Мехсети Гянджеви и Султан

Не так давно по времени Земли,
Не будем сразу придираться к слову,
Вот мотылек, тот не считает дни,
Как не считала дочка богослова,
Что именем Мехсети Гянджеви.

Где истина средь сказок и легенд,
О Манидже понять довольно трудно,
Но, неизменно изменив акцент,
Мы снова возвращаемся в то утро,
Когда над Персией восходит свет.

Не просто сразу одолеть суфизм,
Но, лишь познав, все постигаешь сразу,
И прост окажется рубаи стих,
Что, иногда примешанный к рассказу,
Поведает любви и страсти миг.

Возможно, не легенда то, а сон,
Явившийся восход похитить утра,
Когда ваш разум, негой утомлен,
Пытается средь блеска перламутра
Значение найти в слогах имен.

Когда пытаешься границу отыскать
Меж тем, что было и, конечно, будет
В тех грезах, что являются опять,
Что неизменно, как ни странно, будят,
Пусть даже рано веки размыкать.

Как, заставляя вкус понять ядра,
Того, что сразу показалось малым,
Что было походя осознано вчера,
Когда рассудка дребезгом усталым
Все превращалось в пустоту пера.

Тогда сама строка казалась злой,
Любая, даже совершенство слова
Казалось некой прихотью пустой,
Порывистой, нелепой, нездоровой,
Причудливо, изящно шутовской.

Не восприятие рубаи и газель,
Все как сводило к необычной рифме,
И смысловое таинство потерь
Воспринималось в неком логарифме,
И то бросало неприятья тень.

А ночь смеялась за пустым стеклом,
И строчка в ритм совсем не попадала,
И все попытки сделать ход конем
Лишь приводили, что опять сначала
В гамбите пешка пешку заменяла.

Но свежий сон и утренний привет,
Что, не спеша, по векам пробежался
Как розою явил благой рассвет,
Редиф теперь милее показался
И слога неизменный самоцвет.

И как-то ближе стала и милей
Легенда, перешедшая в приданье,
Об огненном безумии страстей
И о стихах, что породили пламя,
Рассказ о поэтессе и султане.

Едва минул одиннадцатый век,
Город Гянджа, великая столица,
Утро, рассвет, уставший человек
Припал к ручью, чтобы воды напиться,
В его власах седин заметен снег.

Знакомитесь, то поэт Абу Саид,
В его глазах сияет знанье силы,
Приятностью его пленяет лик,
Его черты как у святого милы,
Движения его не торопливы.

Вот он напился, голову поднял,
Обвел глазами царственную площадь
И вдруг внезапно девушку узнал
Ту, что являлась притчею пророчеств,
И Гянджеви по имени назвал.

Та обернулась, с поволокой взгляд
Скользнул по старцу, но не задержался.
Вот девушка поправила наряд,
И, лютню взяв, в каком-то странном танце,
Не торопясь, вошла в торговый ряд.
Абу подумал: «Видно обознался».

Базар шумит, забывшись Гянджеви
Идет среди павлинов, обезьянок,
Проходит лавки с тканями внутри,
Идет среди быков больших стоянок,
Сияет утро золотом зари.

С трудом припоминает, что пора
Явится во дворец на зов султана.
Задумалась добраться до двора,
Затем решает, что пока что рано,
Кому с утра нужна ее игра.

«Вот что, ей нужно, видимо, поесть,
И жажда мучит, просто сухо в горле,
Вчера немало ей пришлось пропеть,
И под конец, запутавшись в глаголе,
Она сама не знала, что хотеть.

Ну а сейчас вода была бы благо,
Но это значит, что идти к ручью.
Так то назад ей возвращается надо.
А ладно, лучше чай, потом еду,
Ну что ж, тогда скорее в чайхану».

Вот девушка нашарила монету,
Всего одна и то, похоже, медь.
Да, видимо, опять придется петь
Или продать чего из туалета,
Не нарушая, в общем, этикета.

Вот Гянджеви дотронулась ушей.
Забавно, вроде, серьги надевала,
И на руках нет золота перстней,
Подарка гянджевийского султана.
Да и одежда, что сейчас на ней
Весьма, весьма апофеозно, странно.

А вот и чайхана, она вошла,
Хозяин как-то странно покосился,
Но слов не произнес, ну, а она
Потребовала сладкого вина
И наказала, чтоб поторопился.

Тот, не спеша, в затылке почесал,
Вздохнув, Маниджа вынула монету.
Чейханшик деньги осторожно взял,
Монету поднеся поближе к свету,
Затем, как отчеканив: «Нет», — сказал.

Маниджа: «Ладно, хоть простой воды,
Надеюсь, медь такой услуги стоит.
Прими ж мою монету за труды».
Чайханщик: «Чаю госпожа изволит».
Мехсети: «Верно, Госпожа Луны».

Тут за столом зашевелились люди.
— Мехсети, — прошептал один из них. —
Да я готов последнего верблюда
Отдать за этой девы сладкий стих.
Тут его брат: «Забавная причуда.

Да разве это пери Гянджеви,
Нет, та поет сегодня у султана,
Ну а на эту только посмотри:
Она в пыли ее, одежда странна,
Да и на личике видны следы».
Дева: «Угу, не помешает ванна».

Хозяин снова гостью оценил,
Заметил, лютня видом дорогая,
Затем вина ей в чашу нацедил.
Сказал: «Певица, я тебя не знаю,
Но голос у тебя довольно мил.

Если споешь, то будет еще хлеб, —
Чуть, чуть подумал, — и монет добавлю».
Мехсети: «А ты милый человек.
А если обеспечишь мне и ванну,
То я тогда в веках тебя восславлю».

Купец: «Ну не тяни, давай же, пой».
Его другие гости подержали.
Тут дева: «Ладно, будет вам настрой,
Но попрошу, следите за стихами,
И в них узнает каждый образ свой».

Тут караванщик: «Что ее нам слушать,
Пусть лучше спляшет и потешит взор».
И тут купец вмещался в разговор:
— Даю за песнь полперсика и грушу.
Маниджа: «Ладно, принят уговор».

Толпа гостей довольно зашумела,
Маниджа струны тронула рукой,
Глаза прикрыла, соловьем запела,
И образ как соткался сам собой
Под ее голос чистый и живой.

— Зачем ты дом покинул, караванщик,
Бросив семью, зачем покинул дом?
Ведь у тебя в приказчиках обманщик,
Он завладеет садом и скотом,
Ведь у тебя в приказчиках обманщик,
Вернешься, но твоим не будет дом.

Зачем, купец, везешь сюда товары,
Ведь их давно поела моль и тля,
И сговорились стражи-янычары,
Чтобы предать разбойникам тебя.
Зачем, купец, везешь сюда товары,
Те, что давно поела моль и тля».
 
Гончар в ладоши хлопнул: «Эко браво,
Давай, красавица, не бойся, продолжай».
Портной добавил: «Славная забава».
Купец нахмурился, потеребив янтарь
На четках, и сказал: «С сих уст отрава,
Похоже, льется, силится печаль».

Маниджа: «Что просили, заслужили,
Ну а теперь вкушайте сладкий мед.
Наказаны, кто пчелку оскорбили,
Ну а других нектар награды ждет
Из недр золотых янтарных сот.

Цвети и радуйся прекрасная Гянджа ,
Ведь на твоей дороге у базара
Стоит для путника приютом чайхана,
Где слаще меда и цветка нектара
Вам подадут прекрасного вина,
И чаю, что султану пить пристало,
И ванну где вода всегда чиста,
И комнаты просторнее, чем залы,
Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа,

Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа,
Ведь есть в твоих ремесленных кварталах
Известный шапок мастер, чья рука,
Когда одну лишь шапку подшивала,
Уже за то сто раз хвалить могла,
Но даже сотни раз тут было мало,
Хоть четырех за сто вполне хватало,
Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа.

Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа,
Ведь среди гончаров твоих кудесник,
Кому душа художника дана,
И кто творит свои кувшины песней,
И в чьих пиалах родника вода
Нектаром совершенного вина,
Глазурью отражается небесной,
Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа.

Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа,
И восхваляй искусного портного,
От чьих работ у див течет слеза.
И кто и души заложили б снова,
Лишь усмотрев, и чудны пояса,
И платья, что за час всего готовы,
Что сотворила мастера игла,
Цвети и радуйся, прекрасная Гянджа».

Тут брат купца: «Я, видимо, остался».
Мехсети: «Нет, тебя я назвала,
Тебе верблюдом в стаде роль дана,
Поэтому то ты не разобрался.
Ну все, я пить хочу и голодна».
Вот отпивает сладкого вина.
— Теперь поесть и ванну, где вода.
Хозяин поклонился: «Госпожа.
Простите, я невольно обознался,
Вот комната, пожалуйте сюда…»

Немного отвлечемся, в наши дни
Так тяжело представить обрамленье
Там, где из жира свечи, фонари,
И где скамьи обструганы с поленья,
И где полы порою из земли.

Конечно, ванна — это просто бочка,
Так как и душ, что гостье создает
Прелестная хозяйска дочка,
Зато вот мыла полный перечет.

И масло есть с Бухарского базара,
Косметика, что с Персии везут,
Духи, они в шкатулках из сандала,
И даже благовонья, что влекут
К красавицам властителя султана.

Так думала Мехсети Гянджеви,
Пока в воде пенящейся плескаясь,
Пока, забыв часы и даже дни,
Она духов маслами наслаждалась
И тем, что ей дарами принесли.

Пока купалась, весь её наряд
Был вычищен от грязи и от пыли,
И кошелки что серебром звенят,
И украшения, чтоб тешить взгляд,
Ей как подарки сверху положили.

Даже купец, признав неправоту,
Ей преподнес искусно ожерелье,
Исполнив, наконец, свою мечту,
И пусть досадным её было пенье,
Он смог узреть экспромта красоту.

Юг чуток слову, чуток красоте,
Здесь среди солнца, зелени нирваны
Намного ближе ты к своей мечте,
Пусть даже ноги босы, платья рваны,
Пусть даже нет пристанища нигде.

Здесь память и культура не слова,
Заветы предков страстно исполняют,
Здесь не Россия, странная страна,
Что монстром своих деток пожирает,
Лишь только те оперились едва.

Здесь не кукушки учатся летать,
А гордые орлицы в поднебесье,
Ведь дочерям родным милей отдать
Свои стихи для матери и песни,
Чтобы в ответ её любовь принять.

Но все-таки вернемся к Гянджеви,
Тогда, когда на нет сходило утро,
Мехсети все ж возникла из двери,
Измене не подались только лютня
И мягкие из кожи сапоги.

Дворец султана был недалеко
И в видимости вскоре показался.
Мехсети слуги встретили тепло,
Её сообщили, что султан заждался,
И, кажется, что ждут одну её.

Маниджа в зал, робея чуть, вошла
И, встретив гянжавинского султана,
Без слов, лишь по улыбке поняла
Насмешливой, что верно опоздала,
И не пыталась подыскать слова.

Вот девушке, напомнив уговор,
Рог поднесли, за то, что опоздала.
Маниджа, язычок чей был остер,
Опустошив посудину, сказала,
Что этот рог от мелкого барана.

Но, выпив чашу новую вина,
Уже не много мене бодрой стала,
Так сильно закружилась голова.
И тут Ханум - Мехсети поняла,
Что не осилить третий ей до дна.

Тогда, доверив честь свою Аллаху,
Молитву к небу про себя прочтя,
Певица обратилась прямо к шаху,
Стихи, экспромт легко произнеся:

— Эй, шах, ты мне даешь рога,
Как будто бы быком считаешь,
Но только я не бык пока,
Но коль ты то подозреваешь,
То двух достаточно всегда.

Затем с поклоном рог назад
Вернула тем, кто подавали,
Немного был туманен взгляд,
И руки несколько дрожали,
Но ноги все-таки устояли,
Хоть чуть и повело назад.

Все в восхищенье, даже шах
Невольно шутке улыбнулся,
И, истину найдя в стихах,
Сам рога дланью он коснулся
И произнес: «Пусть будет так».

Затем сказал: «Конечно, ханума,
Вам, без сомненья не нужны рога.
Но шутки вроде этой я люблю
И потому рог третий вам дарю».

Вот так, как нам история гласит,
За стих была получена та чаша,
Тот рог, что самоцветами украшен,
Теперь в музее Лондона стоит
Или в Стамбуле, тут теряюсь даже,
Но в описании ее прекрасен вид…