Афоня и Рыжий

Странным образом устроена наша память. Много из того, что казалось совсем несущественным, неважным и потому окончательно и бесповоротно забытым хранится в каких-то дальних ее кладовых, ничем не напоминает о себе и вдруг, по прошествии многих и многих лет, повинуясь какой-то совершенно своей, внутренее связанной с этим событием логике всплывает неожиданно и ясно, заставляя заново пережить картинки тех, давно ушедших событий. К разряду таких воспоминаний относится и эта история середины семидесятых годов прошлого века.

В доме моего детства – типовой панельной пятиэтажке, которыми экономное советское правительство застроило больше половины страны, жил мужчина. Он казался немного странным, видимо потому, что на лице его часто блуждала глуповатая улыбка и все взрослые и дети называли его просто – Афоня. Афоня не обижался. Нам, десятилетним ребятишкам, он казался стариком, хотя сейчас я понимаю, что было ему тогда немногим больше пятидесяти. Дом наш с гордым номером 1 стоял в небольшом подмосковном поселке, расположенном в окрестностях города Звенигорода рядом с железнодорожной станцией. Мне он казался просто огромным на фоне двух других, двухэтажных многоквартирных домов и четырех маленьких дерявянных одноэтажных строений с удобствами во дворе – вот собственно и весь населенный пункт. Афоня трудился разнорабочим в близлежащем санатории. Санаторий в связи с этим обстоятельством предоставил ему однокомнатную служебную квартиру, расположенную на первом этаже нашего дома и огородик в три сотки, на которых Афоня выращивал картошку и всякую зелень. Жил Афоня один и самым близким его другом был полубездомный и безродный пес Рыжий, часто ночевавший на лестничной площадке у его квартиры. Рыжий был интересным существом, получившемся в результате смешания совершенно несовместимых в обычной жизни собачьих пород – морда от немецкой овчарки, с серьезными, умными, немного грустными глазами и стоячими ушами, короткие кривые лапы, длинное туловище наподобие таксы. И при этом рыжая масть собственно и явившаяся причиной его клички. Рыжего мы любили за ум и локальную преданность, которая выражалось в том, что если Рыжий и шел гулять с кем-то из его пригласивших, он гулял только с ним и не уходил, как бы его не звали другие знакомцы. И лишь вернувшись к дому он уходил куда-то по своим делам или увязывался на продолжение прогулки еще с кем-то. Еще Рыжего уважали за благородное поведение, которе редко присуще его бездомным собратьям. Он держал себя скромно и сдержано, никогда не гадил в подъезде, не позволял себе либезить ни перед кем бы то нибыло и принимал все подношения с чувством глубокого внутреннего достоинства. Единственный человек, не любивший Рыжего и демонстрировавший ему свое неодобрение был наш участковый милиционер по фамилии Голенищев. Голенищев считал, что проживание Рыжего в одном с ним подъезде является нарушением порядка на ввереной ему територии и потому, если Рыжий попадался ему под руку или вернее под ногу, всегда старался угостить бедного пса пинком в живот. Рыжий знал об этой особенности участкового и старался не встречаться с ним без крайней необходимости.

Как то я спросил у местной старушки, почему это Афоня такой станный и все время улыбается, и она рассказала мне, как это случилось. По ее словам, во время войны, зимой 1942 года фронт вплотную подошел к Звенигороду. Вернее спошной линии фронта не было, просто в одних деревнях стояли немецкие части, в других наши, а в некоторых вообще не было никаких войск – нейтральная полоса. Афоня был еще ребенком и ему не повезло. В их деревеньку вошла немецкая часть и в ней был развернут полевой немецкий госпиталь, в который с линии огня шел большой поток раненных немецких солдат. Госпиталю нужна была свежая кровь для переливаний, и проблема была решена по немецкому быстро, четко и рационально – был организован сбор русских ребятишек, их подвешивали на специальных приспособлениях вниз головой и сцеживали кровь до тех пор, пока она переставала течь. Ребенок обычно к этому времени терял сознание, и тело выбрасывали в заснеженный овраг, расположенный недалеко от госпиталя. Мало кто из них выжил. Афоне повезло, он пришел в себя и выполз из этого оврага, после его подобрали какие-то люди. Вскоре немцев выбили из деревни, но семья его пропала, дом был разрушен во время боевых действий и Афоня попал в местный детдом. В общем как то выжил, но полностью в себя так и не пришел, и на всю жизнь глупая улыбка застыла на его лице. Я конечно не был до конца уверен в правдивости деталей этой жуткой истории, похожей чем-то на сюжет из недавно прочитанного мной тогда романа Герберта Уэлса. Вероятно, что-то подобное могло происходить тогда. Мы спросили как-то об этом Афоню – брали ли фашисты у него кровь. Он по обыкновению улыбнулся и сказал, что да, брали. Подробностей не рассказывал, да мы и не спрашивали больше. Компенсации из Германии он конечно не получил – какая уж тут компенсация, главное что живой остался и на том спасибо. Так и жил у нас на поселке этот странный пожилой мужчина с блуждающей на лице глупой улыбкой. Рыжий выделял его из всех жителей и всегда отдавал ему приоритет - кто бы не звал его гулять стоило позвать его Афоне он всегда шел с ним. Что – то их связывало.

Как-то зимой Афоня умер. Наверное не выдержало сердце. Афоню похоронили, в квартиру, в которой он жил со временем поселили другого рабочего. А через несколько дней после похорон участковый Голенищев вызвал собачников для отстрела бродячих собак. Рыжий попытался скрыться, но не смог бежать быстро на своих коротких кривых лапах и его застрелили прямо у дома, труп закинули в кузов. На утоптанном снегу остались пятна крови Рыжего. Снег больше этой зимой не падал и эти пятна, со временем почерневшие, так и оставались на нем до весны. Весной, когда снег начал таять они исчезли.

2007