Детство в годы войны

 Часть III.

 33.
Война! Не поняли мы, дети,
Что это страх, когда война.
Все прахом ценности на свете,
Во мрак уходит тишина.
И наших детских сил избыток
Бурлит, как пенистый напиток.
Под слезы взрослых, горесть дум,
Нас охватил военный бум.
Орава буйная визжит,
В атаку лихо нас несет,
Трещит трещеткой пулемет,
Мы наступаем, враг бежит.
И гром, как праздничный салют:
Конечно наши немцев бьют.

 34.
Прогорклый, черный дым пожарищ
Закрыл июньский небосклон.
Спасал товарища товарищ,
Народ ковал врагам заслон.
Покончив вмиг с истомой зноя
Страна, воспрянув от покоя,
Вздымая выше красный флаг,
Сжимала твердый свой кулак.
Коснулся всех войны пожар
И каждый, в руки взяв винтовку,
Проходит к бою подготовку.
Но столь внезапным был удар,
Что рядом оказался вдруг
Фашистский кованный каблук.

 35.
Мы едем! Подана машина,
Большой, могучий грузовик.
В том есть для радости причина
Для нас в тоскливый этот миг.
Заброшены узлы с одеждой
И мы наверх с большой надеждой
Мир повидать, где нет конца,
Руками подняты отца.
Но вскоре радость омрачилась
И скорбь пошла навстречу ей,
Ведь плачем наших матерей
Кругом пространство огласилось
И этим был нам подан знак,
Здесь что-то все-таки не так.

 36.
В июль легко вкатилось лет,
Жару смягчала свежесть вод.
Вздымались ласково рассветы
И пчелы собирали мед.
Пусть без комфорта, так как смог,
Нас принял Себеж-городок
И домик маленьких яслей
Вместил нас несколько семей.
Война пока вдали дымила,
Был нам ее не слышен гром
И горечи страданий ком
Еще до нас не докатила.
Мы ждали: немцев разобьют
И наши папы нас возьмут.

 37.
Но вот настал тот страшный день
И по земле цветущей, мирной
Скользнула самолетов тень
С паучьей свастикой на крыльях.
Вой бомб. Земля рвалася в клочья.
И светлый день казался ночью.
Налет, налет, еще налет...
Кто видел это, тот поймет,
Как билось сердце у ребенка,
Как в дрожь вгонял все тело страх,
Как стыла кровь, предвидя крах,
Как жизнь казалась нитью тонкой,
Как ужас сделал вдруг светлей
Глаза у наших матерей.

 38.
Так час, второй, потом и третий
Бомбили мирный городок.
Из ада этой круговерти
Народ подался, кто как мог.
Как тяжело с земли подняться!
Развалин головни дымятся.
В саду ни дома, ни трубы.
На проводах висят столбы.
По мостовой вдоль тротуара
Ручей в дыму и искр сноп.
Течет в нем сахарный сироп,
Продукт бушующих пожаров.
И в небе, символ передряги,
Буран кружащейся бумаги.

 39.
Клубится пыльная дорога
Под рашпилем подошв и шин.
На ней всего с избытком много,
Людей, повозок и машин.
Вот парень с тачкою. Соседом
Старик идет с велосипедом.
Скрипят тележки и подводы,
Бредут с тюками пешеходы...
Всем от врага спасаться надо
И выручают только ноги.
А за обочиной дороги
Легло измученное стадо.
Стук, скрип, мычание и вой...
Над всем стоит июльский зной.

 40.
Среди бушующих страстей
Тащилось, вперекор невзгодам,
Нас восемь маленьких детей,
От десяти лет и до года.
О все неровности дороги
Сбивались маленькие ноги.
Тот путь съедал остатки сил.
Но страх поправки в жизнь вносил.
Мы шли не дружно, шли вразброд,
Несли свои тючки с поклажей.
Шли не просясь на руки даже.
Шли час за часом все вперед.
И с нами шли три мамы в ряд
И бабка, лет за шестьдесят.

 41.
Бушует солнце. Гнет тревога.
Песок печет, как сто печей.
Вдаль бесконечная дорога,
Дорога брошенных вещей.
Заметны стали перемены.
Все вещи потеряли цену.
Владелец, если изнемог
И дальше груз нести не мог,
Бросал, на все махнув рукой,
Свою поклажу, нажитое,
Лишал свою душу покоя,
Продлял свой путь ценой такой.
Кругом, куда ни бросишь взгляд,
Гигантский антиквариат.

 42.
Бредет детей уставших стайка.
Мой младший брат, взбив чуб к виску,
Подняв в канаве балалайку
Рвет струны, наводя тоску.
Всегда исскуство нервы лечит.
Но тюк с пальто сжимает плечи.
Вдруг голос, будто душит кто:
Устал я! Брошу я пальто...
Хрипит, с тючком сдирая майку.
И мать, хоть на душе тоскливо,
Увещевает терпеливо:
Ты брось, мой милый, балалайку...
А он твердит опять все то:
Устал я! Брошу я пальто...

 43.
Заказаны судьбой постылой,
Чья доля странна и пестра,
Одна ночевка в бане стылой,
Одна ночевка у костра.
И снова в марше. Не прогулка!
У всех сердечки бьются гулко.
Тючки с поклажей спины гнут
И ноги больше не идут.
Устали дети до предела.
Тот хнычет. Этот просит есть.
Тот не идет, стремится сесть.
Но вдруг дорога опустела,
Для всех бредущих страшный знак:
На пятки наступает враг!

 44.
Что может быть еще нелепей?
Спасаться, чуть ли не бегом,
Пройти полсотни километров
И оказаться под врагом.
Спасенья нет! К чему все муки?
У взрослых опустились руки.
Что значит в жизни не везет!
Уж не бредет, уже ползет
Колонна наша, чуть живая.
Куда? Зачем? Ах, если б знать,
Как лучше скрыться, убежать.
Ползем, от жажды изнывая.
Вдруг гулко, тишине в укор,
Взревел натуженно мотор.

 45.
Как много было нам советов!
Не все советы на руку.
Привычно мы пошли к кювету,
Чтоб дать пройти грузовику.
Машина мимо пролетела.
Но только пыль за ней осела,
Увидел изумленный взгляд,
Что грузовик сдает назад.
В нем, кровью на бинтах алея,
Такой большой, в ремнях мундир,
Стоит военный командир
И машет нам рукой: Быстрее...
Быстрей!.. Сам в кузов поднялся:
Враг будет через полчаса...

 46.
Изменчивы судьбы проказы,
Сюрпризы всем припасены.
Так беды изменились разом
И мы как-будто спасены.
Нас быстро в кузов побросали.
Куда нас повезут не знали.
Надежды наступил черед,
Мы снова движемся вперед.
Уселись все. Пожджали ноги.
Примолкли, подавляя плач.
И понеслась машина вскачь,
Считая рытвины дороги.
В лет кепка, сдернутая ветром,
И замелькали километры.

 47.
Здесь я спасибо вставлю в строчку
Тому, кто в кузов нас сажал.
Завез недалеко, в Пустошку.
Его же путь назад лежал.
Назад туда, где бушевала,
Кромсала, била, мяла, рвала
Врагов распущенная рать.
Нельзя забыть и надо знать,
Что в годы испытаний трудных,
Когда казалось все, конец,
Держал сочувствия венец
Наш человек советский чудный:
Как был велик, сердечен, мил
Нам неизвестный командир!

 48.
Забиты станции пути,
Куда ни глянь, везде вагоны,
И громко паровоз пыхтит
При санитарном эшалоне.
Не зная как в себя прийти,
Кого просить, куда идти,
Застряли мамы меж путей
При сникшем табунке детей.
А мы совсем изнемогали.
Слабы силенки у ребенка.
Вот кто-то начал плакать громко,
Ему другие помогали...
Услышал заунывный плач
Из эшалона главный врач.

 49.
Вагон усталый деревянный
Скрипит, колесами стучит.
В нем пассажир какой-то странный,
Бормочет, стонет и не спит.
Забиты раненными полки.
Страдают. Мечутся без толку.
Зовут, чтоб кто-то им помог.
А медсестрички сбились с ног.
Война пришла без уговора,
Безжалостно подняла длань,
Кровавую взымая дань
Мужчин косила без разбора.
Был ты могуч, красив и вот,
Одна минута - стал урод.

 50.
У двери, на полу меж лавок,
Мы умудрились тесно сесть.
Застыли сразу без поправок.
И хоть хотелось очень есть,
Никто ни слова не сказал.
Ведь врач сурово наказал,
Что снимут всех, пусть только пикнут.
Вниз головы устало никнут.
Но не уснуть. Ползем вперед
И наши мамы уж не верят,
Что будет и другое время,
И будет в нем всему черед.
Всему - и встречам, и разлукам.
Нас поезд вез к Великим Лукам.

 51.
Под поездом земля стонала
Великолукского узла,
Хотя она еще не знала,
Что вместе с ним беда вползла.
Еще ослабшим от износа
Вагонов стареньких колесам
Не удалось от дел остыть,
Как узел начали бомбить.
Опять надсадно воют бомбы
И ввысь фонтаном бьет земля.
И вспышки яркие огня.
И факелом пожар огромный.
И взрывов оглушает гром.
Мы все в убежище бегом.

 52.
Когда в тебе испуга страсти,
Когда кругом такая жуть,
Тогда любой сочтет за счастье
Под землю глубоко нырнуть.
Подвал, людьми набитый плотно,
Нас принял, хоть и неохотно.
В нем только сдвинулись плотней
Десятки сумрачных теней,
Рывком отброшенных на стены
Лучом дрожащим фонаря,
Что из последних сил горя
Скользнул бледнея по ступеням.
И целый час жестокий шквал
Землю рассерженно качал.

 53.
Нет, никому не стало легче,
Хоть отбомбился изувер
И мы из душного подвала
Смогли подняться все наверх.
Вокруг пожары, вопли, стоны.
Земля в кошмарном дыме тонет
И, вмяв в себя цистерн гробы,
В испуге встала на дыбы.
От санитарного состава
Один остался лишь металл.
Гигантский вихрь разметал
Его и влево, и направо.
Порывом ветер налетел,
Впитавший смрад сгоревших тел.

 54.
И снова дни. И вновь дорога.
Идем, страшнее нет труда.
Таких как мы, бредущих, много
Вперед, неведомо куда.
Десятый день сменяла ночь.
Никто не в силах нам помочь.
Казалось, люди всей земли
Уж жить на месте не могли
И, бросив все, сорвались в путь,
Идут вперед почти без сна.
Поесть бы, хлеба ни куска.
И нет желанья отдохнуть.
Есть только жажда тишины
И уголка, где нет войны.

 55.
Те дни пути слились в один,
Их горе вместе всех собрало,
Но память в череде годин
Уже надежно затеряла.
Мы очень долго шли пешком,
В кюветах прятались ничком.
Нас на подводах подвозили.
Сажали нас в автомобили.
Со всплеском ужаса внутри
Наш путь бомбежкой прерывался
И страхом смерти покрывался.
И так не раз, не два, не три.
Все на ногах держались еле,
В пути и в муках две недели!

 56.
Не знали мы куда наш путь.
Короток он иль будет длинен?
Шли прямо, некуда свернуть,
Сначала Ржев, потом Калинин.
И выровнялся жизни крен.
Здесь не взвивался вой сирен,
Не слышен самолетов рев,
У каждого - очаг и кров.
Здесь беженцев группировали
И всех подряд, кто бодр, кто сник,
Ждал санитарный пропускник.
Кормили. Грели. Отмывали.
Похожи на людей уже,
Мы оказались на барже.

 57.
Колышет баржу с тихим плеском,
С подзвоном волжская волна.
На барже всем хватило места,
Хотя она людьми полна.
Толпа из разных областей
Из женщин, стариков, детей.
Плывет большой шумливый табор.
Нам веет в лица ветер слабый,
Чарует берегов краса
И солнце греет ликом светлым,
И тишина мечтой заветной,
И голубые небеса...
Был всем хорош приволжский край,
Из ада мы попали в рай.

 58.
Плывем по Волге трое суток,
Уже не так утомлены.
В нас начал побеждать рассудок
Страх черных ужасов войны.
Нам, беженцам от мест боев,
Собравшимся со всех краев,
План расселенья сообщили,
Организованно кормили.
Раз с нервами своими сладил,
Судьбу родных узнать спеши.
Сказали нам, что латыши
В Гороховце разбили лагерь.
В такое время не до сверок
И в Горьком мы сошли на берег.

 59.
Парк. Тишина. Листвой зеленой
Деревья тушат лета зной.
Фонтан в алее просветленной
Журчит прозрачною водой.
Но не манит песок аллей
Нас, озабоченных детей.
Усевшись стайкой на скамьях
Мы ждем известий об отцах.
Сидим. Глядим в аллей просвет.
Уж солнце начало клониться
И начало в глазах двоиться,
А теток посланных все нет.
Вдруг счастье нам очередное:
Бегом бегут военных трое.

60.
Так, много дней пройдя с боями
И обойдя поток смертей,
Еще в большом смятеньи сами
Отцы нашли своих детей.
Отхлынули потоки смуты.
Но были кратки те минуты.
Карьером жизнь отцов везла,
Не ждут военные дела.
Мы где-то переночевали.
Не спали матери, отцы.
Шептались все. Как мудрецы
Дальнейшую судьбу решали.
Лишь солнца начался восход
Повез нас дальше пароход.

 61.
В турбине пар стучал натужно,
Стук доносил металла боль,
Но пароход пришел послушно
В прикамский город Чистополь.
С утра в порту бурлит народ
И площадь с скопищем подвод,
Вздымая ярмарочный зов,
Шумит на сотни голосов.
Кому куда теперь дорога
Довольно быстро обсудили.
Нас по подводам рассадили,
Хоть было нас, приезжих, много.
И в тот же день под скрип колес
Обоз в колхозы нас повез.

 62.
Так в дни тяжелых испытаний
Страна крепилась как могла.
А тяжесть страшных расстояний
У всех в морщинах залегла.
Война терзала и крушила,
Безжалостно кровь с потом пила
И был удел страны не сладок.
Но всюду виден был порядок.
Всем судьбы разные достались:
Одним - бежать, другим - встречать,
Всех по селеньям размещать.
Послушно люди уплотнялись,
Поняв, что жмет беда кругом,
Пускали беженцев в свой дом.ЬЬ

 Часть IY.

 63.
И нам достался домик милый.
Дом со двором и огородом,
И с полом, сложенным из глины,
И с печью с закоптелым сводом.
Когда-то, и не так давно,
Сюда колхозное зерно
Для сушки осенью везли.
Мы разместились как смогли:
Поставили топчаны-нары,
На них соломы настелили,
Места на нарах разделили...
Смягчились так судьбы удары.
Устала жизнь проказы вить,
Теперь и дальше можно жить.

 64.
Молва в народе утверждает:
Жизнь трудно начинать с нуля.
Но горе силы порождает,
В беде не выживешь скуля.
Попали мы гостем незванным
В селенье глуши несказанной,
Где нас никто не знал, не звал
И где достаток не бывал.
Чуть огляделись - жутко стало.
Народ здесь жил беднее нас.
В нем к жизни интерес погас.
Всех безисходность поприжала:
Нет мыслей что там впереди,
Привыкли все - добра не жди.

 65.
На нас глядели как на чудо,
Покой взорвавшее в тиши:
В одежде странные причуды,
Обуты даже малыши,
У всех шикарные ботинки,
Пальто на каждом, как с картинки...
Глазеть собралось все село,
Всех любопытство привело.
Как видно есть чему дивиться.
Гудит народом полный двор.
Идет несмелый разговор:
Так правда, вы из-за границы?
Интеллигенты? В нашу глушь.
Не жить вам здесь, я поручусь!

 66.
Что ж. Повод был для пересудов.
И явно, женщины с детьми,
Пришедшие нивесть откуда,
Смутили здешние умы.
Довольны, кров нашли под крышей,
И речь у них как в книжках пишут,
Одеты в красочный наряд,
Охотно с ними говорят.
И дети странные, однако!
Вот пролетел аэроплан,
Они попрятались в бурьян,
Как-будто рядом в колья драка...
Нет, не понять им, местным, враз
Чему война учила нас.

 67.
Нам было не до разговоров.
Вопрос стоял, как дальше жить.
Иди в запас хозяйский норов,
Придется здесь умерить прыть.
С каких концов за дело браться?
И как хозяйством обживаться?
Весь наш достаток слишком мал:
В узлах пяток есть одеял,
Пять простыней, десяток кружек,
Одеты и обуты все.
Для местных мы во всей красе,
Но все же скарб домашний нужен.
Куда идти? Кого просить?
Где раздобыть поесть, попить?

 68.
Для всех начал шаг первый труден.
Нас не оставили в беде.
Всегда помогут люди людям!
Иначе жить - гореть в стыде.
Сочуствуя детишек стайке
Идут ближайшие хозяйки,
Несут ведро, ухват, горшки,
Сковороду и чугунки,
Тарелки, ложки, поварешку,
Топор, лопату и пилу,
Катушку ниток и иглу...
И так всем миром, понемножку,
В короткий срок, почти шутя,
Создали базу для житья.

 69.
Земля татарского колхоза
Взрастила щедрый урожай.
Над всей страной висит угроза,
Давай народ, соображай!
Кем заменить на фронт ушедших?
Кто снимет дань с трудов прошедших?
Кому косить, сушить, грузить
И молотить, и вывозить?
Кому идти потом за плугом,
Вонзая в землю лемеха,
Гонять под тучные стога
Коней, по одному иль цугом...
Что толку от таких речей?
То доля женщин и детей.

 70.
Все деревенские мотивы
К осенней сводятся страде.
Пошел народ, сбирая силы,
Как в бой, наперекор беде.
Над колосом косынки рдеют,
Пшеничные ряды редеют.
Тут женщины со всех сторон
Бьют за поклонами поклон.
Стрекочут конные косилки,
Взлетают косы, жнут серпы.
Детишки в радостях толпы
Несут снопы, напрягши спинки.
В труде татары, чуваши
И рядом наши, латыши.

 71.
Все день за днем в открытом поле.
Мелькают быстро утро, ночь.
Весь длинный день все в той же роли.
Но надо! Некому помочь.
Поклон. В ногах стерновьи гребни.
Одна рука сжимает стебли,
В другой руке пудовый серп,
Тупой от миллиона жертв.
Уже не ноет поясница,
В нее вонзилася игла
И боль разит, крепка и зла.
Увязшие в слезах ресницы
Скребут песок, туманят взор.
Нет силы слез унять позор.

 72.
Знать появились конкурентки,
Дивятся местные жнецы.
Приезжие интеллигентки
Жнут споро, влет серпов концы.
Сил не теряется напрасно,
Сплетают шустро перевясло,
Им туго связывают сноп
И вот уж тот стоит как поп,
Копну других венчая крышей.
И снова стебли режет серп,
Сдобренный пылью воздух терпк.
И рядом громкий шопот слышен:
Смотри ты, как усердно жнут,
Почти без отдыха идут!

 73.
Знать сложно им понять старанье
Прибывших женщин, что всегда
Труда нелегкого страданье
Смягчает сильно цель труда.
Они давно смирились с долей:
В колхозе труд, как в барском поле,
И им дает, старо как мир,
На труд наряд их бригадир.
Тот труд свободным величали.
Но в чем же радость, если труд
Похож на сладость крепких пут?
Так люди мало получали,
Что бедность била через край
Какой бы ни был урожай.

 74.
А наши матери умело
Судьбы приняли поворот,
Взялись за труд крестьянский смело.
С жнивьем успели. Обмолот
Пришел на смену. Молотилка
Стучит, стоит к скирде впритирку.
Ее ведет локомобиль.
Кругом народ глотает пыль.
Хрустят в руках снопы на взлете,
Летит по ветру полова.
Страшнее маски голова.
Но выручает ритм в работе.
Здесь и лентяю не словчить.
Лишь мучит жажда: пить, да пить...

 75.
Наградой всем за истязанье
Сиянье золота зерна.
Тот победитель в состязаньи,
В ком воля разуму верна.
И боль, и слезы - все забыто.
Телега пологом укрыта,
В него рекой зерно течет,
Ведер ведет учетчик счет.
Настал черед и наш, мальчишек.
Взлетают вожжи: Но, пошел!
На хомуте некрепкий шов
Раскрылся. Конь натужно дышит.
Телега, скрипнув колесом,
Пошла, примяв земельный ком.

 76.
Пылит, трясет с зерном телега.
На ней парнишка, восемь лет,
Один среди полей разбега.
В округе взрослых больше нет.
Сегодня он безмерно счастлив
И горд работой настоящей.
Рученки цепко держат вожжи
И конь ступает осторожно.
И все ж душа заходит в страхе,
Как со второго этажа
Конь, спотыкаясь и дрожа,
Летит, дробя копытом плахи
Амбара старого настила.
Но страхи мимо проносило.

 77.
Страда осенняя открыла
Способность беженцев к труду
И их неведомою силой
Вживила в местную среду.
Узнали все кто мы, откуда,
И не смотрели как на чудо.
И мы, в полях ведя бои,
Прижились, вроде как свои.
Давно вечерние беседы
Вошли в обычай, ритуал.
Народ соседский забегал,
Чтоб рассказать заботы, беды.
Пытались вместе обсудить,
Что ждет страну, как дальше жить.

 78.
Деревни жители блуждали
В ненастьях дедовских годин,
Про электричество не знали,
Сжигали в лампах керосин.
Мы наблюдали в год кровавый
Нам необычный быт и нравы,
Дивясь, зачем чувашки зад
Прикрыл передника наряд.
Татарки, стоя, в пыль дороги,
Не сея в обществе вражду,
Расставив в ширь под юбкой ноги,
Справляли малую нужду.
И понимали мы без слов,
У местных женщин нет трусов.

 79.
А год листал свод правил древних
И зимний хлад спешил незван
К нам в Ильдиряково деревню
В колхозе Красный Партизан.
Недели - влет. А сутки длились.
В трудах, заботах мы обжились.
С поклонами в округе всей
Перо собрали от гусей,
Набили мягкие подушки,
Чтобы удобней было спать.
Колхоз сумел зерна нам дать.
А наша бабушка старушка,
Чтоб вкусным был навар супов,
Взрастила кур и петухов.

 80.
Потом, освоившись немножко,
Готовясь к трудностям зимы,
Зерно меняли на картошку.
Теперь почти как все и мы!
Трудов потратили не мало,
Чтобы зерно мукою стало,
Крутили камни жерновов.
И запасли на зиму дров.
Коней колхозных мамам дали.
Пустили в ход пилу, топор
И проиграв с железом спор,
Деревья в ряд на землю пали:
С желаньем иль скорее без.
Тепло дал в долг неблизкий лес.

 81.
Сложна воспоминаний груда,
Воспрянет мысль то там, то тут.
Ручей-речушка и запруда,
Над ней воды широкий пруд,
Гусей крикливых выпас уймы
И всюду трав засилье буйных,
И даль без впадин и бугров,
Земля лишенная кустов.
Громада школы двухэтажной
Среди приземистых домов.
При ней, подарок от лесов,
Размах сосны огромной, важной.
Из камней церковь сложена,
А в ней хранилище зерна.

 82.
Взрослели мы, судьбой потерты.
Ходили в школу все гурьбой,
Где классы первый и четвертый
Ютились в комнате одной.
Такой набор учить непросто.
Огромный местный переросток,
Приладив зеркальце к ступне,
Ловя неяркий свет в окне,
За партой скрючившись, как гном,
Смотрел не в ленты книжных строк,
А в потайное между ног
Училки, скрытое столом.
Сраженные такой игрой,
Все мы считали, он - герой.

 83.
Война вносила перемены,
Не нужные для детских глаз.
Мелькали перед нами сцены
Придуманных войной проказ.
Томясь, в огне страстей сгорая,
Училка та же молодая,
На пол часа оставив класс,
В учительской, забыв про нас,
Литовца рослого целует,
Почти тринадцати годков,
Который к страсти не готов
И отбиваясь протестует...
Нет мужиков, а жизнь идет,
Трещал по швам морали гнет.

 84.
И все же школа научила
Нас всех читать, писать, считать.
Как трудно все же это было
Теперь живущим не понять.
Газеты лист считался благом.
Куски оберточной бумаги
На первых видели порах,
Тетради были лишь в мечтах.
Все дефицитное менялось:
В цене куски карандашей,
И среди значащих вещей
Перо железное считалось.
Чернил же не было нигде,
Писали сажей на воде.

 85.
Другую жатву Смерть косила.
Горели села, города.
Там сокрушала силу сила,
Там шла военная страда.
Раскатов мы ее не слышим,
Но воздухом военным дышим
И с нетерпеньем ждем вестей,
Скупых газетных новостей.
А редкий гость, листок газеты,
Отрады душам не сулил,
Лишь пуще раны бередил,
Напоминая всем, что где-то
В смертельной схватке Жизнь и Смерть,
Вздымают страхов круговерть.

 86.
Обычный длинный зимний вечер.
Трещит за окнами мороз.
В трубе застрял промерзший ветер
И воет жалостно до слез.
Немея в ужаса объятьях
Кто на печи, кто на полатях,
На нарах сидя за столом
Мы слушали рассказ о том,
Как вечером таким же мглистым
В селе Петрищево большом,
Водя по снегу нагишом,
Пытали девушку фашисты
И как зловещая петля
Жизнь Тани страшно пресекла.

 87.
Читали строчки редких писем
Вдали воюющих отцов
И под надежной крепкой крышей
Пугал нас страх военных снов.
Но детский ум давил все страхи,
Он исключал возможность краха,
В сердца вживлял надежды нить:
Мир создан для того, чтоб жить.
Не знали мы, что часто слезы
Душили наших матерей
Ночами и при свете дней.
Они то знали жизни прозу.
И натиск отражая бед
Все ждали на фронтах побед.

 88.
Два длинных года на чужбине!
И в них, наперекор беде,
Семейства наши гнули спины.
Прошли они в большом труде.
Война страну кромсала злее,
Жить становилось все труднее.
И на селе сложнее стало,
На трудодень платили мало.
Тонули в трудностях колхозы,
Почти не стало лошадей.
Одна надежда - на людей.
Возникли голода угрозы.
Никто не мог что будет знать,
Судьбу нельзя предугадать.

 89.
Для фронта все, все для победы!
Беда в измученном тылу.
Все больше суток без обедов,
Продуктов меньше все к столу.
Что добывалось, все сдавалось,
Колхозу мало оставалось.
В сердца людей вселялся страх,
Застил глаза всей жизни крах.
Лишь с фронта редкие успехи
Давали силы дальше жить,
В бессилии удвоить прыть,
Ихать в лихой судьбе огрехи.
И мысль одна у матерей:
Чем завтра накормить детей?

 90.
Своим путем промчалось лето
Всем радости тепла даря,
Сентябрь в пути расставил меты,
Готовясь к встрече октября.
Но в небесах блистала просинь,
Еще в тепле купалась осень.
Напоминала лишь о ней
Стерня остриженных полей.
Зрит осень странную картину.
На поле выстроился в ряд
Десяток маленьких ребят.
Они, в дугу сгибая спины,
Сбирают вбитые в пески
Пшеницы бывшей колоски.

 91.
В страду тем колоскам досталось
И не познав снопов судеб
Упали в пыль. Но в них осталось
Немного зерен - это хлеб.
Хоть в прятки колоски играли,
Ребята те зерна набрали
Мешочек килограммов в шесть.
Устали. Можно и присесть.
Но отдых быстро тот прервался.
Вдруг всадник бурей налетел,
Коня вокруг детей вертел,
Кричал, разнузданно ругался
И не шутя грозился мать
За воровство под суд отдать.

 92.
Так долго нас пугал, нахально
Шумел колхозный бригадир.
Рассудок в нем затмил печально
Законов лет войны мундир.
Потом без лишних проволочек
Он отобрал зерна мешочек,
Все высыпал обратно в пыль,
Призвав к себе кошмара быль,
В землю сумел его поглубже
Коня копытами втоптать.
Ревущим детям замолчать
Велел, закашлявшись натужно,
Коня огрел нагайкой зло
И строем нас погнал в село.

 93.
Нет, мать в тюрьму не посадили,
Других хватало всем забот.
Но без запасов мы входили
В сорок четвертый страшный год.
Зимой суровые морозы,
Нам предьявив свои угрозы,
В избе пронзили все углы,
Достигли и подполья мглы.
И поморозили картошку.
Соленый огурец спасал,
С капустой вместе нас питал,
Но хлеба не было ни крошки.
В апрель едва лишь год шагнул,
Как голод руки протчнул.

 94.
Людей любой пугает стресс,
Но чаще он недолго длится,
А жуткий голода обрез
В желудке сутками резвится.
Кто побыл в голода объятьях,
Тот будет помнить и бояться,
Что разум мутится, когда
В желудке плещет лишь вода.
Очистки, крошки - все награда.
Но негде и очистки взять.
И ужас трудно так унять.
И все равно работать надо.
И мысль сквозь эту дребедень:
Прожить еще хотя бы день!

 95.
Сегодня все умнее стали
И не боятся ничего,
И в память верить перестали,
Забот хватает без того.
А каждый третий точно знает,
О том наука утверждает,
Не можем мы не верить ей,
Прожить без пищи сорок дней,
Лишь в весе здорово теряя,
Способен каждый человек.
Ну что ж. К концу столетья век,
Страстями нашими играя,
Рекламе учит верить нас,
Скрыв опыт ливнем хитрых фраз.

 96.
Тогда ж науки мы не знали
И в голода попав оскал
Послушно люди умирали
Там, где кого конец застал.
Кругом ходячие скелеты
Мечтали прищу встретить где-то,
Шаги вершили как могли,
К могилам зыбким шагом шли.
Другие ж быстро опухали,
Вода как-будто шла им впрок,
Но веки смеживал им рок
И зрение они теряли.
Голодный каждый молча ждал,
Наступит где его финал.

 97.
И все же что-то нас хранило,
Чтоб факел жизни не погас,
Страданий чашу чить прикрыло,
Надежду выжить вдуло в нас.
В навозе старом у конюшен
Взрастило быстро лебеду.
Крапива, зелень на еду,
У меж поднялась. Был послушен
Давно безделием томимый,
Осевший как в глубоком сне,
Желудок этой новизне.
И смерти пролетели мимо.
И вместе с навыком жевать
В нас бодрость стала оживать.

 98.
Так жизнь зигзагами крутила,
Чтоб днем прожитым дорожить,
Природа мудро нас учила
Что без нее нам не прожить.
Чуть-чуть попозже, ближе к лету,
Сушеный клевер стал мукой
И зелень опытной рукой
Лепилась в облике котлеты,
Которую пропарить можно,
Подлив воды, в сковороде.
И этой призрачной еде,
Понять сегодня это сложно,
Все были рады. Знали мы,
Чтио голод - враг, страшней войны.

 99.
Бояться смерти перестали,
Ведь вскинул всходы огород.
На фронте наши наступали
И духом враз воспрял народ.
Прошли весенние работы.
Всплывали новые заботы,
Но в них купаться не впервой.
Со смертью смятая игрой,
Жизнь обещала передышку,
Из мрака в свет открыла щель,
В которой вновь возникла цель,
Но бед оставила с излишком.
И мыслей был нелегок путь:
Во что одеть, во что обуть?

 100.
Неясно где какие силы
Смогли тех бедствий нить порвать,
Но время ясность в быт вносило,
Сумев жуть голода взорвать.
К нам весть пришла: по аттестату,
Войну начавшего солдатом
Отца, он офицером стал,
Поднявшись от войны начал,
Нам можно получить продукты,
Мясной тушенки банки впрок,
Сухой яичный порошок
И молоко, и даже фрукты,
И ряд вещей... За муки приз
Американский дал ленд-лиз.

 101.
Так, бреши залатав в одежде
И заимев к траве навар,
Мы души тешили надеждой,
Что гаснуть стал войны пожар.
Отрадней с фронта стали вести.
Воспряли духом все мы вместе
И стали время торопить,
И разговорами шустрить,
Что к Латвии уж фронт подходит,
Что очень скоро, что ж мельчить,
Должны ее освободить,
И что поэтому, выходит,
Закончив здесь свой быт больной,
Вернуться сможем мы домой.

 102.
Отважно мы пустить стремились
В намет желания коней.
Нам сны о Лудзе чаще снились
И становилось ждать трудней.
И каждый месяц длился долго.
Но от мечтаний мало толка,
Хотя они смягчали быт.
Терзал терпенья дефицит
И мысли были свиты скверной.
В сердцах жил страх голодных дней,
Они всех сделали умней.
К зиме готовились усердно.
Чтоб жить не впроголодь могли,
Копались в бороздах земли.

 103.
Когда властям не до народа,
Спасаться должен сам народ.
Путей нет выбора свободы,
Одно спасенье - огород.
Трудись. Разбейся хоть в лепешку,
Но вырасти к зиме картошку,
Соли капусту, огурцы
И мясо запасай овцы.
На хлеб старайся заработать,
Без хлеба тоже трудно жить
И масла б не мешало сбить,
Чтоб суп потом пустым не лопать...
И утром, и в вечерней мгле
Молись кормилице-земле.

 104.
Но как бы долго дни не длились,
Всему приходит свой черед.
Дни поздней осени явились,
Мороз сбил в камни огород.
В запарке по планете бега
Ноябрь насыпал горы снега
И в нем к концу топтал свой брод
Сорок четвертый трудный год.
До нас дошли благие вести:
Войска по Латвии прошли,
Уже Даугаву перешли...
Как трудно усидеть на месте!
С утра день с мыслию одной:
Домой! Домой! Скорей домой!


 Часть Y.

 105.
А быль сулила нам иное.
Вступили в дело тормоза.
Хотеть - одно. Суметь - другое.
На просьбы все ответ - нельзя.
Нельзя пока в котле Курляндском
К спасенью все утратив шансы
Попытки драться вторит враг.
Нельзя домой вам, ну никак!
Так матерей везде встречали
До середины ноября.
И все ж настойчивость не зря
Они усердно применяли.
Когда никто уже не ждал,
Вдруг разрешенье кто-то дал.

 106.
И вот пришел он, день отъезда,
Двадцать восьмое ноября.
Мороз под тридцать. Хлопот бездна.
Народ толчется говоря.
Тюки с поклажей в сани сбиты.
Лошадки инеем покрыты.
Наш путь на станцию Нурлат.
И дети рядышком стоят.
Укутаны фигурки в шали,
В щелях видны глаза одни.
Лесным чудовищам сродни,
Их ноги лапти украшали.
Но нет нытья, слезливых слов.
Шутить нельзя. Мороз суров.

 107.
Два дня в пути прошли с ночевкой.
Блестел в раскатах санный путь.
А на возах сидеть неловко,
Кусает иней, не вздремнуть.
Обоз ползет усталым стадом...
Но вот уже и рельсы рядом
И сквозь ведра привычный звон
Нам теплый грезился вагон.
Но, путь пройдя, все ж не испили
Мы неурядиц чаши всей.
Здесь под осадой матерей
Начальник станции застылый
Дает для всех один ответ:
Для беженцев вагонов нет.

 108.
В ход уговоры и угрозы
Искать управы у властей.
Не помогали даже слезы
Толпы растроеных детей.
Но кто-то молвил осторожно,
Любую дверь открыть возможно
И положенье изменить,
Коль ключик-деньги применить.
И денег подсчитав остатки,
Хоть был карман почти пустым,
Но если ждать, уйдут как дым,
Пришлось вручить начальству взятку.
Раздался облегченья стон,
Тотчас сыскался и вагон.

 109.
В вагон семей вселилось много,
Вверяя жизнь свою богам,
Их вместе всех звала дорога
К балтийским дальним берегам.
А в путь его готовил гений:
Внутри скамейки, ряд сидений,
По стенам окна без стекла,
Ни туалета, ни тепла.
Возил послушно пассажиров
Когда-то в пригороде он
И был на слом уж обречен.
Но вот теперь судьба по миру
Ему назначила маршрут
И был тот путь ужасно крут.

 110.
Забили окна. Две чугунки
Примастерили по углам.
Позатыкали люков лунки,
Что в крыше плакались ветрам.
Стал наш вагон обличьем бросок.
Настлали на скамейки досок
И застелили все тряпьем,
Ведь ехать долго будем в нем.
Вагонник простучал колеса,
Кому-то карами грозя
Крыл мощным матом тормоза...
И сутки нервно простояв
Вагон сподобился в состав.

 111.
Вагон трясется в лихорадке,
Стуча ознобом по болта.
Его отживший кузов шаткий
Удары адресует нам.
Столь мощный грохот - не игрушки.
Суем мы головы в подушки
И под тряпье спешим нырнуть,
Стараясь холод обмануть.
Труднее мамам достается.
Дежурят с мыслями о том,
Где б им разжиться кипятком.
Но поезд ставят где придется.
Приходится бежать, скакать,
Чтоб от вагона не отстать.

 112.
Уставший поезд ночь буравит
И рельсов счет ведут броски,
То наш вагон рекорды ставит,
Грозясь рассыпаться в куски.
Трясясь в пути покоем бредит.
Но чаще он стоит, чем едет.
На каждой станции большой
Его выводят на отстой.
На кузов глядя и колеса
Вагонники его клянут,
Кричат, что больше не дадут
Его под поезд, кровь из носа,
Ведь может с рельсов он сойти...
Но снова наш вагон в пути.

 113.
Трещит за окнами декабрь,
Мороз резвясь рекорды бьет.
Вагон как проклятый корабль
В безбрежьи снега чуть бредет.
Неделя, три в пути проходят
И Новый год уже подходит,
В обличьи вечности гонца,
А километрам нет конца.
И кажется уже не сможем
Родного города достичь,
Закончить всех скитаний дичь,
Чтоб мамам стать хоть чуть моложе,
Умыться, супа похлебать
И в тишине спокойно спать.

 114.
Как можно жить не раздеваясь
Почти что пять недель подряд?
Рассвет встречать не умываясь,
Ждать остановок, как наград,
Чтоб в туалет вокзальный сбегать
И там хоть чуть глаза промыть,
Пустого кипятка отведать,
Чтобы теплее было жить.
Жуя усердно корку хлеба,
Мечтать о чем-нибудь другом,
О супе, каше с молоком,
О манне, падающей с неба...
Скорей бы лишь попасть домой!
Там будет жизнь совсем иной.

 115.
Ватага наша одичала
За тридцать с лишним дней пути.
Ночь новогодняя настала,
Вагон колесами стучит.
Везет железная дорога.
Кряхтит вагон. Еще немного
И он границу перейдет,
И счет уж на часы пойдет.
Не спим. Глядим в окошек щели
На мельтешащие столбы.
И ветер треплет нам чубы.
А поезд наш все ближе к цели.
Терпенья кренятся весы,
Трудны последние часы.

 116.
Подходит с Родиной разлуке
Конец. Не спим. Какой тут сон!
Колес рассыпчатому стуку
Сердца трезвонят в унисон.
Мелькнула с Латвией граница.
За окнами рассвет дымится.
И в благодати этой всей
Нам стало кажется теплей.
Походный скарб в тюки уложен.
Десант детей уже готов
Покинуть вмиг вагона кров.
И на эмоции умножен
Вопрос, что возникал не раз:
А чем-то Лудза встретит нас?

 117.
Со скарбом вниз тюки летели,
Скользил укутанный народ.
Едва на землю слезть успели
Как поезд укатил вперед.
Лишь только суматоха спала,
Наш взгляд на здание вокзала
Метнулся, в ужасе застыл.
Там, где вокзал когда-то был,
Там кирпичей вздымались груды,
В развалины осела мгла.
В снегу тропинка пролегла.
Но о приезде нашем трудном
Был телеграммой извещен
Наш дядя. Ждет ли? Вот и он!

 118.
Подсанки быстро загрузили,
На всех хватило нам одних.
Вопросы утро огласили,
Ответов ждали мы на них.
Дошла ли наша телеграмма?
Жива ли бабка, мамы мама?
И уцелел ль в войну наш дом,
И кто живет сегодня в нем?
И как здесь в эти годы жили?
Что немец, сильно лютовал?
Кто жив из близких, кто пропал?
Ответы нам короче были:
Урон большой, на то - война.
А дом ваш цел. Живу в нем я.

 119.
Знакомых улиц очертанья,
Вдоль деревянные дома...
Я помнил улицы названье
И то куда вела она.
Прохожих здесь совсем немного
И не наезжана дорога,
Наверно фронт сгубил коней.
Штрихами вдаль следы людей.
Так шли мы в радостной печали
По нам родной своей земле.
И дальше, высясь на холме,
Нас почты здание встречало.
Его мы обошли кругом
И рядом был уж отчий дом.

 120.
Тут, близясь к дому, мы познали
К родному краю тяги власть
И шумно под гору бежали,
Чтоб первыми домой попасть.
Открылась озера равнина.
Короток путь. Но как он длинен!
И позабыт, резвей кто, спор.
Знакомый дом. Знакомый двор.
Колодец под тесовой крышей,
Под снегом сникший, но родной.
И дверь с знакомой щеколдой.
И дым, трубу зовущий в выси...
Закрылась дверь. Отрублен след
В чужих краях трех с лишним лет.

 121.
Вход с поцелуями, слезами...
Вот новостей уж сник поток.
На кухне дым валит клубами,
Бурлит там в чане кипяток.
В уюте кухни, даже странном,
Нас моют в кадке деревянной.
А в ней воды горячей всласть.
Мочалка с мылом кажут власть.
Вода и грела и ласкала,
Блаженство сказачно даря,
С нас, вместе с грязью декабря,
Тяготы страшных лет смывала.
А у дверей, дивя порог,
Стоял и стыл лаптей рядок.

 122.
Лежал я с братом на постели
В уюте чистых простыней.
Часы встреч шумных пролетели
Под натиском грядущих дней.
Волненье ожиданий спало.
Но что-то все же волновало
И щекотало странно нос.
Трещал за окнами мороз.
И печь тихонечко трещала,
Свой спор с поленьями ведя,
Смотрела с лаской на меня
И, мне казалось, обещала
Хранить нас всех от новых бед.
И было мне уж десять лет.


 1984-1999 годы.