за шагом провинции

отсюда смотрю я, как желтеют и стекаются в каплях
долины призрачных улиц, с их, как из улея мёртвых пчёл,
урожай неудачный выносят, неба расщелины разгибая;
после – лопаток головками жжижины полого сока
погружают цыганские дети в грязный рассохшийся табур,
он скрывается с виду
вместе с ночным покоем;
всё возвращается : женщин извилистым раком
выпяченные фигуры, их совращает любой, у кого за душой
хоть полтинник;
могильщик тянет повозки с паклажею трупов,
он весел, руки его пропотели в сплетениях тел и лицах,
коих он каждый день целует в мёртвые губы,
тощие скулы, лижет
сухую кожу, впадины глаз и ямки у уха;
____

глаза тяжелеют, смыкаются в паутине красных теней города;
открываясь, в зрачках их зудя и дрожа
мёртвый рабочий-отец с паклажею дров ползёт, как змея,
к водостоку,
багровыми пятнами кожи его обрастает сухая трава;
____

рядом ползают раком по полю,
устроившись в ряд талии юных колхозниц;
губы бледны их и упруго лицо, вялая кожа и грязные ногти,
стеснительно движутся руки, лаская недра и всходни
мертвенной плоти;
рассвет провожает их в землю, дневной свет,
освещая их тёплое лоно,
прозябает сквозь губы могильным венком
обнявших их головы чёрных витков мороза;
на ладонях нежная кожа становится твёрдой, как сталь,
как наглатавшись яда, их морды тупые глазеют, сопя,
в глубокую пропасть утопленных в саженцах ям
и, скривя
взгляд удивлённый, они продолжают,
копаясь в кучах просторных канав
и траншей перерыхлённого поля находить благодать, -
каждый злот или фантик, или картофель уходит в карман,
и блеют их лица,
смотрящие в даль уплывающей каше
хрустально сухих облаков, растянутых в инее
поздней провинции;
____

по лучам нисходящего солнца, жёлтой
блевотой, как балерины
сомкнутые ноги, свиваясь, крестьянка в затёртых калошах,
в юбочке в складку мерзкого цвета, трясёт свои ноги
и вымя, передвигаясь, как курица, в полуприсесте;
за балдахином платка в руках её теплится рожа
младенца;
дойдя до ближайщей берёзы, брезгливо
ребёнка она укутает хлопьями листьев, сама – быстрым шагом
направится к лесу; корявые ветки в его волосах, скользя,
чёрным глянцем соткут молодому царю римский венок,
их безмолвные губы, хранящие пепельный яд
на холодных концах,
сомкнутся под елей высокими кронами в неба ладонь;
в сумрак свой, как в могилы, неба фигуры сомкнут кружева
стятых в полосы чёрных ялин и, словно кресты
на безмолвных телах,
сомкнувшихся группой деталей в фасад,
голый дон образуя в бесцветных лучах и провалах луны;
в чёрной сыпи, приевшейся к ямам и взгориям, фавны,
прозябая от холода, ритм
полей колыхают, шуршатся, - их осипшие вздутые язвы
на униженных лицах, в чьих устах неподвижные цепи событий
сплетаются в сцены, колыхают
сровнявшийся с гладью полей уничтоженный Рим;
____

тут я в неподвижности замер:
Иисус пришёл ко мне, его губы шипели в небе,
что десять змей в гиене огненной, руки, что две пьяницы,
с трудом пальцы возносили в пене
пьянивших соблазнов: ранняя осень, лязги
отмерших листьев, цвет прохожих, подобных язвам
в той безупречности, что сновала в некогда девственно
чистой утробе сезонов; в шаге
его голоса всё те же – надменность и белая свора тоски –
провинциальная тяжесть, не данная мне и близко;
укутав его, забрав под руку, я направляюсь в огни
пустоты, усыпленный лаврами канувшей святости в город;