Сказание об Иннокентии Смоктуновском

I

Синоним гениальности.
Актер,
Которого любили, словно Бога,
Или как Пушкина в России любят.

Судьба, достойная поэм и лучших пьес…
(Но кто же Смоктуновского сыграет?) —
Дивная судьба.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Был год как год,
Но странная истома
Подкатывала к сердцу.
Как всегда,
Мы о любви мечтали...
А о чем же
Нам, Господи прости, еще мечтать?
О достоянье свалок и помоек?
О том, что в гроб
 не втиснешь-не впихнешь?
Ну нет,
Мы будем о любви мечтать!
Хоть некого любить,
И только в книжках
Читать нам доводилось про любовь.

Но вот пронесся слух, что нам готовят
Неслыханный подарок —
Нам,
Для нас
Поставят «Гамлета».
И не в каком-то театре,
Куда нам ехать десять тысяч верст
И всё равно билета не достать,
А там, куда пускают всех,
Как в Божий храм.

Кино! Наверно, нам не зря внушали,
Что ты для нас —
 важнейшее искусство,
Сокровище, что всем принадлежит
И каждому,
Но то, что всем — важнее.

Когда над кинозалом гаснет свет,
Друг друга видеть мы перестаем,
Но мы не исчезаем друг для друга —
Наоборот, сердцебиенья все
Сливаются в одно,
Чтоб в это сердце,
Огромное,
Вместился без остатка
Сияющий в ночи киноэкран.

Киноэкран! Окно в миры иные!
Оттуда по-иному видят нашу жизнь.
Там слышат музыку, которая родится
Из наших вздохов и шагов,
Из нашей радости и из смертельной боли.

Ну разве в силах мы ее расслышать?
Но ты, кино, ее нам возвращаешь.
И возникает смутная догадка,
Что мы идем по клавишам незримым,
Невидимые струны задевая,
И, может быть, и впрямь дойдем когда-то
Туда, откуда свет приходит к нам.

И всё же мы не так просты,
 мы понимаем,
Что фильмы фильмам рознь,
И нас не каждый день
Шекспиром на экране осчастливят.

Шекспир!
Отец наш! Старший брат любимый!
Жизнь без тебя — глухая ночь без звезд.
Постылый сон рабов, которым снится
Всё тот же бич и скудная похлебка.

О Боже! Как Тебя благодарить
За то, что к нам
В российскую глубинку,
Которая порою глубже ада,
Спускался он
С детьми своей души!

Он ради нас с прекрасною Джульеттой
Бестрепетно в могилу лег живым.
С Корделией он гордо отказался
От лучшей доли в Лировом наследстве,
Чтоб душу от неправды уберечь,
Для нас ее сберечь,
Для нашей лучшей доли.
Нас гнули подлецы,
Но Гамлет, Гамлет
Ни разу перед ними не согнулся.
За правду он погиб,
А значит, и за нас.

И вот поэтому, лишь речь
 о «Гамлете» зашла,
Мы стали чуда ждать —
И дождались.
Еще бы!
Согласно непреложному закону,
Кто верит в чудо, тот его дождется.

Кино — не театр.
Там всё на самом деле.
Наш Гамлет неподдельным был, живым,
И звался Иннокентий Смоктуновский.

И в этом дивном имени слились
Прекрасный принц,
 бескомпромиссный, чистый,
И долгожданный гений, о котором
Мечтала русская душа.

Да, не мудрец-писатель, не трибун,
Не толкователь Маркса, а всего лишь
Актер.
Из всех даров Господних
Ему достался самый хрупкий дар
И самый горький.

Хорошо поэту!
Ему бумага даже не нужна.
Сложи стихи — и пой!
А ветер их подхватит
И разнесет по тысяче дорог.

Родишься вновь — и даже не узнаешь,
Что эта песня сложена тобою...
Да разве может быть чужою
Та песня,
Что, переполняя сердце,
Тебя возносит над землею?
Кто б ни сложил ее — она твоя!
Сокровище, что всем принадлежит
И каждому —
Придите, пейте даром
Живую воду сердца моего!

А каково актеру?
Единственный, которому дано
Настолько к нам приблизить
 Божий образ,
Чтоб нас его дыханье обжигало,—
Он всех бесправней,
Уязвимей всех.
Его всепожирающее время
Преследует с удвоенною злобой.
Отрезанный от зрительного зала,
Клеветникам-завистникам в ответ
Он ничегошеньки не может предъявить.
Он сам — единственный свой аргумент.
Бесценный дар актера
Лишь в нем живет
И в нас.
Живет любовью нашей.

О как же полюбили мы тебя,
Наш светлый Гамлет!
Как любовь росла,
Когда мы из газет и друг от друга
По крохам узнавали о тебе —
Что вынес ты, какой проделал путь,
Чтобы свиданье наше состоялось.


II

Россия делится на две неравных части,
Как две сестры с неравною судьбой.
Одна другой безропотно готова
Отдать свои наряды-жемчуга,
А надо будет — и последний грош.
Другая всё это проглотит, не моргнув,
Любую жертву примет,
Но однажды
В прекрасный день,
 прекрасный для обеих,
Для мира целого прекрасный день —
Таким великим светом просияет,
Что станет видно до краев земли.
Так повелось давно, и мы привыкли
К специфике российского устройства:
Москва — и область,
До краев земли.

Вот так и Смоктуновский наш пришел
Из глубины, где зреют самоцветы
Под ветром ледяным,
Под гнетом власти
Безжалостной.

Был родиной его
Тот самый край, где Енисей течет,
Где в кронах сосен звезды поселились,
И воет дни и ночи напролет
Век-волкодав,
И нет ему конца.

Его отец, могучий великан,
Работал грузчиком.
На красноярских пристанях
Ему не знали равных.
Но в душе,
Как у ребенка чистой,
Он таил,
Как безнадежную любовь,
Мечту
Стать летчиком.

Над Енисеем красные яры
Вздымали в небо головы и плечи.
Оттуда было видно хорошо,
Как в небе кружатся аэропланы.

Крылатых братьев светлая община!
Он любовался ими,
Он любил их.
Он сердцем с ними поднимался в небо.
Он был одним из них.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но вот однажды небо содрогнулось
И началась война.
Огромный Михаил,
Колонну ополченцев возглавляя,
Пошел на фронт.
И словно древний Пересвет,
Он пал в бою
И землю сжал в своих объятьях.
И победившая душа навек вошла
В общину светлую крылатых братьев.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А Иннокентию шестнадцать лет...
В солдаты
Такого не возьмут.
Да что он за солдат?
Он грезит стать актером.
Он родился,
Чтоб Гамлета сыграть.
Но это значит,
Что светлый Гамлет,
Благородства символ,
С рождения живет в его душе.
И он находит выход, чтоб оружье
Скорее в руки взять
И отомстить
За Родину-вдову и за отца.

Военное училище не фронт,
Но всё же ближе к фронту.
О, надолго
Затянется война!
Успеет он
В сраженьях побывать
И в плен попасть.
Успеет вовремя бежать из плена.
Добьет гадюку в логове ее.
И возвратится под родное небо.
И насладится торжеством полета.
Но он взлетит не на железных крыльях —
Незримые
Надежней и быстрей.


III

Теперь придется рассказать о том,
Во что никто, или почти никто, не верит.
Любовь двоих...

Мы все Мессию ждем,
И ждем, что у него
На всех любви достанет.
И мы его до слез любить готовы
Не ради хлеба вдоволь и задаром,
А потому что он бескрылых нас
Крылами необъятными подхватит
И победит земное притяженье,
Которое враждует с нами вечно
И жаждет поглотить,
И утвердить над нами
Могильным камнем торжество свое.

О как сладка твоя любовь, Мессия!
Ты так немного требуешь взамен —
От каждого по огоньку — и в пламя
Они сольются общее,
И станет
Оно ответом на твою любовь.

Любовь двоих — совсем другое дело.
Она трудна, она страшна:
Их двое —
И целый мир воюет против них.

Как изворотлива земная тяга!
Обличий принимает миллионы,
Мильонами имен прозваться может,
Но всем другим предпочитает имя
Негромкое, но гордое — реальность.
Реальность противостоит тому,
О чем душа с младенчества мечтает:
Любви навеки,
Дружбе бескорыстной,
Свободному полету
И бессмертью.
Но главный враг ее —
Любовь.
Их — двое.
И сделать с ними ничего нельзя.
Реальность побеждая каждый миг,
Любовь двоих могучие крыла
Растит,
Подобные крылам Мессии.
И сделать с нею ничего нельзя.
Однажды
Любовь двоих Вселенную заполнит.
Любовь двоих Вселенную спасет.

До той поры удел наш будет смерть,
Разлука вечная, страшнее смерти,
И горькое неверие в любовь,
Дарующую крылья и бессмертье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Она была такой же старой девой,
Как тысячи и тысячи других,
Войною заживо и прочно погребенных.
Признаюсь, что вдова и сирота
Не так мне больно сердце ранят,
Как эти женщины, лишенные судьбы.

Любить умершего никто не запретит.
Его чем больше любишь, тем он ближе.
Умерший не изменит, не предаст.

Но у вдовы Подольского курсанта
Такого права нет.
В межзвездный мрак
Ее душа сигналы посылает.
И никакой надежды на ответ.

Итак, она была одной из них.
С конца войны минуло десять лет.
Ей было тридцать.
Все ее подруги
Уже привыкли к участи своей.
Они пытались с жизнью примириться,
Любовников каких-то заводили.
Но это ничего не изменяло.
Любовник заменить любви не может.
Любовник — это суррогат любви.

Она решила умереть, не сдавшись.

Она мечтала в детстве стать актрисой.
Но это не было желанье славы,
Подделанное под любовь к искусству.
А как иначе сделаться Джульеттой
И умереть, чтобы любовь восславить?
Воскреснуть —
 и опять Джульеттой стать!
Ты видишь, Время,
Кому-то удалось тебя схватить
И заключить в душе —
И пусть в локальной битве,
Но вышел победителем Шекспир!

Актера ремесло — преображенье
Души, подвластной телу,
В душу без оков.
О счастье дивное — повиноваться
Тому, кто сотворил твою судьбу
И высший смысл вложил
 в поступок каждый!

О если бы и в жизни было так!
О кто бы нашу горестную жизнь
Нам рассказал, за нас ее осмыслив!
Тогда не страшно жить,
Не страшно умирать,
И только вечно длится воскресенье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она сумела вовремя понять,
Что ей талант актерский не достался.
Верна своей любви, она пошла в театр
Джульеттам-Розалиндам шить наряды.
И там, где золушкой она служила,
Она однажды стала королевой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он полюбил ее еще до встречи.

Не первой юности актер провинциальный,
Со скрипом принятый на третьи роли,
Бездомный, ночевавший где попало,
Он задремал в гримерке
И во сне
Услышал, как позвали:
— Суламифь!

Он так был изумлен, что просыпаться
Не захотел.
Но снова прозвучало:
— Да где ты, Суламифь?
И между сном и явью
Граница стерлась —
Вздумалось когда-то
Ее назвать родителям-евреям
Тем именем таинственным,
Тем словом,
Которое Всевышний Бог избрал
Любви-Мессии позывными.

И он их принял и решил:
Она
Его полюбит.
И тогда свершится
Всё, для чего он шел сюда годами
Через огромную, как мир, страну.


IV

С войны минуло десять лет.
В России
Настала небывалая пора:
Ни Сталина, ни немцев, ни царей,
Ни крепостного права, ни монголов.
Израненными крыльями взмахнув,
Она, не веря счастью, поднялась
В космическую высь.
Во всех театрах
От Эривани до Владивостока
В те дни Шекспира ставили взахлеб.

И возвращались павшие в сраженьях
В объятья юных матерей.
Звучало
Над колыбелью их на все лады:
— Любить, любить
Отчизну, ближних, дальних!
Твоей душе принадлежит весь мир —
Земная глубь и высота небес,
День нынешний
И бесконечность Завтра.

Так Павел некогда коринфян уверял.
И многие восприняли всерьез.
И вера их по кругу всей земли
Немало сотворила чудных дел.

Но оказалось, что не кончен спор
Архангелов и полчищ сатаны,
И враг хитрей, чем мы предполагали.
Он отступил, перегруппировался
И двинулся на нас из всех щелей.

Идет и топчет Павловы деянья
И всё, что впопыхах успели сделать мы.

Да где же мы сейчас?
Какие песни
Звучат кругом!
В них о любви — ни слова.
Здесь каждое дыханье славит смерть.

Похоже, наш корабль прибило к аду...

Ну что ж, придется на берег нам выйти
И волоком тащить сквозь этот ад
Себя самих и всё, чем живы мы.

И ради тех, кто в нас
Живет любовью нашей,
Мы перетерпим всё —
Чтоб не погибнуть им.
Коль нет иных путей —
Прорубимся сквозь смерть.
И поглядим назад
И изумимся:
Пошел на убыль ад,
В небытие сползает.

. . . . . . . . . . . . . . .

Коринфяне спускаются с небес
И землю принимают во владенье.
Всё сбудется, как Павел их учил.

Давайте им навстречу полетим!
Расскажем обо всём, что было с нами,
И песни наши лучшие споем.