Путешествие из Петербурга в Москву

13:00 мне никто не звонит
13:30 лед тронулся господа
Мое место в вагоне номер один
Рядом солдатик, лет 19-ти возвращается домой в деревню, о которой никто не знает, после 5 месяцев службы в медицинских войсках под Питером, славный и чистый.
Напротив женщина в возрасте, с красивым лицом Светланы Горячевой - возвращается домой в Тверь, очень милая
Ее сосед - азербайджанец лимитчик, затрепанный человечек в кепке, который все время молчит, и его как будто и нет, но как будто и есть, непонятно.
Кондуктор ко мне сразу была не безразлична и сразу же начала называть меня - Девонька, правда нотки в этом были непонятные. Что именно она хотела этим выказать - то ли свое понимание моего нынешнего положения, то ли просто она сама, глядя на меня, вспоминала свою бурную молодость.
Все началось с моего невыразимого желания уйти от этих пяти пар глаз, которые по моим подсчетам будут мимолетно и любопытно ласкать мой неприкаянный образ еще битых 10-ть часов. Это было бы слишком, подумала я и начала совершать телодвижения в сторону второй полки, меня тут же поддержали, солдатик предложил свою шинель, а красивая женщина представительного политического вида - газету - комсомольская правда. Газету я взяла сразу, ибо чтива никакого не было, а вот про шинель призадумалась, хотя после вознесения на второй этаж необходимость укрыться стала очевидной, и тогда, чтобы подтвердить знак своего правильно решения, я спросила у солдата - как тебя звать, а он и говорит - Руслан, ну так это верный знак, а меня Людмила - значит тогда дай укрыться.
Внизу предлагали чай и пиво, а люди тихо пытались развлекаться чтивом и еще пока очень светскими разговорами, часто звучало спасибо и, пожалуйста, все были делано безразлично издалека незнакомо вежливыми.
Заснула.
Проснулась от резкого крика
Думала, что прокричали петухи, ан нет, оказалась проверка, кто-то неистово бешено лаял на проводницу с ярко накрашенными синими тенями на глазах, что делало эти глаза незабываемо запоминающимися на всем протяжении рейса. Кстати сказать, поезд следовал до Харькова, и в этом была его неповторимая уникальность. Так вот крики продолжались – слышалась брань по поводу пьяных девиц и недостаточности фактического наличия людей имеющимся в наличии билетам. Что это за бескультурье бля! – кричала на весь вагон воспитательница проводниц…
Но все это сквозь сон казалось таким далеким, но продолжалось так долго, что люди стали привыкать. Вдруг, обращение ко мне как во сне, накрашенные глаза требовали мои билеты, я вроде их отдавала, но как выяснилось не те (а в обратную сторону), видимо мне их очень хотелось скинуть. Да, но не суть, в итоге я оказалась крайней. Билет до Москвы, преданно лежал в паспорте. Проводницу оштрафовали, она потом долго на меня смотрела косо и с упреками. Даже два раза подходила и пыталась поругаться. Всем в вагоне меня было жалко. Солдатик даже предложил мне почитать его стихи, вытащил блокнотик, в которым аккуратным подчерком были начертано штук двадцать четверостийших – я люблю тебя Оля, и всегда буду рядом, я с тобой навсегда чему очень все рады…
Но, было и одно интересное, я его даже себе записала, чем конечно польстила юному и начинающему поэту, или просто романтичному и скучающему по дому солдату:
«Вы в дороге любви не гоните коня
Вы падете без сил в окончании дня
Не кляните того, кто измучен любовью
Вы не в силах постичь жара чудного дня…»
На душе стало светло, тепло и близко. Мы с ним разговорились, про его деревню. Учителей, которые учили его в школе маршировать, и это ему очень пригодилось в армейке, про то, что делать там нечего, стрелять не дают, воевать не учат. Мы с Горячевой облегченно вздохнули о том, что хотя бы есть такие ряды в нашей армии, где не зомбируют людей на убийство, что и выказали практически в один голос.
Дальше он вышел, а мы остались, до Твери, говорили о чем-то долго и продолжительно, ласково и понимающе, затем азербайджанец сделал непредсказуемую вещь – он вытащил из своего багажа – две нарезки колбасы сервелат, три банки паштетов и плавленого сыра. Стал угощать. Нам стало как-то не по себе, а есть то хотелось, потому что шел снег, даже в нашем купе, задувало сугробы на наши сидения и совсем не топился вагон. Проводница после исциндента со штрафом была настолько глуха и безразлична к нашим погодным кактаклизмам, что просто ушла из вагона часа на два. За кипятком все ходили в ресторан.

Что это за знаки думала я и решила вздремнуть, но тут нарисовалась хозяйка вагона, подошла ко мне и прямо в лицо и на весь вагон произнесла – так вот ты девонька какая, я то думала, что ты нормальная, могла бы сказать, что в ресторане была, я же тебе подмигивала… Я тихим и спокойным голосом психоаналитика ответила еле слышно: Вы хотите поговорить об этом?
Это была крайность, так как скандал просто требовался этой женщине для разрядки и подзарядки ее энергетических батарей. Что делать, я спустилась вниз и пошла к ней. Она долго ломалась и пыталась меня упрекать, на что я так же тихо спросила – а где у вас книга жалоб и предложений, в ответ смирившийся взгляд и жалобный голос – девонька давай с миром будем, ладно-ладно ну виновата я, виновата – но ведь устала, седьмые сутки еду, пожалей меня, пожалуйста. Я обомлела. Ситуация обнулилась.
Сошла и Горячева. Взамен подсели четыре хохла, по русскому просто ни бум-бум, и скучно так стало, вокруг одни мужчины
Пойду ка я покурю. Выхожу в тамбур, при мне разбивают в нем стекло, выбегает проводница и снова смотрит на меня, ах девонька, девонька, читаю в ее глазах.
И что это за знаки, недоумеваю я. А в тамбурах тем временем сугробы лежат, ветер дует, и парень какой-то в трусах курит. Увидев меня, его сразу как-то на романтику потянуло, на такие дурацкие вопросы каких свет не видывал – типа куда едете, где ваш дом, родители и т.п. Тут пришла бригада дежурных поезда и переместила нас в соседний тамбур, где почему-то оказался вагон ресторан. Докурила, пожелала всего наилучшего и собралась во своясе на свое первое, да не тут –то было, дверь в которой выбили стекло, оказалась закрыта, тот который в трусах начал ее судорожно ломать, проявляя недюжее рвение к демонстрации своих мужских целенаправленных амбиций, и радуясь бесплатной возможности проявить свое благородство и находчивость. Однако не вышло, пришлось звать на помощь, пошли в ресторан. Мужчины с появлением хоть какого-то интересного события оживились, глядя на меня, судорожно и на перегонки понеслись ломать двери, была даже попытка втолкнуть меня в свободное от стекла окно, тут вошла проводница, моя, родная, синеокая. Увидев меня в окне, она сделала вид, что не заметила, и стала решать проблему. Минут через десять дверь была открыта, меня как потерпевшую понимающие рестораторы напоили чаем.
5-й вагон, 1-е место, два часа до приезда в Москву.
А я в вопросе, что это было
Стучали в такт сердечной мышце колеса поезда номер 143, до сознания доносились воспоминания от названия «Балагое» и тихо-тихо на белом-белом листке хранилась запись девятнадцатилетнего мальчика, его юное, чистое и очень мудрое восприятие любви:
«Вы в дороге любви не гоните коня
Вы падете без сил в окончании дня
Не кляните того, кто измучен любовью
Вы не в силах постичь жара чудного дня…»