Монолог Гамлета. У. Шекспир

Быть или не быть: вот в чем вопрос:
От громов, молний неистовой судьбы
Душой страдать ли благородней
Иль противостоянием покончить
С морем беспорядков, подняв лишь руку? Уснуть: забыться;
Хватит; и в этом сне произнести,
Что кончились боль сердца и тысячи обычных споров,
Наследник коих только плоть, что это завершение,
Которого благоговейно желать должны мы. Умереть; уснуть:
Уснуть: быть может помечтать: да, вот загвоздка;
В спячке смерти мы можем видеть сны,
Как скидываем мы смертельную петлю.
Они должны оставить нас на время. Есть уважение,
Из-за которого столь длинное бытие – беда сплошная;
А кто бы терпел побои, насмешки времени,
Зло притеснителя, надменность человечьего бесчестья,
Любви неразделенной колющую боль, медлительность закона,
Наглость власти и презрение,
Которое не стоит столь достойного терпения,
Когда мы сами бы могли убить себя,
Лишь лезвие кинжала обнажа? Кто потащил бы ношу,
Чтобы ворчать, потеть и сетовать, на жизнь неумолимую,
Но знать, что страх чего-то после смерти,
Неведаной страны, зайдя за чью границу
Никто из путников не возвращался, туманит волю,
Заставляя охотнее переносить все тот же вред опять,
Чем двигаться куда-то дальше, к тому, чего еще не знаем мы?
И все мы трусы по вине сознанья,
А потому решение, которое казалось очевидным,
Уже избито тысячью умов и мыслей.
А смелость сути и момента
С большой заботой поглощает их поток,
Утрачивая и названье этого поступка.


William Shakespeare.
THE MONOLOGUE OF HAMLET.

To be, or not to be: that is the question:
Whether ‘tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against the sea of troubles,
And by opposing end them? To die: to sleep;
No more; and, by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to, ‘tis a consummation
Devoutly to be wish’d. To die, to sleep:
To sleep: perchance to dream: ay, there’s the rub;
For in that sleep of death what dreams may come
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause. There’s the respect
That makes calamity of so long life;
For who would bear the whips and scorns of time,
The oppressor’s wrong, the proud man contumely,
The pangs of dispriz’d love, the laws delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of the unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? Who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscover’d country from whose bourn
No traveler returns, puzzles the will,
And make us rather bear those ills we have
Than fly to others that know not of?
Thus conscience does make cowards of us all;
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o’er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action.