Роберт Геррик 1591-1674 Его старость,

посвящается его лучшему другу
Джону Уиксу, под именем Постума

Ах, Постум!* Наши годы вместе
Уходят прочь, ни благочестье,
 И ни мольба
Не выгладят морщины лба.
 Придёт наш час,
Поскольку Рок толкает нас.
Никто, никто свои судьбины
Не сбережёт от Прозерпины.

Ты землю, дом с женою милой
Оставишь, не возьмёшь в могилу
 Ни дуб, ни тис,
Лишь окаянный кипарис.
 Весёлый взгляд
Бросай вперёд, а не назад.
Так будем жить, мой Уикс, как можем,
И наслаждения умножим.

Дней, пробегающих без горя,
Не возвратить; и только море,
 И серп луны,
Вернуть, что убыло, вольны.
 Но человек,
Увянув лилией, вовек,
Вовек не сможет возродиться –
Весной второю насладиться.

Туда уйти заставит время
Нас, где своё смешали семя
 Анхиз и Тулл:*
Им жизнь Юпитер не вернул.
 Средь вечной тьмы
Легендой, тенью станем мы.
Жизнь коротка, и нашей целью
Пусть будет преданность веселью.

Венки из роз возьмём для пира,
Умастимся бальзамом Тира;*
 Коль смерть пришла,
Для нас весь мир охватит мгла.
 Позволь же, рок,
Нам жить как вольный ветерок,
И день, прошедший без ненастья,
Отметить белым камнем* счастья.

Мы не бедны, хотя кедровых
Нет крыш, и Бай* нет образцовых.
 Овечьих стад
В загонах нет, и не стоят
 В хлеву быки
Для бойни: есть зато садки
Для усачей; но вне закона
У нас миноги Поллиона.*

Коль нам дано сидеть за чашей,
Смотря на блеск солонки нашей,
 От непогод
Имея крышу, а не свод,
 И низкий кров
Без копоти от свеч и дров,
Мы будем есть бобы блаженно,
Как властелины всей вселенной.

Пусть мы блуждаем в океане,
Надеясь не пропасть в тумане.
 Позволь ветрам
Вести корабль наш по волнам
 Среди глубин;
Мой Уикс, то стойкий дух один
Ведёт пинас, что курс теряет,
Но странников своих спасает.

Простимся; ждёт удача ныне
Нас в море, лагере, пустыне.
 Иль нам блуждать,
И эту круглость* потерять,
 Что в нас теперь?
Той клятвы не сломать, поверь,
Что нас в одно соединила:
Не раздвоит нас злая сила.

Живи спокойно; но, когда я
На рифах жизни пропадая,
 Смотрю на снег,
Что локон мой висеть обрек;
 Когда в слезах
От кашля, насморка, зачах
Совсем я, то желаю снова
Возврата времени златого.

И плача, я с годами теми
Сравню лихое наше время;
 И лобызну
Бавкиду,* старую жену.
 У очага
Мы дождь предскажем и снега
Своими болями, что стали
Для нас в сей старческой печали

Календарём, как девок сплетни
Со всякой новостью последней.
 И чтобы мне
Боль старую унять в спине,
 Пусть Юл,* пострел,
Споёт мне песню, где воспел
Я груди Юлии, подружки,
С её румянцем на пирушке.

Затем порадует стихами
Про лилии в хрустальном храме,
 Про первоцвет;
Потом возвышенный сонет
 Оставит в дар -
Зажечь во мне особый жар,
Мощней того огня вовеки,
Что тлеет в старом человеке.

Когда прекрасная Елена
Меня чарует вожделенно,
 Я, с кресла встав,
Хотя и стар, но величав,
 Внимая ей,
Дрожа, ликуя всё сильней,
Вскричу, у похоти во власти:
Поэзия сильнее страсти.

Так я, (Бог знает), сумасшедший,
Звать буду этот век прошедший,
 И вспоминать
О старых временах опять!
 Устав от слёз,
Крутя у Юла прядь волос,
Скажу Бавкиде, безутешен,
Да, в молодости был я грешен.

И своему велю парнишке
Украсить яблоней домишко,
 И наш очаг:
Пусть Лар к веселью станет благ.
 Нальём в кувшин
Мы эль коричневый, где тмин
Пикантный есть, на той пирушке
Подняв за духа дома кружку.

Вторую - всем друзьям здоровье,
Кто пил «бургундское» с любовью:
 Высок их род,
С кем я резвился без забот.*
 И брал в наш круг
Чар силу и волшебный сук.*
Там с тирсом я плясал мистичным,
Рукоплеща стихам отличным:

За них, и за тебя нелишне
Нам выпить, Уикс; и вот как вишни
 Мы все пухлы,
Не так свежи, но веселы
 Как твой сверчок,
Как тёлка, или же бычок.
Коль мы болтаем здесь на пару,
То молодеем, хоть и стары.

Пока чуть тлеют уголёчки,
Похожи на глаза щеночка,
 То нам сидеть
За кубком эля, и глядеть
 В тот век, где честь
Я за стихи сумел обресть.
Но угль сгорит, и еле-еле
Мы за полночь пойдём к постели.


* "Ах, Постум!" - это повторение начала
горациевой «Оды II,14»:
Eheu fugaces, Postume, Postume,
labuntur anni nec pietas moram
rugis et instanti senectae
adferet indomitaeque morti
«О Постум, Постум! Как быстротечные
Мелькают годы! Нам благочестие
Отстрочить старость не может,
Нас не избавит от смерти лютой.» (пер. З.Морозкиной)
* «Анхиз и Тул», - Геррик снова переводит
из Горация (Ода IV. 7, 14).
«quo pater Aeneas, quo diues Tullus et Ancus»
«Там, где родитель Энея, где Тулл велелепный
и Марций» (пер. А. Семёнова-Тян-Шанского)
* «бальзамом Тира» - в районе финикийского города
Тира росли финиковые пальмы, из которых
получали душистый бальзам.
* «белый камень» - в древней Греции, а затем
и в Риме участники народных собраний голосовали
камнями: черные камни - против. Белые – за.
* «Байи», - любимый морской курорт римлян во
времена Горация с образцовыми купальнями.
* Геррик ошибается насчёт миног. У Ведия
Поллиона были средиземноморские мурены.
Вот что пишет Плиний Старший: «Ведий Поллион,
выскочка из вольноотпущенников, бросал
провинившихся рабов муренам, чтобы полюбоваться,
как эти рыбы проглотят их целиком –
(Плиний, «Естественная история»,( IX, 39, 2)
* «круглость» - Гораций «Сатиры» II. 7, 86.
"in se ipso totus teres Atque rotundus»,
«Тот, кто довлеет себе; кто как шар, и круглый
и гладкий Всё отрясает с себя;» (пер.М.Дмитриева)
* Бавкида – знаменитый миф о Филемоне и
Бавкиде рассказанный Овидием в своих
«Метаморфозах». В переносном смысле пожилые
и неразлучные, преданные друг другу супруги,
трогательно заботящиеся друг о друге.
* Юл - внук Энея, основатель римского
патрицианского рода Юлиев.
* «С кем я резвился без забот» - здесь
Геррик вспоминает своих друзей поэтов-кавалеров,
которых назвали «сыновьями Бена», и с которыми
он пировал в лондонских тавернах, когда
учился в Кембридже.
* «волшебный сук» - жрецы и жрицы оракула
при храме Зевса в Додоне («Илиада», Гесиод,
Геродот) «прорицали» по шелесту священного
дуба Зевса, по журчанию ручья, протекавшего
у его корней. Когда аргонавты построили свой
корабль, то на его носу они укрепили кусок
древесины (сук) додонского дуба, благодаря
которой корабль сам мог давать прорицания.



Robert Herrick (1591-1674)

HIS AGE, DEDICATED TO HIS PECULIAR
FRIEND,M. JOHN WICKES, UNDER
THE NAME OF POSTHUMUS.

AH Posthumus ! our years hence fly,
And leave no sound ; nor piety,
 Or prayers, or vow
Can keep the wrinkle from the brow ;
 But we must on,
As fate does lead or draw us ; none,
None, Posthumus, could ere decline
The doom of cruel Proserpine.

The pleasing wife, the house, the ground,
Must all be left, no one plant found
 To follow thee,
Save only the curs'd cypress tree;
 A merry mind
Looks forward, scorns what's left behind ;
Let's live, my Wickes, then, while we may,
And here enjoy our holiday.

We've seen the past best times, and these
Will ne'er return ; we see the seas,
 And moons to wane,
But they fill up their ebbs again ;
 But vanish'd man,
Like to a lily lost, ne'er can,
Ne'er can repullulate, or bring
His days to see a second spring.

But on we must, and thither tend,
Where Anchus and rich Tullus blend
 Their sacred seed :
Thus has infernal Jove decreed ;
 We must be made,
Ere long a song, ere long a shade.
Why then, since life to us is short,
Let's make it full up by our sport.

Crown we our heads with roses then,
And 'noint with Tyrian balm ; for when
 We two are dead,
The world with us is buried.
 Then live we free
As is the air, and let us be
Our own fair wind, and mark each one
Day with the white and lucky stone.

We are not poor, although we have
No roofs of cedar, nor our brave
 Baiae, nor keep
Account of such a flock of sheep ;
 Nor bullocks fed
To lard the shambles : barbels bred
To kiss our hands ; nor do we wish
For Pollio's lampreys in our dish.

If we can meet and so confer
Both by a shining salt-cellar,
 And have our roof,
Although not arch'd, yet weather-proof,
 And ceiling free
From that cheap candle bawdery ;
We'll eat our bean with that full mirth
As we were lords of all the earth.

Well then, on what seas we are toss'd,
Our comfort is, we can't be lost.
 Let the winds drive
Our barque, yet she will keep alive
 Amidst the deeps ;
'Tis constancy, my Wickes, which keeps
The pinnace up ; which, though she errs
I' th' seas she saves her passengers.

Say, we must part ; (sweet mercy bless
Us both i' th' sea, camp, wilderness),
 Can we so far
Stray to become less circular
 Than we are now?
No, no, that self-same heart, that vow
Which made us one, shall ne'er undo,
Or ravel so to make us two.

Live in thy peace ; as for myself,
When I am bruised on the shelf
 Of time, and show
My locks behung with frost and snow ;
 When with the rheum,
The cough, the pthisick, I consume
Unto an almost nothing ; then
The ages fled I'll call again,

And with a tear compare these last
Lame and bad times with those are past ;
 While Baucis by,
My old lean wife, shall kiss it dry.
 And so we'll sit
By th' fire, foretelling snow and sleet,
And weather by our aches, grown
Now old enough to be our own

True calendars, as puss's ear
Washed o'er's, to tell what change is near :
 Then to assuage
The gripings of the chine by age,
 I'll call my young
Iulus to sing such a song
I made upon my Julia's breast ;
And of her blush at such a feast.

Then shall he read that flower of mine,
Enclos'd within a crystal shrine ;
 A primrose next ;
A piece, then, of a higher text,
 For to beget
In me a more transcendent heat
Than that insinuating fire,
Which crept into each aged sire,

When the fair Helen, from her eyes,
Shot forth her loving sorceries ;
 At which I'll rear
Mine aged limbs above my chair,
 And, hearing it,
Flutter and crow as in a fit
Of fresh concupiscence, and cry :
No lust there's like to poetry.

Thus, frantic, crazy man, God wot,
I'll call to mind things half-forgot,
 And oft between
Repeat the times that I have seen !
 Thus ripe with tears,
And twisting my Iulus' hairs ;
Doting, I'll weep and say, in truth,
Baucis, these were my sins of youth.

Then next I'Il cause my hopeful lad,
If a wild apple can be had,
 To crown the hearth,
Lar thus conspiring with our mirth ;
 Then to infuse
Our browner ale into the cruse,
Which sweetly spic'd, we'll first carouse
Unto the genius of the house.

Then the next health to friends of mine,
Loving the brave Burgundian wine,
 High sons of pith,
Whose fortunes I have frolicked with ;
 Such as could well
Bear up the magic bough and spell ;
And dancing 'bout the mystic thyrse,
Give up the just applause to verse :

To those, and then again to thee,
We'll drink, my Wickes, until we be
 Plump as the cherry,
Though not so fresh, yet full as merry
 As the cricket,
The untam'd heifer, or the pricket,
Until our tongues shall tell our ears,
We're younger by a score of years.

Thus, till we see the fire less shine
From th' embers than the kitling's eyne,
 We'll still sit up,
Sphering about the wassail-cup
 To all those times
Which gave me honour for my rhymes.
The coal once spent, we'll then to bed,
Far more than night-be wearied.