Орден Декадаврического Ренессанса

Роженица - Тьма

В самих цветах размешан декаданс,
в букетах - струны висельных верёвок.
Другое говорил?... и это - в самый раз -
слова ползут слепыми из потёмок,

ещё в слизи и жиже родовой,
никто не принимает их, не холит,
и то, что первое качнёт мне головой,
открыв глаза - то строчку и неволит.

Играет, тянется к подобию ума
и просится в подобие предмета.
Вьёт Муза кружевО тончайшего навета
затем из ревности, что роженица - Тьма.

Батлер Бутлер


Верлен и Рембо

пусть я стар. я кафе привокзальных Верлен
и монетка поставит вопрос ребром
я пою старинный лад вирелэ
но мне нож в спину точит стальной Rimbaud

и поломаны ритмы. гармоний найти
не удастся, и рифмы разрезали слух
и сочатся кровью закоулки ночи
на небо выдавливая гной лун

или дальше уйти или правду сказать
или крикнуть и ты услышишь почти
на все наши вопросы ответит вокзал
словно сердце (и кровь поездов) в ночи

панибратсво ножей роковых аллей
то ли глаз косой то ли ритм рябой
убегает луна - седой Верлен
и встаёт словно вечер эластичный Rimbaud

а куда уйти? а куда бежать?
поищи гармонический звон звёзд
или звон монет или сталь ножа
или повезло или не повезло

Анатолий Михайлов (Вавилон)


Дождь в Макондо

Я тонкую нить разговора привычно сную,
И где человек, что звучал так приятно и гордо?
Раз женщина, значит вернулась в новеллу свою,
В беспечно-безбрежное (зло - бесконечность) Макондо.

Под бременем общности душ я умру на ветру,
И так, бубенцами звеня, у калик перехожих
Выпрашивать горсточки снов - слезы их не утру,
Но выкормлю кровью птенцов, с пеликанами схожих.

Они упорхнут, очарованы беглой строкой.
Застигнуть врасплох, обуздать, но желания мало.
Скольжение вниз, в бесконечно прозрачный покой,
Где смерть так легка и горчит ее острое жало.

Я тонкую нить разговора привычно сную,
Чрезмерно жива - так велели твердить по сюжету.
Под бременем общности фраз в марципанном раю
Чадящим огарком истлеть не пристало поэту.


Ольга Брагина


Шампанское в ананасе

Душно, дымно, пьяно,
Громко, прело, рьяно,
Душность, дымность, хмель
Меня сосут, как карамель.
Я оскудел уже наполовину,
Обливши стул и ноздри запрокинув.

Вздохи отзывались бурым помутненьем
В мясе деревянной балки потолка,
Летучими мышами, наблюдая свысока,
На нем висят зонты с крылами из шагрени.

Будто маятник неугомонная, на траурный манер,
Взвивалась вверх спираль змеиного скелета…
Тоном в розовый период Пикассо и листья бересклета,
Блеклый, жухлый, вялый раскачелился торшер,

Сквозь тканетрещины харкнул нa стену
Сгустком света, потянувшимся устало вниз
Сороконожкой к щели для брезгливых крыс,
Цепляясь за шершавость шерсткой пенной.

Я смешной паяц, небрежно нахлобучивший колпак,
Сижу и лыблюсь… что-то совесть разбрехалась.
Ну, к чертям, позволь побыть преступным малость,
Выйди из меня попудрить нос и вынуть зрак!

Люблю изящно шелестеть на стадии нигредо,
И блестеть, как мякоть наизнанку вывернутых слив.
Табак, ты грудь мою в термитник превратив,
Отцокал opus 35 по мне лизалом муравьеда.

Дохает, как я, чахоточно, оконное стекло,
Когда в него распухшим телом ветер ломит
Пьяный в шторм от иноземных алкоголей,
Принятых недавно там, откуда занесло.


АПЧеХов!
«Будь здорова! Пусть твой садик пышет вишней!»,
Славно изукрасив брызгами кровавыми мой лоб,
Случайная Кокотка и Холерка, Кисонька и Клоп,
Срыгнула алым скуку с нежеланием быть лишней.

Как липидной пленкой взлощен круглый лик,
Под пахоту шрамленный и бугристый!
Кисонька представилась мне музой трубочиста,
Кто ей чистить горло по ночам привык.

Пустые звуки, буквы, нотки у беседы-инвалида,
Отрешенно правлю галстуком свой щитовидный зоб,
Передо мной сквозной каркас, мой взор утоп
В провалах на лице холодной и немой кариатиды,
Что удерживает похоть, духоту и смрад… -
My Gift – подарок, Der Gift – яд,
Подаренный мне этим кабаком, чья плоть изрыта,
Силуэт размыт и ржаво-желтый вид помят.

В нем горький смрад неистребим и я неизничтожим,
Пью покуда и курю, и жру себя вот так,
Покуда не снесен по плечи мой колпак,
И мрак тенист, что кутает до боли осторожно.

Готфрид Груфт де Кадавр