом. Он может отдаться, но сам себя не коснется.

Теперь ты молчишь, за тебя говорит тело. Из мрака и влажности ты выбираешь второе. Но сможешь ли угадать себя среди слюны, в тромбах и созвении костей, во всех укрытиях проемов, разве сможешь углядеть себя в соседстве с языком?

Ты еще держишься на стыках паза. Петляешь из белого на белое, там, где-то в самой глубине.

И вот начинается движение глаз, легкое, не заметное ему. Взгляд рассыпает вокруг вас сиянье, странное, едва уловимое.
Даешь себе расслабиться и выпрямиться.
Считаешь мгновения в местах, где по прямой, пробегает ощущение не свершившейся смерти.

Прерывистость горизонтальной струи.

Чувствуешь?

Теперь осталось преодолеть, желательно одним движением, границы.
Преодолеть их все, без исключений.
Решиться без вдоха, знать заранее ответы и подготовить к ним вопросы, сломаться до того, как начнется прозрение.
Не позволять возникнуть свету и шорохам, даже тем, что поджидают под старой мебелью.
Обнаружить внутри себя сходство с настоящим, подлинным искусством, не оборачиваясь, знать, что там непременно есть завтра.
Потерять зренье.
Принадлежать только рукам, пусть даже пальцы заденут нечаянно струну.

Пусть.

Кружиться в мыслях на кромке придуманного тобой океана, кружиться бумажным змеем.
Быть ветром, солнцем, паутиной, которые запутались в мягком.
Быть камнем, что навсегда остался на дне, но хочет найти что-то новое, только бы не новее ночи.
Написать его лицо на небе, что бы оно являлось откровеньем.
Удержать все жесты и длиться вместе со временем, веря, что у сердца не бывает передышек.
Бояться перепутать его с другими словами, но не знать в чем его истина.

Вот только бы научиться думать не дольше секунды, только бы не разучиться тонкости в переливах слов и уметь угадывать рисунки в небрежно брошенных чертах.

Успокаивай дыханье, глуши смех пустоты, увидь лестную для тебя свободу.

Твое тело сохранит естественную смуглость, твой голос сможет рассыпаться речным жемчугом, и даже боги не будут знать, куда ты торопишься.

Но всегда есть что-то неизбежное, снова будет новый день.
Импровизируй.