Причастие

Заляпано окошко чернилами заката.
Засыпаны глазницы кладбищенской землёй.
Сомнительностью дышат пророчества Вульгаты,
и я к ним не причастен, а значит – неживой.

Словами не утешен, мелодией не тронут,
и губ прикосновеньем не оживлён вотще,
бросаюсь я в потоки чужих словес, как в омут,
радею над своими; глазею сквозь решеть

собой рождённых истин,
сквозь пальцы на песчаник,
сквозь ветви нервных елей, вечнозелёных пихт,
на святость дюн прибоя,
на трепет хвойной длани,
я в них не исчезаю, я воскресаю в них.

А тут всё так же тесно
и так же неуютно,
и так же лепят глупость на круге гончара.
Не разобьют кувшины –
разбить не очень трудно,
трудней слепить хоть что-то,
в чём будет суть – искра...

Заляпано окошко, и опустилась темень,
и в подворотне бомжи киряют горький сок,
они ведут беседы на бытовые темы,
их речь высокопарна, стиль их чрезчур высок
для мя.

Но мне нет дела до их разбитых судеб,
я разрываем ветром недремлющих страстей,
я прорастаю к небу,
я причащаюсь к сути,
я ощущаю что-то
шершавостью костей.

И пусть я не утешен,
и пусть – увы – не тронут,
не оживлён и стыну
в дышанье книжных зим,
я всё равно бросаюсь в поток словес, как в омут,
чтоб снова быть причастным,
чтоб снова быть живым.