Один день

Я проснулся. Вот они – первые моменты бытия, когда ещё и уверенности и нет, что не спишь уже. Взгляд на часы – восемь ноль ноль. И сразу выбор... сразу надо делать выбор! Как я это ненавижу. Или встать и спокойно одеться, собраться и даже может быть позавтракать, хотя утром так не хочется это делать; честно говоря, я каждое утро думаю о том, что неплохо бы еду, поставленную мне на стол вывалить за окно, чтобы никого не расстраивать. Или встать в восемь сорок, рвануть с постели, смахнуть всё со стола в рюкзак, пронестись в коридор, накинуть на себя куртку и бежать в школу... По правде сказать, я уже давно в школу не бегаю – раньше бегал всегда, находил повод для того, чтобы оставаться дома до последнего, а потом бежать, бежать... Теперь я вдруг понял, что не получаю от этого удовольствия – да, да, мне просто лень бежать, мне наплевать, что я опоздаю! Никакого адреналина, абсолютное спокойствие и равнодушие. А что потом?..
Впрочем, вернёмся к счастливому моменту пробуждения. На часах восемь утра, всё вокруг белое-белое, так, вероятно, выглядит банка из-под молока изнутри. А в голове одна только мысль – не трогайте меня! Отстаньте от меня! Я хочу лежать, не двигаясь, целую вечность! Я буду тихо лежать и никому не мешать, но всё равно меня куда-то зачем-то погонят. Так я закрываю глаза... что-то орёт под ухом... я тычу в него пальцами и соображаю, что проснулся в восемь из-за того, что оно тогда, ещё до восьми в первый раз пищало. Открываю глаза – восемь тридцать восемь. Конец слабостям и раздумьям. Всё! Я в колее, я знаю, что делать. То есть я не знаю; я всё делаю автоматически, ни о чём не думая. Прихожу в себя я только на расстоянии метров двадцати от дома, ко мне возвращается бесполезный дар мыслить. Снег хлопьями падает прямо в лицо, а не на шапку или куда там ему положено; норовит залететь под подбородок, поэтому я сутулюсь. Смотрю на часы – восемь сорок семь. Кстати, небольшое отступление. Моим часам три года и я ни разу не менял батарейку; дело в том, что они медленно уходят вперёд, а меня это устраивает – люблю, когда часы спешат. Так вот, в данный момент они спешат на три минуты относительно школьного звонка (вообще-то на четыре, но я почему-то считаю, что звонок звенит на минуту позже). Собственно, у меня есть ещё шестнадцать минут, а это плохо. Когда восемь пятьдесят, я могу почти сразу решить, бежать мне или опаздывать, если сорок шесть, то я успеваю пешком, сорок семь – самое противное (но что таить – обычно в сорок семь и выхожу, потому и мнительный). По дороге иногда срываюсь на бег, но в класс вхожу ровно со вторым звонком...
Школа... Всё такая же белая, как и утро, как и снег, как и моё лицо, как и всё вокруг. Школа... Всё в ней плохо, кроме двух вещей: первое – это общение, второе – всегда понятно, что делать. Что задано... ты сделал... дай свериться... забей... забей... забей... скатать...Всё так ясно, элементарно... Причина этому проста – ведь единственное, что мы умеем делать в школе хорошо – это учится. Нет, не получать отличные оценки по всем предметам, а учится как-то профессионально, отработанно, чётко. Мы всегда знаем, что делать, с кого сдуть, ноги сами несут нас в тот или иной конец школы, и только придя туда, мы осознаём, зачем шли.
Первая пара традиционно посвящена просыпанию, возможно именно поэтому контрольные по биологии полкласса зачастую пишет на два. Я смотрю в окно на улицу, там ещё темно, и я вижу в стекле себя. Интересно, я один такой невыспавшийся, с такими кругами под глазами и вообще?.. Оборачиваюсь – не один. Хотя у одноклассников несколько другие физиономии; они, в большинстве своём, спали больше, чем я, хотя так же недовольны происходящим. Вторая пара для многих (и я в их числе) является предвкушением большой перемены, которая есть нечто большее, чем тридцать пять минут ничегонеделанья. Это время – разгар дня, самое его сердце. Всё, что до обеденного перерыва – утро, нам ещё можно сказать, какие мы сонные и как учительнице нас жалко. Зато после неё можно уже говорить противоположное, что, мол уже последняя пара, нам всем тяжело, потерпите ещё чуток. Иногда на третьей паре начинается мучение, особенно если это какой-то, не имеющий отношения к реальной жизни, занудный урок, из которого всё равно никто ничего не вынесет, типа физики. Ясно же, что кто знает, тот знает, или прочтёт, если что. А кто не знает... Так вот, сама по себе скукотища в конце учебного дня и так уже почти невыносима. Но самое худшее (может быть и в жизни вообще) – резкий контраст. То есть, когда сидишь у окна, а слева видишь стадион, покрытый ровным слоем снега; невыносимо голубое, до боли в глазах, небо и ощущение божественной недостижимой свежести. Вот она! Так близко, меньше, чем от плеча до кисти руки! А там, там живут все те возможности, альтернативы того, что я мог бы сделать. А больше всего мне хочется просто идти по стадиону, вдыхая этот холодный, сухой воздух. Но я... я лишь сижу на месте, ничего не делая, хотя столько всего можно было бы совершить. И я знаю, что через полчаса, когда урок кончится, всего этого уже не будет; или не будет меня, готового наслаждаться всем этим великолепием. Если мне совсем нечего делать, не хочется играть в крестики-нолики и не хватает наглости лечь на парту и поспать, я начинаю писать стихи. Вообще-то я их придумываю всегда, только записываю редко. Пишу какую-нибудь такую чушь:
 Точки, точки на оси,
 Вероятность фи от пси,
 Силы, плотности, моменты,
 Интегралы, экспоненты,
 Производная, нормаль...
 Как же всё то время жаль,
 Что я трачу на уроке!
 Напряжённость, цепи, токи...

Эта чушь мне лично нравится.
  Когда урок закончится, одноклассники разойдутся, и если я останусь один (а я часто к этому стремлюсь), то впервые за день задамся вопросом куда идти? И я пойду пить чай. Все пьют чай, и я пью. Но я выступаю против стадного чувства, поэтому я пью чай по-своему (на самом деле все пьют по-своему, в нашей школе это легко заметить, так как его пьют все и всегда). Но чтобы не бояться слиться с мутной толпой, не надо запрещать себе пить чай, просто надо делать это не так как все. Я вот, к примеру, ношу с собой много разных пакетиков с чаями, да ещё и пользуюсь гигантской полуторалитровой кружкой, в блестящее дно которой я вижу собственное отражение, пока пью чай. Теперь я обязан упомянуть ещё кое о чём, некоторые люди меня отлично поймут. Минут через десять после окончания уроков у меня возникает непреодолимое желание что-нибудь совершить, какое-нибудь злодеяние, как-то кому-то нагадить, желательно, конечно, всем.
Руки, короче, чешутся. После того, как я что-нибудь учиню (или, как минимум, задумаю), я со спокойной совестью иду на факультатив, где снова появляется знакомое многим желание поспать; в бассейне, правда, редко бывает.
Затем, когда друзья расходятся по домам, настроение становится всё более серым. Я могу около часа бродить по школе, практически свободный от мыслей; в это время пустота в голове, в отличие от уроков, не является тягостной – мне совсем не скучно, я просто слоняюсь без особого желания что-либо делать. Затем я иду домой. Одному куда-то идти – это совсем не скучно, потому что у меня редко появляется желание на ходу что-то читать. На подходе к дому я обнаруживаю, что (особенно если уже достаточно поздно) я совсем не прочь ещё немного прогуляться, однако эта мысль сразу мной прогоняется, ибо я... я... не гуляю вечером. Почему?..
Дома я ложусь на диван, иногда предварительно послушав парочку песен на компьютере. Свет, такой жёлтый и противный, очень давит, но мне лень вытянуть руку и включить настольную лампу дневного света. От этого жёлтого света всё кажется сухим и пыльным, от него всегда духота, всегда какая-то безысходность. Наверное, я к нему привязан на подсознательном уровне, а может просто привычка, смешанная с ленью. Часов в девять вечера я просыпаюсь (или обнаруживаю, что зачем-то сижу у компьютера – музыку слушаю или играю, или... да какая разница!), и вспоминаю про уроки. Вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю... и иду пить чай. Следующие часов пять я делаю уроки, беспрерывно поглощаю чай и что-нибудь подъедаю из холодильника (что покрасивей и поближе). Заканчивается всё тем, что я ложусь на диван с тетрадью и ручкой и выдавливаю из себя какое-нибудь тупое стихотворение, совершенно бредовое и банальное (дабы внушить себе, что день прошёл не зря, и я сделал хоть что-то) вроде:
 Она лежала на полу
 И в высь прозрачную глядела;
 На стен засохшую золу,
 На потолок, покрытый мелом.

 Её прекрасных глаз овал
 Обворожительная шея...
 Я тоже где-нибудь лежал,
 Но, к сожалению, не с нею.

После чего я включаю звук на своём мобильнике и кладу его под подушку. Затем я выключаю свет и думаю о двух вещах. Первое: как хорошо! Лежать и ни-че-го совсем не делать. Лежать бы так вечно. Или, хотя бы, пока не надоест; а это будет, я уверен, не скоро. Второе: как классно уснуть однажды и не проснуться, только ничего об этом не знать. Мне так не сделать – я об этом часто думаю, а суть в том, чтобы не знать участи – не нервничать зря. Но вообще, абстрактно, только абсолютно счастливый человек не может об этом не мечтать. Надо признать, что в это время за весь день настроение у меня самое хорошее: грустное и спокойное, лишь немного угнетает знание того, что это всё скоро кончится. Но я не боюсь сомкнуть глаза, хотя знаю, что когда в очередной раз их открою, часы покажут восемь тридцать пять.



Весна 2006