Болезнь

Ровно в 10 утра ей показалось, что она не выдержит этого ожидания. Вообще никогда больше не выдержит ждать. Ждать его, пока сварится кофе или автобуса на остановке. Самое трудное это не быть верной, нет… самое трудное – это ждать, особенно когда ты не можешь иначе, когда не видишь для себя другого выхода кроме этого кошмарного ожидания. Она закурила, уставилась в телевизор, потом на стену, потом в потолок. Она заплакала, уже в третий раз за это утро. Два первых раза лежала на кровати, свернувшись в калачик, и навзрыд ревела, уткнувшись в подушку. А сейчас просто сидит на краю постели и слезы медленно текут по ее лицу, собираясь у подбородка в одну большую каплю, и падая на пальцы ног или на ковер.
С некоторых пор ее жизнь превратилась в абсурд. Сплошной и полный абсурд. Цепь лишь отдаленно связанных друг с другом событий, череда ей самой непонятных поступков, а главное – потеря себя. Она уже не может сказать какая она, описать себя. Не знает, что ей нравится, а что нет, чего она хочет, а чего не хочет. Находясь в постоянном ожидании, она до предела напряжена, всегда готова уловить любой звук и шорох, и устремиться к источнику, как хищник к жертве. Даже сон у нее стал по-звериному чутким. Вся она подчинена единой цели – не пропустить его, когда он наконец-то придет.
А ведь раньше она совсем этого не умела. Совсем не могла ждать. Не способна была банально усидеть на одном месте даже ради себя самой, не то, что ради кого-то. Ждать заставляла она. А теперь?
В этот день вокруг было серо и пасмурно. Небо напоминало провисший под тяжестью дождя шатер, который вот-вот свалится на голову. Она проспала два с четвертью часа прежде чем вновь приступила к ожиданию. Открыв глаза, сразу же метнулась к мобильному телефону, но на дисплее было пусто: ни новых сообщений, ни пропущенных звонков, ничего. «А он жесток», - подумала она вслух. Написала ему смс,… второе, третье, в ответ не было даже сообщений о доставке. «Отключил телефон, он опять отключил этот чертов телефон!» Чтобы не думать о нем, ей надо было срочно чем-то себя занять, но чем? Как и вчера, и позавчера, сегодня она не могла ни на чем сосредоточится, и завтра тоже не сможет, потому что уже несколько месяцев для нее нет ничего вокруг кроме него. Его ждать, ему звонить, на него обижаться, по нему скучать, с ним встречаться, его любить. Она сварила кофе, много кофе, чтобы проснуться, но организм на кофеин уже просто не реагировал: красные глаза слипались и слезились одновременно, лицо было какого-то почти серого цвета, волосы запутались в неаккуратном хвосте, ноготь на левом безымянном пальце был сломан. Она представляла собой действительно жалкое зрелище.
Впрочем, его все это мало уже заботило. Он не посчитал нужным лишний раз вспомнить о ней даже тогда, когда включил телефон. Он сделал пару звонков на работу, позвонил сестре, поздравил с днем рождения своего лучшего друга, обещал заехать вечером и отметить, как следует, но о ней не промелькнуло в его голове ни единой мысли. Она сама напомнила ему о себе тремя сообщениями, одно за другим пришедшими на телефон. Он понял, что с минуты на минуту она начнет ему звонить, и заранее испытывал некоторое раздражение…
На улице было солнечно и очень тепло, почти жарко. Редкая погода для московского сентября. Она, сломя голову бежала по бульвару к метро, а он торопился к своей машине. Они … нет не столкнулись, даже не заметили друг друга, а просто, спустя два дня познакомились в гостях у общей подруги. Перевели непринужденную беседу на кухне в долгие ночные телефонные разговоры, а позже уже и нетелефонные, превратили короткие будничные встречи в кафе на обед, в затяжные ужины и восхитительные завтраки вдвоем по выходным. Он не ограничивал ее свободу ни в чем и никогда – как раз то, что ей было нужно. Она делала тоже самое, поэтому они общались только вследствие действительно обоюдного согласия и желания. И с каждым днем количество их свиданий и встреч увеличивалось в геометрической прогрессии. У них не было полного взаимопонимания, бывало, они ссорились, потом мирились, обижались и возили друг на друге воду, не угадывали вкусов друг друга, ошибаясь с подарками на праздники, или наоборот - попадали «в точку» с выбором, любили разную кухню и разные книги. Он зяб и кутался в свитер там, где ей было душно, и, тем не менее, они уже не могли врозь. Их отношения не были идеальными просто потому, что таковых не существует в принципе, но они были живыми, настоящими и главное полностью взаимными. Это был гениальный по своей простоте секрет счастья: она любила его ровно настолько, насколько он любил ее. Каждый в их отношениях, при любой степени близости, имел свое неприкосновенное личное пространство, чтимое и уважаемое другим. И если он, уезжая куда-то, не брал ее с собой, то в ответ не было глупых обид. Такие отношения приносили обоим море наслаждения и не стоили почти ни капли нервов. Но однажды баланс нарушился. Это случилось незаметно. Она стала любить его больше. Все началось с дискомфорта, как-то раз она поймала себя на мысли, что ей неуютно и неудобно без него где бы то ни было… даже дома. День за днем это чувство развивалось, причем настолько, что дискомфорт приобретал уже и физические свойства. В его отсутствие она становилась очень нервной, словно чем-то встревоженной, рассеянной, у нее болела голова, и клонило ко сну. Она не испытывала ни малейшего желания общаться с друзьями или родными. Не проявляла ни малейшего интереса к не касающимся его разговорам. Стала дико и бездумно ревновать. Не выносила, столь необходимого раньше, одиночества и, уже, совсем не нуждалась в личном пространстве. Она была… нет, по большому счету ее уже не было. Все как он, все за и для него. Он был чертовски проницателен и не мог этого не заметить. Заметив, это не могло его не раздражать. Сначала оба делали вид, что ничего не изменилось. Она даже пыталась скрывать свою чрезмерную любовь за искусственно пренебрежительным тоном, улыбками не к месту (в таких ситуациях они больше напоминали оскал или гримасу), надуманными причинами отсутствия дома по ночам (я у родителей, у подруг, в клубе, а на самом деле уезжала, чтобы просто не надоесть ему). Она, правда, боролась с собой. Но чем больше, тем, увы, безуспешней. Когда после уже нестерпимо долгой (для нее) разлуки в несколько часов, раздавался его телефонный звонок, прыжком пантеры она оказывалась рядом с аппаратом, сердце ее учащенно билось, а руки дрожали как у заправского алкоголика. В разговоре ее, прежде всего, выдавало дыхание, интонация, паузы и уже потом сами слова. В конце концов, ею был потерян некоторый существовавший до этого контроль над ним и всякий контроль над собой. Срывалась она часто, так как он, улавливающий малейшее посягательство на собственную свободу, все чаще и чаще ее игнорировал. Он прекрасно понимал, что происходит, но ничем не мог ей помочь. Она, казалось, была на грани сразу нескольких нервных срывов и поэтому то, что виделось ему логичным и очевидным ей казалось абсолютно невероятным. А именно расставание. Для него – выход из ситуации, для нее – смерть. Она не собиралась кончать жизнь самоубийством. В случае расставания сама собой потухла бы, как свеча на ветру, в течение нескольких недель. Когда, после очередной ссоры раздражение и злость уступали в его душе место жалости, он искренне хотел ей помочь, и даже всерьез подумывал о том, чтобы поместить ее под наблюдение врачей в клинику. Она была категорически против. Не спуская с него своих больших и глубоких синих глаз, почти причитала: «Я люблю тебя! Люблю так сильно! Буду любить всегда! Неужели ты этого не понимаешь! Я готова ради тебя на любые жертвы, ты моя жизнь! Я без тебя дышать не могу! Ты для меня все! Я убью за тебя, украду для тебя! Все сделаю и все выдержу! Как ты этого не ценишь? Разве не о такой любви мечтает каждый и каждая?» «Пожалуйста, прекрати этот фанатизм»,- отвечал он, и в эти минуты сильно тосковал по ней прежней, независимой, умной, веселой, слегка циничной. «Ты что меня больше не любишь? Больше не уважаешь? Не ценишь? … как же так… почему…. И не надо, зато я тебя люблю, за двоих, за троих, за всех люблю»,- и последние слова ее срывались на крик или терялись в глухих, исходивших из самой груди, рыданиях.
Он много раз спрашивал себя «Что это такое? Помешательство? …Похоже. Идея фикс? … Может быть… Черт! Черт! Черт! Что, в конце концов, с ней произошло? Как такое случилось? Все было нормально… нормально… черт. Она совсем спятила.» наливал стакан виски и дальше, в перерывах между глотками рассуждал вслух: «Спятила,… она… у которой нервы всегда были как стальные прутья… Как так?». Он не находил ответа, не знал когда любовь превратилась в истерику, а близкий человек в истеричку. Он понимал – она им больна – но как ее вылечить, совершенно не представлял. Его стараниями они стали видеться чуть реже, потом еще реже, и еще реже. Очень сильно страдала. Практически не выходила из дома (только изредка за едой с сигаретами)…и постоянно плакала. Любовь- болезнь прогрессировала.
Этим унылым утром, выпив кофе, она подошла к окну и взглянув на небесный шатер, набрала его номер . Он не хотел сейчас с ней разговаривать, то есть автоматически пререкаться и решил подождать, когда она сама сбросит вызов.
«Когда-нибудь я умру только потому, что он не возьмет трубку»,- неестественно спокойно подумала она. Это было очень спокойно, как если бы произнесла «день пройдет и наступит ночь». Назойливый сигнал от нее не прекращался. Куривший с ним рядом приятель вскоре не выдержал : «может все-таки возьмешь трубку, которая так надрывается, не в первый уж раз».Он облегченно вздохнул, как только звонок прекратился и тут же ответил : « Ты же видишь - я сейчас занят .Можно подумать она умрет, если я вдруг не возьму трубку!?» . Это было ужасно… но это была правда