То, чему мы так и не дали названия...

 Это не было историей счастливой любви. Пожалуй, и историей любви, как таковой, это тоже не было. Да и не увез еще паровозик времени достаточно далеко по рельсам памяти ценный груз мозаично слепленных осколков случившегося, чтобы именовать их гордым словом «история».
 Другими словами, это было нечто, не имеющее названия само по себе. А сопричастные его появлению на свет люди не потрудились дать ему ни имени, ни клички, ни даже порядкового номера. Впрочем, самому их тандему сложно было дать конкретное определение. Слишком разные снаружи чтобы именоваться гармоничной парой. Слишком похожие внутри, чтобы гармоничной парой быть. Союз, который казался гротескным и невозможным, как полотна Пикассо, все-таки бился, дышал, пульсировал. И эта пульсация то бросала их в объятия друг друга, то раскидывала по разным углам ринга переживаний.
 Они… Мы… Я все еще опасаюсь говорить так о нас с тобой. МЫ – слово слишком обязывающее. Слово, несущее сильную смысловую нагрузку. Опасное слово. Фитиль на конце динамитной шашки эмоций, готовый вспыхнуть, заискриться, привести к взрыву, способному разрушить тщательно, по кирпичикам сложенную стену реальности. Стену, разделившую «мы» на «ты» и «я».
Если задуматься, эта изначальная внутренняя близнецовость сыграла с нами злую шутку. То, что должно было стать цементным фундаментом отношений, превратилось в источник постоянной сейсмической активности, разрушившей, в конечном итоге, непрочное основание того самого «мы». Чудовище, рожденное соприкосновением наших эмоций, пожрало само себя.
 Стремительное, болезненное единение… Было ли счастье в потере понимания того, где заканчиваешься сама и начинается другой. В том, что твой выдох – это чей-то вдох, что стук твоего сердца – фактическое эхо сердца, беснующегося в груди рядом с твоей… Когда, растворяясь в другом, утрачиваешь саму себя… Мы расписывали души друг друга кистями чувств, ярчайшими красками переживаний. Выводили замысловатые узоры, каждый из которых моментально впитывался, въедался, становился неотъемлемой частью того, что каждый из нас считал своей сутью.
 Расставание. Долгое, мучительное расставание, чередовавшееся возвращениями. Слоеный пирог радости и печали, нежности и боли. Мы не могли быть вместе, а врозь становилось слишком мучительно, чтобы продержаться достаточно долго для полного омертвения или хотя бы частичной нейтрализации всего, что тянуло нас друг к другу. Каждая перестрелка взглядов, каждое нечаянное касание, каждый рваный поцелуй… Просто отпустить оказалось выше наших сил. Украдкой даря друг другу мимолетные, зловеще-невинные ласки без продолжения, мы как будто выныривали на поверхность за глотком воздуха, чтобы в следующий миг вновь погрузиться в пучину безмолвного отчуждения.
 Существование порознь. Клубок обнаженных нервов, скрученных фантомными болями мыслей и воспоминаний… Смывать под горячим душем твои прикосновения, не менее обжигающие, чем почти кипящая вода. Тщательно соскребать ногтями с каждого квадратного сантиметра кожи даже не незримый след твоих ладоней и пальцев – само воспоминание о них. Штукатуркой забвения замазывать все те узоры, которые ты оставил в моей душе, старательно не замечая, как они проступают вновь и вновь сквозь обезличенную белесую отрешенность – яркие, живые, трепещущие. С методичным остервенением разравнивать внутреннюю поверхность сердца, заполнять каждую трещинку, не понимая уже – следы ли это твоего пребывания или результат моих собственных стараний, имя которым «забвение»… Я вырывала тебя из себя грубо, с корнями, с мясом и хрустом костей. Невозможно было сделать это бесследно, да и не стремилась я тогда к особой ювелирности. А теперь пришлось вытягивать пинцетом циничности мельчайшие осколки нежности, впившиеся в самые чувствительные места памяти. Вытряхивать хлебные крошки мыслей о тебе из теплой постели своего сознания… В лабиринтах своих старых привычек я искала твои следы, чтобы уничтожить все до единого.
 Мои винные закаты, в которых солнце, окрашенное кроваво-вишневыми мазками, подернутое водной рябью алкоголя (или то бликовала влага, не раз наполнявшая глаза, но так и не излившаяся ни разу?) было единственным моим собутыльником. Мы пили, не чокаясь, и оно, отяжелевшее и налившееся густой краснотой, скользило все ниже и ниже по атласной глади небосвода. И казалось, не за горизонт погружается – в моем бокале тонет, да и не солнце это вовсе – багрово-пламенеющий ошметок того, что принято называть сердцем.
 Твои водочные рассветы… Искаженные стеклом опустевшей бутылки, мои ледяные глаза, запечатленные в статике глянца, казались тебе чуть более теплыми. И ты говорил… Говорил часами, не стесняясь в выражениях, уже не боясь потерять меня – утраченную. Ты шел «к людям» и сознание, искаженное болью и алкоголем, преломляло восприятие каждой выбранной сквозь призму «похожести» на меня. Короткие знакомства. Алкоголь. Еще алкоголь. И еще. А потом лишенный эмоций секс под аккомпанемент мыслей обо мне…
 Сколько пар женских ушей в сокровенные моменты влажного и жаркого страстного шепота слышали не свое – мое имя. Сколько раз ты вздрагивал, рывком возвращаясь в реальность утром, пытаясь отыскать в чужом лице рядом с собой хотя бы намек на мои черты, силясь услышать в незнакомом голосе далекое эхо моих интонаций… Сколько глотков касторово-горького разочарования ты делал каждый день… Знакомый нам обоим прогорклый привкус бессилия, который невозможно перебить ни сигаретами, ни алкоголем, ни глубоким французским поцелуем.
 …Все то, о чем я не хотела думать, то, что память возвращала мне в тягуче-сладких полумечтах-полукошмарах, заставлявших просыпаться с тупо ноющим осколком твоего имени в немеющем от боли сердце.
 Сотни раз я спрашивала себя: почему? Не потому ли, что эти чувства – лучшее, что было у каждого из нас? Нет. Не так. Были куда более адриналиногенные, и более эндорфиногенные были тоже. Бывало лучше. Так чем же так зацепило обоих?...
 Может, дело в том, что мы всегда по-звериному точно чувствовали, чего хотим друг от друга. Если я жаждала безумия, ты дарил мне безумие. Когда тебе нужна была боль, я, не задумываясь, причиняла ее. В этом была какая-то чудовищная, извращенная гармония… Пусть на краткий отрезок времени, но мы были друг для друга всем и ничем одновременно.
 Мы долго не могли отпустить друг друга, а потом у нас получилось. Стена отчуждения, физическая удаленность, отсутствие контактов и информации друг о друге. Полная изоляция. И в жизни каждого наступил покой. Годы без ЭТИХ мыслей. Годы без ТЕХ воспоминаний. Годы без ТАКИХ эмоций. Но в какой-то момент мы оба утратили бдительность, забыли, что должны держаться на безопасном расстоянии друг от друга. Тому были свои причины. Ты перестал видеть во сне, как прикасаешься губами к моим родинкам. Я забыла, как звучит твой голос, забыла, как мое тело реагирует на этот звук. То ли закон подлости в действии, то ли непостижимая и горькая ирония существования – мы оказались в опасной близости друг от друга. Слишком знаком был этот обжигающий взгляд: обожающий и уничтожающий одновременно. Не сказать, что все наши усилия пошли прахом – просто заглянув в твои глаза, я увидела там то, что боялась узреть в собственном сердце... И, согретый этим нежданным теплом, ядовитый цветок тяги к тебе расправил лепестки, распустился в душе, пронизав корнями все мое существо… пустил по венам дурманящий сок… А ты не мог и не хотел отвести взор. Мы потеряли бдительность…И обоих вновь настигло то, чему мы так и не дали названия…
 Я спряталась. Впервые в жизни я спряталась вместо того, чтобы принять бой. И из своего укрытия я наблюдаю за тобой, чтобы успеть скрыться, если ты опять подойдешь слишком близко. Ты ищешь. Чутье тебя не подводит, и скоро мне вновь придется бежать. Бежать, чтобы спасти тебя от себя. Я слишком хорошо понимаю, что позволить тебе любить меня – все равно, что дать ребенку поиграть с опасной бритвой… В твоих руках я всегда превращалась в острое лезвие, влекущее своей опасностью, но оставляющее порезы – глубокие, болезненные, незаживающие… И именно этой солоновато-алой опасностью притягательное. Но искушение снова стать источником боли и наслаждения для тебя сильнее меня… Видеть, как твое сердце медленно поджаривается на тлеющих углях моих слов и действий. Слышать, как твои запекшиеся губы в агонии просят «Еще!». Снова быть твоим самым большим счастьем и самой страшной мукой одновременно… Смыслом твоего существования и силой, его уничтожающей… Мой разум противится этому, но какая-то частичка меня слишком хорошо помнит, каково это на вкус…
Это не было историей счастливой любви… Это и историей-то не было… Но я слышу каждый твой вдох, чувствую каждый удар твоего сердца. Просто потому, что…