Рассыпанный коктейль

Уже на зебре
стоит старушонка,
но автостервятники
рвут напролом.
Пощады ей нет:
на ту ей сторонку
не перейти –
ни сейчас, ни потом.

Вон,
обходя свой шестисотый «мерин»,
качок с тугим загривком,
цепь на шее, -
как равнодушен,
как высокомерен
ко всем сторонним
лохам и плебеям!

Мерилом
общепринятых устоев –
ума, карьеры,
церемоний загса,
гармонии семейной
и покоя –
вдруг стали деньги
или – как там? – баксы.



Давно ли хлебосолием гордились?
Любой нам гость желанным был.
И вдруг
железными дверьми
отгородились
от мира,
от соседей и бандюг.

Невольно позавидуешь
тем предкам,
кто жил и умер
при социализме –
при диком и,
как вызналось, некрепком.
Какой им бог помог
того не вызнать?

Надев мазутку,
шли в ночную смену,
перемогли войну,
разруху, голод.
В кармане – трёшка,
на божничке – Ленин,
над головой, как вечность,
серп и молот.

Обвыкнув
ежедневно прогибаться,
доверив власти
помыслы и цели,
не дотянув
до пенсии в сто двадцать,
ушли в могилу
с верой в правом деле.

Им – бог судья
и райские палаты.
Нам – память
об ушедшем человеке.
Блаженны те,
кто жил и верил свято
в тяжёлом,
но не извращённом веке.

Сегодня
группируются партийцы,
чиновные
свиваются в клубок,
бандиты – в шайках,
в кланах – кровопийцы.
А честный и нормальный –
одинок.

Взгляни в глаза
простому работяге:
в глазах – тоска,
в суровых складках рот
и море равнодушия
во взгляде.
О чём печаль,
трудящийся народ?

Слово «народ»
нам стало неприличным.
Мы – контингент,
простой электорат.
Мы – дойная корова,
мы – привычны.
Включай, Чубайс,
доильный аппарат!

И церковь, вроде,
стала снова в моде,
особо на властительных кругах.
И с постной рожей
при честном народе
стоят Иуды
со свечой в руках.

Мой край родной
перенаполнен злобой.
Свободы лик
явил нам свой облом.
Я не в родной стране,
обжитой, доброй.
Я – в иноземье,
чужеродном, злом.

Стоит старушка
на краю дороги,
автостервятники
ей ржут в лицо.
Молчит Россия,
подкосились ноги…
Неужто ляжешь
в ноги подлецов?

 января 2004г.