Стихи для милого друга алешеньки

СТИХИ ДЛЯ МИЛОГО ДРУГА АЛЕШЕНЬКИ

1.
 
Гром землю от небес отгородил
И молния сощурила ресницы.
Гроза погибла, влагу породив.

По мокрым тротуарам уходя
от призраков торжественного лета,
я целовала руки у дождя.

И с этим в лужах тающим дождем,
разгоряченной тройкой мыслей правя,
тебя у остановки подождем.

И вот, приветлив, молод и лукав,
бежишь, и вкруг тебя фонтаны влаги.
В ногах течет хрустальная река.

Под стареньким зонтом мои глаза,
и слезы радости дождем пролились.
Ты что-то о погоде мне сказал.

2.

ПИСЬМО В АРЗАМАС-16

С ума сойти, как счастлива порою
бывает сонная от лени простыня,
когда пустынною холодною зимою
заглянет в форточку звезда.

Мой милый друг, ты дышишь так далеко,
что от себя тебя не отличить.
Где зуб неймет – там видит око.
Я заболела – дай мне пить.

Дай пить Луну и чернокнижный воздух,
дай ощутить дрожание Земли,
дай мне забыть, что родилась я поздно,
что тайну почты провод заменил.


3.

Мой друг беспощадный, не знаю, какое сейчас
во мне откровение холодом утренним дышит,
каким же дождем омываются пустоши глаз,
и красные листья, и плоские крыши жилища.

Пока осторожность, как мутная эта вода
нам дарит слова и чернильные перья,
пока мы одни – нам полмира слыхать и видать.
Нас двое теперь – наберемся терпенья.

4.

Люблю тебя. Смешно, быть может,
но двадцать лет сравняю с месяцем одним,
в котором ты – так тих и насторожен,
 и так раним.

Я как земля. Всем счастьем всходов,
всей болью срезанного на корню,
и с вечным ожиданием ухода
 тебя люблю.

5.

там на столе лежала горстка хлеба,
и соль белела снежною крупой,
там милый друг со мною вел беседу,
как лоцман – осторожный и скупой.

там днем и вечером куражилась гитара
над бедным слухом маленькой сестры,
там доросли до взрослого пожара
младенческой поэзии костры.

там помнили, что дважды два четыре,
но в этом признавались со стыдом,
там, вваливаясь в фороточку с трудом,
метель носилась в гневе по квартире.

Там я любила. Это был мой дом.


6.

Промчится красный скоростной трамвай,
промчится ужас головой Горгоны,
застрянет в глотке спелый каравай,
и пенистую кровь пожрут вагоны.

И в городском тяжелом фолианте,
на титульном листе, на пустыре
сгорит душа, как разноцветный фантик,
в секунду катастрофы постарев.

Подумает мой тихий часовой:
«Здоровая душа в здоровом теле».
А я на ускользающей неделе
вдруг окажусь на мокрой мостовой.

Я упаду. И сердце в черной луже,
как кошелек мой, легкий и пустой,
поднимет кто-нибудь немыслимо простой,
и пустоту его, и легкость обнаружит.

Но сердце, скрытое в моей груди.
опустит руки – мышечные звенья.
Счастливые вокруг сойдутся семьи.
и часовой застынет - невредим.

Я упаду. И вяжущая грусть
опутает огромный бег трамвая.
Вот он бежит. Вот на меня он налетает.
Я падаю. И кажется, не поднимусь.

1981