Тнезнецер Арим

Я просыпаюсь рано утром и подношу руки к лицу, чтобы стереть с него последние остатки сна. И обнаруживаю, что на моих руках нет больше линий судьбы. Есть три основные линии - жизни, разума и любви, а больше - нет. Несколько застывших в пустоте живота секунд я пытаюсь осознать произошедшее. Меня пробивает холодный пот. Я внимательным образом изучаю руки, тяжело и яростно моргаю, силясь убедить себя, что исчезновение линий - не более, чем обман зрения. Одним рывком я сбрасываю с себя одеяло и отпинываю его подальше от себя, в пустующую левую сторону кровати. Руки передвигаю правее, ближе к окну. Хотя бессмысленный, в сущности, ход - сегодня будет буря, если синоптики не соврали. Линий нет и поделать с этим ничего нельзя. Света тоже нет - его отключили за неуплату еще неделю назад. Я мечусь по квартире, и сонм теней, шорохов и прочей ерунды, населяющей "нехорошие", проблемные квартиры, суетится вместе со мной. В шторах поселилась какая-то особенно непереносимая тварь, и я до дрожи в ногах боюсь этих колышущихся белых кусков тряпки. Сегодня шторы тянутся ко мне страстно и жутко, а в квартире нет сквозняков и успокоить себя нечем. Я нахожу одежду, залпом выпиваю стакан воды (чайник, в котором она была, уже порядком осклиз, но не до мелочей же сейчас) и выбегаю на пустынную улицу. Каждый строит город внутри себя, даже не осознавая этого. Мой город - андеграунд, серый, разваливающийся и современного типа. В нем вечная пасмурность и странные люди, рабы собственной тени, гонимые и бегущие. Кости моего города - страх и подавленность. Не стоит говорить о Фрейде, детские травмы тут не при чем. Здесь все по другому. Не чувствуя в себе сил идти против остобрындевшей (какое емкое слово!) действительности, но остро осознавая, что делать это - должно, мы надеваем на себя маски. Моя, например, в голубенький цветочек и с намалеванной улыбкой, разрезающей голову от уха до уха. Кто из паяцев, появляясь на публике без грима, будет узнан? Кто станет ее любимцем? Как отвратителен и страшен клоун, работающий на манеже без грима... Как отвратительна и страшна людям истинная сущность каждого из нас. Крепко ли завязаны тесемочки на затылки, держат ли они ваше лицо? А может, затянем потуже?... Но куда (тут мои мысли прерывает попавший в ботинок камень - я срезаю путь, идя дворами) деться тому, что постоянно скрывается? Только во внутренний город. Я недавно дал себе ответ на вопрос, что есть шизофрения. Если город, созданный внутри себя, похож по строению на внутренний, то в один из дней они сливаются и человек путается, где и как себя вести. Вы внутри или снаружи себя? Мне несколько легче, в моем городе - дурная погода, и сливается он с этим только при схожести атмосферы здесь и по ту сторону меня. Я прохожу под огромной и нескончаемо длинной многоэтажкой, и стены ее ничем не отличаются от крепостных стен древности. Неприступны, высоки, с узкими бойницами окон, они полнятся неприязнью к пришельцу, и маленькие грязные тайны жителей уже встали на стражу и готовят котлы с густо пахнущей черной смолою. Я ныряю в крохотную арку, лазейку, о которой знают только старожили этих мест и попадаю во внутренний двор крепости. Здесь меня встречает абсолютно сюрреалистическая картина: клумба, обложенная серыми бордюринами и засохшее дерево в середине. Все это - островок в море причудливо потрескавшегося асфальта. Я захожу в подъезд с черной железной дверью, тонко скрипящей и холодной, холоднее моих рук, и поднимаюсь на третий этаж. Я иду к знакомому хироманту. Звонка у него нет, есть только особый стук: три-два-три-один. Он давно уже не зарабатывает своим ремеслом, к нему больше не ходят люди. А другие - ходят. У него есть штаб-квартиры во многих реальностях, а так как сегодня пасмурно и я не знаю точно, в какой нахожусь сам, я стучу к нему по стандартной схеме внешнего мира. Узнает - откроет. А пока я стою на площадке, осматриваюсь и жду. Лампочка выкручена, на белой известке выцарапана ключами шарада "На Д начинается, на О кончается" и отгадка для неразумных - "Динамо". Развитые, развитые болельщики... В темном углу, том, что дальше от окна-бойницы, лужа. Пахнет человеческой мочой и сыростью - течет крыша. И веселит налепленное скотчем объявление на тетрадном листе - "Все на субботник", висящее с прошлого года и прожженное сигаретами. Время тянется так медленно, как и при любом волнительном ожидании. Я посильнее натягиваю перчатки на изменившиеся руки и прячу их в карманы плаща. Наконец хиромант смилостивился и в замке скрежещет ключ. Он трижды поворачивает его и приоткрывает дверь, запертую еще и на цепочку.
- Что надо? - тихо и глухо спрашивает он.
- Свои, пусти, - говорю я.
- Чем докажешь?
- С каких это пор такие предосторожности? - я удивлен.
- С таких. Ладно, я не чувствую в тебе достаточной силы, так что если ты одна из сущностей, ты развеешься, едва ступив на мой порог.
Я молчу и жду, пока он, тяжело дыша, не откроет дверь. С той стороны были слышны бряканье цепочки о дверь и тихие ругательства на мертвых языках (хоть чему-то в свое время я научился, хвала небу и портвейну, когда-то развязавшему хироманту язык).
Наконец дверь открылась, и под изучающим взглядом мастера чтения ладони я зашел в его дом. Он моментально захлопнул за мною дверь и слегка приобнял. Раньше за ним такого излияния дружеских чувств никогда не водилась. Я вопросительно поднял брови.
- Глупости. Просто есть недовольные и моей работой, а мстительность свойственна не только людям. Они похищают тела моих старых знакомых и под вашим видом приходят ко мне.
Я и виду не подаю, что не верю в весь этот бред.
- А зачем им проникать к тебе в квартиру, когда легче выманить тебя и расправиться на нейтральной территории? - спрашиваю я, ставя зонт-трость в угол.
- Я не выхожу из убежища. И проникнуть ко мне сейчас никак нельзя. Так что пока от моего выхода "в народ" страдает только мир людей. Довольно порожней болтовни. Иди.
Я повинуюсь и иду в комнату по длинному темному коридору. Хиромант следует за мной шаг в шаг.
- Перестань наступать на мои следы, - говорю я ему, не оборачиваясь.
- Я не наступаю, - врет он.
Комната его удивительно схожа с моей - всю стену занимает книжный шкаф, а по другую сторону - потертый диван с брошенным на него клетчатым колючим пледом и фанерный столик на колесиках с тетрадью в коленкоровом переплете, тарелка с яблоком и кухонный нож. Я сажусь на диван и смотрю на него. В глазах хироманта - высшее безумие, пока не доступное мне.
- Посмотри мои руки, - прошу я.
- Я не работаю, - говорит он и отворачивается к окну. Тусклый свет, попадающий ему на лицо, забирается в глаза, всасывается ими. Чувство страха, гнездящееся в животе, поднимает голову и по-птичьи тоскливо оглядывается.
- Ты лжешь мне второй раз за сегодняшний день, - говорю я, не смотря на него.
Какое-то время он молчит, потом что-то взвешивает и говорит:
- Мне идет информация, что я не должен. Впрочем, черт с тобой. Тебе же хуже, - мстительно добавляет он.
Я кладу правую руку к себе на колено раскрытой ладонью вниз. Он сам снимает с меня перчатку и переворачивает руку. Смотрит на ладонь, его глаза расширяются и свет, сожранный ими, выплескивается прямо на меня.
- Черт! - вскрикивает он без всегдашнего пижонства, отбрасывает мою руку и резко встает.
- Ты из морга ко мне? По пути в Вечность заглянул? - спрашивает он.
Я ухмыляюсь и показушно клацаю зубами. Хотя бы для того, чтобы скрыть то, что они стучат на самом деле.
- Нет, из дома. Проснулся утром - а тут такой фокус.
Хиромант не моргая смотрит на меня.
- Ты уверен, что ПРОСНУЛСЯ? - и выделяет последнее слово, будто оно - самое главное.
- Ты полагаешь, что я все еще СПЛЮ? - в тон ему отвечаю я.
- Нет, ты уверен, что ПРОСНУЛСЯ, а не ВОСКРЕС? Линий на руках нет только у мертвых.
Странно, но информация не производит на меня особого впечатления. Я со скучающим видом натягиваю на себя перчатку. Между нами - плотная пауза, через которую не то что слова - ядерные боеголовки не пролетят. Хиромант чешет за ухом и изрекает:
- Нужно убедиться, что ты мертв. Самый простой способ - пустить кровь.
- Если идет - значит, живой? - спрашиваю
- А ты как думаешь? - с былым сарказмом спрашивает он. И с разворота втыкает маленький перочинный ножик (когда он его взять успел?) мне в руку. От неожиданности и боли я подпрыгиваю, по руке пульсирующими толчками стекает кровь.
- Глубже воткнуть не мог? - злюсь я, выдергиваю нож и трясу рукой. Капельки крови разлетаются в разные стороны. Пофигу, так ему и надо - пусть убирает. Одна капля попадает ему на щеку, хиромант смазывает ее пальцем и по инерции облизывает его. Потом морщится.
- Ничего не понимаю, - глубокомысленно изрекает он. Я хочу встать с дивана и взять с книжного шкафа коробку со всякой медицинской всячиной, но гадатель хватает со столика тот самый нож, которым собирался резать яблоко, и наставляет на меня.
- Не смей ко мне приближаться! Раз у тебя есть кровь, тебя можно зарезать, не говоря уже о прочих средствах вроде магии.
Я криво улыбаюсь:
- У тебя в доме прямо склад холодного оружия - сплошные ножи. Брось мне бинт, раз уж мне вставать нельзя.
Не отрывая от меня настороженного взгляда, он берет коробку и бросает мне. Одной рукой я копаюсь в ней, выискивая бинт. Нахожу и крепко перевязываю рану. Бинт краснеет.
- Поганец, - ласково говорю я ему, - Что мне теперь делать?
- Иди-ка ты отсюда, вот что... - и это друг, называется. Хорошо хоть, что встать разрешил. Под конвоем я выхожу из квартиры и на секунду оборачиваюсь к нему:
- Хотя бы скажи, где мы. В мире людей?
- Нет, остолоп. Даже этого различать не научился. И вспомни наш последний разговор, - сумрачно советует он и исчезает за дверью. Лязгает засов.
Я опираюсь спиной на стену и, чертыхаясь, лезу в подвалы памяти. В нашу последнюю встречу мы пили и говорили очень много. Египет? Нет. Кроули? Нет. Индейцы яки? Что? В конце концов моя непоправимая тупость ниточкой Ариадны выводит меня к нужной фразе: "Магии нас учат с детства. Думаешь, для чего нам читают сказки? Помнишь фишку про клубок? Так это - правда. Если хочешь найти чудеса - внимательней смотри себе под ноги". По крайней мере это - единственное, что мне пришло на ум. Я спускаюсь по лестнице и выхожу из подъезда. Буря на подходе. Небо темнеет, и нет этой сытой темноте предела. Я бегу по пустынной улице мимо домов в анабиозе и затянутого линялым занавесом туч неба. Доверив выбор пути бессознательному, я с усердием думаю о том, что в этот раз могу не вернуться из Города. Внезапно мысль моя останавливается, крутит носом и берет боевую стойку на край лужицы, у которого сидит голубь. Я подхожу и смотрю на птицу. Птица смотрит на лед и не смотрит на меня. Она неподвижна и очень странного цвета - светло-песочного. "Сдохла и пропесочилась" - подсказывает мне рациональная часть содержимого черепной коробки. Куда там. В каждом из нас спит естествоиспытатель, в некоторых - все крепче и крепче. Но во мне он проснулся, опохмелился и протянул мою руку за птицей. "Тварь не клюнула - уже хорошо" - думаю я, дотронувшись до ее спины. Холодная - никак действительно отдала пернатому богу (ха! на ум приходит один Кецалькоатль) душу. Присев на корточки, тыкаю голубя пальцем в бок. Никакой реакции, даже не пошевелилась. В голове рационализатор тихо воет от горя, а естествоиспытатель азартно потирает волосатые лапы. Я хватаю голубя и смотрю на него. Проклятье! Птица каменная. Все перья-когти на месте, но это - камень. Несколько секунд я сижу и тупо смотрю на предмет в своих руках. Потом встаю и, не выпуская фигуру из рук, медленно бреду по улице. Я уже на главной улице, в сердце Города. Ветер усиливается и треплет полы моего плаща, и я чувствую себя как минимум Пилатом, правда, алого подбоя не достает. Пыль летит мне в лицо, а мерзкое подсознание не желает сворачивать с выбранного пути. Мимо битых стекол витрин и забытого на балконе белья (люди уже забаррикадировались в домах и не вылезут до установления нормальной погоды) я иду туда, куда ведут меня ноги. Но нервы - плохие поводья, и походка у меня прыгающая. Я все крепче сжимаю руки в карманах, и правая болит из-за раны. Остро пахнет надвигающейся грозой. Прямо передо мной ветер переворачивает урну и стервозно бросает мне в лицо лист из "Презента". Я разглаживаю его и читаю, хоть ветер и стремиться вырвать его из рук. "Требуются на работу". И красным фломастером обведено следующее: "Приглашаем на работу тех, над кем больше не тяготеет судьба. Ул. Карла Маркса, 53, к.441". В моей голове что-то щелкает: линии судьбы у меня пропали, значит судьба надо мной не властна. Я мысленно возношу хвалу хироманту и бегу по указанному адресу. Небо надо мной беременно громом, и он рождается прямо у меня за спиной. Шагов через пятнадцать-двадцать начинается ливень. Газетная бумага моментально расползается в моих руках, но я помню адрес. Я сворачиваю с главной улицы и бегу, подгоняемый ветром, к дому номер 53. Это старое кишкообразное здание в семь этажей, с бесчисленным количеством коридоров и переходов. Я толкаю двери и вхожу. Света нет, людей тоже. Коридор тянется куда-то далеко и его конец скрывает темнота. Мне нужно на четвертый этаж, и я плутаю по зданию, мысленно сравнивая себя с Ионой во внутренностях огромной рыбы. Шаги гулко звучат в тишине. Все двери заперты. Мне внезапно становится так жутко, что я бегу со всех ног. Я чувствую чье-то присутствие, нечто может бросится на меня из-за угла. Что ж, мне есть чем обороняться - каменным голубем. Шаги за моей спиной. К дьяволу голубя! Я, не оборачиваясь, бросаю птичку через плечо и по мягкому звуку понимаю, что в кого-то я попал. Значит, меня не глючит и за мной действительно что-то идет. Я бегу со всех ног, а оно бежит за мной, причем цокая копытами. На бегу я успеваю подумать, что это какая-то хрень - если бы оно было копытным, я бы услышал его давно. А если когтистым - не услышал бы цоканья. Тут я вижу узкий коридор и сворачиваю туда. Слава всем богам! 441 кабинет. Я поворачиваю ручку, захлопываю за собой дверь и прислоняюсь к ней грудью. Одураченная тварь бьется ко мне с той стороны. Но быстро прекращает свои попытки и цокот удаляется.
Я оборачиваюсь и вижу длинный и дорогой офисный стол, за которым сидят трое господ в серых костюмах. Они наблюдают за мной. Я несколько раз втягиваю в себя воздух.
- Здравствуйте. Я по объявлению.
- Здравствуйте, - отвечает тот, что слева, - Очень приятно.
- А что это за твари у вас по коридорам бегают? - трое переглядываются. Серединный отвечает:
- Это хорошо, что вы заметили. Значит, вы нам подходите.
- А что бывает с теми, кто не замечает? - угрюмо спрашиваю я.
- Их загрызают, - как само собой разумеющееся объясняет левый. Правый хранит молчание.
В левом углу стоит какое-то модерново изваяние, а у его ног - блюдечко. Кошколюбы фиговы.
- Ага, - отвечаю я и задумываюсь.
- Подойдите ближе и покажите руки, - выходит из оцепенения правый.
Я стаскиваю с себя перчатки, развязываю бинт, кладу это добро на край стола и подхожу к ним. Все трое разве что головами не столкнулись, разглядывая мои руки.
- Милый вы мой! Вы нам подходите! - радуется серединный.
- Чем? - с каким-то не вовремя проснувшимся подозрением спрашиваю я.
- У кого нет линий на руках? Правильно, у мертвых. А еще у богов, ведь судьба над вами не властна. А божок-то нам и был нужен.
Правый подходит ко мне, гладит по голове (ненавижу), а потом с силой бьет меня под дых. Я сгибаюсь, а он бьет в основание шеи. Я несколько обмякаю, а он тащит меня к изваянию и ударом под колени заставляет меня встать на них.
- Братья! - пафосно говорит этот придурок, держа меня в согнутом состоянии, - Великий день настал.
Те встают слева и справа от него.
- Во имя Тезнецера, и да оживет он! - орет тот, что раньше был в середине и втыкает ритуальный кинжал мне в горло.
- Богу богов приносим мы в жертву бога! - слушать такую чушь перед смертью...
Стекленеющими глазами я вижу, как моя кровь стекает в блюдечко, как оживает Тезнецер, как профессиональными движениями ломает им шеи и, аккуратно отрывая по маленькому кусочку, ест, и радостно хлопает кожистыми крыльями.