Колюня

 1. Николай Степанович Востриков вешался. Он стоял
на табурете с намыленной петлей на шее и говорил
какую-то херню. Я же сидел в кресле напротив, курил и
слушал.
 - Мой час настал, - говорил Николай Степанович
прокуренным, хриплым и в то же время писклявым своим
голоском. - Я не могу более выносить все то, что
выносил до сих пор, устал, потерял опору и смысл
существования. Стучался в двери травы, а они закрыты,
терзал души ни в чем не повинных людей, жег глаголы
зазря, был обузою всем, на пути вашем стоял... Скучно
жить на этом свете. Сознательный бред обетованной земли
и тщета небесных искусов втуне. О, как горячо пылает
закат над Москвой-рекой! Ухожу, но с чистым сердцем,
ибо...
 И так далее.
 Николай Востриков, а в обиходе - Колюня, стоя на
обшарпанной табуретке, нес всю эту галиматью, а я его
слушал. Это была его то ли десятая, то ли двадцатая
попытка покончить с собой. Я знал, что он не повесится,
потому как не того закала человек. Не мужик.
 Проще говоря, Колюня был поэтом. И, как все поэты,
ба-альшой сволочью. На букву мэ.

 2. "Официально" Колюня вешался из-за _нее__ - молодой
пышнотелой брюнетки, на которую он запал пару лет
назад. Вернее, она на него, потому что Колюня женщин
вообще-то боится. Тут было что-то не то, что-то
странное и необычное, "ихнее". Женщина с высшим
техническим, красавица, умница и спортсменка, с
порядочным окладом в крутой конторе, с кучей преданных
поклонников на дорогих лимузинах, да при этом еще и
замужняя, втюрилась, втюхалась, втрескалась по уши в
нашего инженера человеческих душ. А какие у нее были
буфера!..
 Сам Колюня служил за мизерное жалование
корректором в какой-то районной газетенке. Тощий,
сгорбленый, некрасивый. И страшно близорук. За всю
жизнь не опубликовав и пары строк, он держал себя за
большого поэта и потому хамил всем подряд.
 Не печатался Колюня принципиально.
 - Иисуса Христа не печатали?! Будду зажимали?! Так
какого такого...
 Далее следовала продолжительная брань. Ругался
Колюня всегда умело, мастерски используя весь свой
богатый словарный запас. Сам же писал какую-то херь.
Что-то до боли бессмысленное, по ту сторону рифм,
размеров, каких-то поэтических традиций и проч. "Играя
с жизнию в пристенок, высок и прочен человек, но не
резон..." Что-то в этом духе.
 Мать Колюни, покуда была жива, неоднократно водила
его к психиатру, впрочем, тщетно. Сильнее тяги к
творчеству была в нем лишь страсть к горячительным
напиткам и - воровству книг.
 Книги Колюня любил трепетно и беззаветно, читал,
как и пил, запоем, постоянно что-нибудь цитировал,
размышлял над прочитанным, бредил литературой вовсю.
Плохо было только то, что за неимением финансовых
средств он не мог приобретать книги честным путем.
Иметь же их было ему _@физически__ необходимо. Он говорил:
"Прочитать хорошую книгу - все равно что трахнуть
женщину красивую".
 Думаю, что книги действительно заменяли ему
женщин. Он любил, ухаживал, ревновал и не мог
расстаться с ними, как какой-нибудь султан со своим
гаремом. Вором наш Колюня был никудышным, почти всегда
попадался, ужасно переживал, но избавиться от своей
привычки не мог. Постепенно его исключили из всех
библиотек, "отлучили" от книжных магазинов, те же из
товарищей, кто имел свои библиотеки, просто-напросто
перестали пускать его в дом. Но он все равно где-то
доставал книги.
 Как-то я обнаружил у него на полке _@своего
"Улисса", утерянного бог знает когда. Отпираться было
бессмысленно, и Колюня, недолго думая, заявил, что это
я сам подарил ему Джойса, давно-давно, а теперь
позабыл, и я не имею права забирать дареную вещь
обратно. Я внимательно посмотрел на него и - поставил
книгу на полку. В глазах Колюни я увидал слезы
благодарности. Тогда я стал для него едва ли не самым
близким человеком. А вскоре появилась и_@ она__.

 3. Она проехалась по его судьбе как танк, камня на
камне не оставив от всего, что было "до", что могло бы
быть "после"... Черноволосая молодая ****ь! Она же -
фея, ибо внешне все обстояло благополучно. Театры,
музеи, выезды на природу...
 А главное, никто ничего не мог понять: вот вам
Колюня, а вот - она. А логика... Логики-то как раз не
было. А может быть, и была, потому что ведь можно сколь
угодно долго заливать женщине про смерть ямба, пугать
ее ранней осенью русского постмодернизма, вешать лапшу
на уши о заповедности поэтических миров, но если в
постели... Да и какая такая постель могла быть у
Колюни, если всякому, кто знал его больше пяти минут,
становилось ясно... И вот тут-то как раз ничего не
ясно.
 И когда она его наконец-таки бросила, больше всего
удивились мы, а вовсе не Колюня, который ведь был,
конечно, не дурак, хоть и безумен иногда более, чем...
Да и был ли он безумен, если уж говорить начистоту?
 "Играя с жизнию в пристенок, высок и прочен
человек, но не резон..." Вот и я тоже думаю: не резон
ему было, не резон. Точка.

 4. - Ухожу, но с чистым сердцем, ибо нет в нем
обиды и нету желания мстить. Да и кому мог бы я мстить,
если...
 Николай Степанович Востриков вешался уже раз
двадцать и все время как-то неудачно. То ли он боялся,
то ли вообще не собирался умирать, но все попытки
суицида превращались у него в какой-то театр. На них
уже давно никто не обращал внимания, все привыкли:
Колюня, он Колюня и есть, чего с него было взять...
Напьется, выговорится и - забыто. Вот и сейчас:
 - Покидаю вас навсегда, - твердил он, - и всех
прощаю. Никого не виню. Простите и вы меня... Как друга
тебя прошу, передай ей, что я делаю это добровольно, а
ее люблю, как тогда, когда, ну, она знает, и пусть
она... В общем, ты ей передай...
 Наконец мне это надоело. Я затушил окурок, подошел
к Колюне, обнял.
 - Не сомневайся, Колюня, - сказал я, а потом резко
выбил у него из-под ног табурет. Колюня дернулся и -
затих.

 5. По самурайской традиции, если твой друг делает
харакири, ты должен ему помочь, обязан облегчить его
страдания и вообще переход из мира "этого" - в "тот".
Думаю, что в тех местах, где оказался Колюня ныне, ему
стало хорошо.
 Перед тем, как позвонить в милицию, скорую и т.д.,
я нашел на полке _@его__ "Улисса", полистал, поставил
обратно.
 А еще я услышал, как где-то "там", в бессмысленном
до боли мире, по ту сторону рифм, размеров, поэтических
традиций и проч., оборвалась, лопнула, тонко пискнув,
какая-то ненужная уже струна. "Играя с жизнию в
пристенок, высок и прочен человек, но не резон..." А вы
как думаете? А?