Просто Иолий, гл. 3

31.01.99г.
Очнувшись, Иолий нимало не удивился тому, что лежит, как есть в своём фраке и калошах на белоснежной чистейшей простыне. Белизна простыни была
ослепительна, источала прохладу и свежесть; смущали лишь комки свежей глины на резиновых подошвах калош.
- Откуда грязь?- размышлял Иолий, - На дворе весна и ясно, и было сухо, когда я выходил из парадной! Престранная мысль: наверное, это прошлогодняя грязь, – но постойте, отчего же она сырая?
Впрочем, предмет не стоил внимания, был пустячным. Но интересно то, что Иолий не заметил каких- либо последствий своего падения, даже самого падения не ощутил. Словно он был не человек из плоти и костей, и не он рухнул сквозь люк канализации на N-ую глубину, а был как бы лёгкое перо лебедя или гуся, но из подпушка, и опускался, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, пока не осел на эту прекрасную простынь.
Не размышляя более, Иолий встал и очистил грязь с подошв аккуратной палочкой для очищения подошв, которая лежала рядышком со сверкающей простыней, вышел вон, открыв стеклянную больничную дверь.
В коридоре пахло лекарствами, и проносились сёстры со шприцами и капельницами, с бумагами в аккуратных папках в руках, скользя из палаты в палату. Иолий, ни с кем не здороваясь, отправился прямо к большому окну, видневшемуся в конце коридора. Он хорошо видел, что окно задёрнуто тяжёлыми коричневыми шторами. Не терпелось узнать: ночь нынче или день. Ему пришлось скоро остановиться и подойти к маленькому мальчику, которого только что вывезли из палаты слева, малыш тихо звал его:
- Господин, господин, подойдите, пожалуйста, скорее ко мне.
Иолий подошёл и положил ему руку на лоб:
- Что, мой милый, что, мой хороший?
Малыш доверчиво смотрел на незнакомца в тюрбане с трубкой во рту.
- Вы добрый человек, я это хорошо чувствую, хотя и нездоровы. Но не об этом сейчас. Мне предстоит сложная операция и, может быть, я умру. Скажите, о ком я должен теперь думать?
Мальчик смотрел широко и открыто, в уголках глаз сверкали слезинки. Иолий молча полез рукой во внутренний карман фрака и вынул маленький образок.
- О Нём, о Нём ты должен думать, - и дал образок малышу.
Тот протянул свою худую ручку и крепко сжал образок в кулачке. Подошли сёстры, и малыш отправился в операционную на своей больничной кроватке-колеснице. Иолий посмотрел ему вслед. Губы малыша что-то шептали, но он
не плакал и не удивлялся.
Так что же сейчас, день или ночь? Коридор был ярко освещён электричеством. Хотелось кофе, - о, это не была привычка, просто кофе сейчас бы не помешал, всего одна маленькая черная чашечка,- но Иолий не знал, где здесь буфет. Вдруг справа распахнулась дверь, и из неё решительно шагнул профессор. Он был взволнован, и сильные линзы квадратных очков, плотно сидевших на толстой переносице, демонстрировали и без того огромные очи учёного мужа.
-Дорогой мой Иолий, - бросился профессор навстречу нашему невозмутимому другу (у которого, впрочем, очень болело сердце и что-то трескалось и надрывалось внутри).
- Скажите мне, скажите, умоляю вас, - нажимал профессор, - что может быть прекраснее зрелища спокойного чистого ясного утреннего моря, когда совершенный штиль, и вода кристально прозрачная, и солнечные лучи лишь только-только окрашивают небосвод в невинные ранние тона.
-Вы поэт,- ответил Иолий, и вынул изо рта трубку,- но лучше - это ровный и тихий дух, умиротворённое сердце и чистая совесть, сердце, примирённое с живыми и мёртвыми.
Профессор стоял мгновение, внимательно вслушиваясь в каждый звук каждого слова, произносимой Иолием краткой речи. И, наконец, прошептал:
-Вы гений, Иолий!
-О, нет, мой дорогой, я прочёл это в книге и передал своими словами, а там было значительно краше и просто-просто.
-Профессор, - сказал Иолий, уклоняясь от объятий доктора и влагая мундштук трубки в правый уголок рта, - кто будет оперировать мальчика? Я несколько беспокоюсь.
-Не беспокойтесь, мой дорогой, я буду спасать его жизнь.
-Помоги вам Бог! - сказал Иолий, и они расстались.
Следует заметить, что именно профессор Кранк (таким было его имя), всегда носил серое драповое пальто и серую фетровую шляпу, к тому же имел безупречно начищенную обувь, не взирая на погоду, добрую средних лет жену и двух мальчиков, одному пятнадцать, а другому семнадцать, они уже решили посвятить себя медицине.
Иолий взглянул, до окна было ещё далеко. Он двинулся, но тут увидел надпись на широкой грубо окрашенной двери: «Выход на лестницу, ведущую как вверх, так и вниз, как в буфет, так и в клозет и т.д.» Слишком пространно для простого указателя, сказал Иолий вслух средним голосом и толкнул ладонью дверь. Она мягко поддалась, Иолий вступил в сумрак лестничной клетки. Освещение было слабым, должно быть лампочки крали, или выкручивали для каких-нибудь благородных целей.
Иолий решил спуститься вниз, но не для того чтобы опорожниться в клозете, просто именно внизу пахнуло свежестью, и он почувствовал, что где-то там шумят берёзы и течёт тихая речка со спокойной медленной водой. Там ему чудился густой и нежный звук виолы, плавный и чарующий тон валторны, там где-то была безмятежная охота, и, разумеется, охота к чёрной кофейной жиже лопнула как мыльный пузырь с вращающейся радугой на тонкой нежной кожице. Пролёт за пролётом, их было не много, нечистые ступеньки - всё окончилось быстро. И господин Иолий ступил на песчаный берег. И чудо – здесь не было берёз, росли сосны и ели, канифольная хвоя, непроходимой чистоты воздух и вдали у самого берега костёр. У костра он увидел девушку, тоненькую и хрупкую, маленькую-маленькую. Он не слышал, но понимал - она смеялась и смех её, не слышимый, но ощущаемый Иолием так веселил его сердце и он пел, он пел, ровно и твёрдо интонируя свою вечную песню. Он пел её всегда, даже когда и сам не слышал её, и не подозревал об этом. Трава покорно и податливо прогибалась под ногами. Среди кустов краснели ягоды, бусинками смотрела земляника, и Иолий ощущал её вкус и аромат, но не остановился, не нагнулся, не сорвал и не попробовал ни одной. О чём думать сейчас, дорогой друг, на « то не наша воля». Всё, что пережила душа, разве не принадлежит ей, разве она всегда властна над собой, или же всегда она желает властвовать сама собою.
Иолий ощущал уже жар костра. Малышка стояла и просто смотрела на него. Руки были опущены вдоль её прекрасного хрупкого тельца. Она смотрела, и смотрел Иолий.
- Как... – было сказал Иолий, и трубка качнулась на фоне его обросшей скулы.
- Одна – сказала девушка.
Иолий приподнял бровь, и она изогнулась, как гусеница, подтягивающая заднюю часть туловища к передней.
- Да, именно Одна, так меня и зовут, это моё имя. Одна, но не Одинока, - это разные имена. Ты, верно, понимаешь это, Иолий – и Одна засмеялась.
Какой это был смех! Словно грузный обломок скалы, так долго лежавший на сердце Иолия, слетел вдруг прочь, выпорхнул из груди, словно бабочка с отяжелевшего цветка.
Одна и Иолий сели у костра, вода подступала к самым её прекрасным ногам и чудовищным калошам Иолия. И они пели весь вечер свою чудную песню. Луна не спешила, и река была проста. Звёзды текли по проторенной тропе, намеченной изначально.
Печально было мне в тот день, ибо я завидовал им и смотрел на них, вздыхая.