Щас спою!..

ЩАС СПОЮ!..

ДЕДОВСКИЙ ОБЫЧАЙ

По Саратову пурга,
по Самаре вьюга…
Не гляди, как на врага,
на старого друга.
Белым снегом заметет
беды и напасти.
И на Старый Новый год
к нам заглянет счастье…

Потрепанный тайфуном и волною,
корабль «Россия» все-таки плывет.
Попутчик! Не тряхнуть ли нам мошною,
чтобы отметить Старый Новый год?
Нам этот праздник предками подарен
заносчивой Европе вопреки…
А если ты еврей или татарин –
мы ж все-таки с тобою земляки!

В эпоху баксов, бартеров и спичей,
на озорстве замешивая грусть,
пусть этот славный дедовский обычай
не забывает молодая Русь.
Пусть никогда лихие перегрузки
ни душу в нас, ни память не убьют!
Пусть наши внуки в этот день по-русски
и стопку опрокинут, и споют:

По Саратову пурга,
по Самаре вьюга…
Не гляди, как на врага,
на старого друга.
Белым снегом заметет
беды и напасти.
И на Старый Новый год
к нам заглянет счастье…
Пусть на Старый Новый год
к нам заглянет счастье!

ЗАСТОЛЬНАЯ

«Виноградный сок – целебный!» -
докторами решено.
Ну, а мы в России хлебной
любим хлебное вино.
Если стол богат закуской,
значит, весело живем.
Если ж нет – сто грамм по-русски
коркой хлеба зажуем.

Пусть по правилам науки
пить и вредно, и грешно,
от любви, тоски и скуки
исцеляет нас вино.
Нос и щеки ярко красит,
в жилах пляшет и бурлит.
Хоть на миг – да горе гасит,
хоть на час – да веселит.

Так нальем, покуда льется!
Пусть за праздничным столом
чарка полная взовьется
не колом, а соколом!
Пусть нам руку даст веселье,
пусть удача подмигнет!
Пусть тоскливое похмелье
наших недругов согнет!

ЛЕЙТЕНАНТСКАЯ ВЫПУСКНАЯ

Кому звезды на плечах,
кому слезы на очах…
Не спеши-ка ты, подруга,
создавать со мной очаг.

На просторах областей
много в армии частей,
да на всех не напасешься
генеральских должностей.

Меньше взвода не дадут,
дальше фронта не пошлют.
А медали или пули –
что-то нам да отольют.

Так что будет грудь в крестах
или голова в кустах…
Или даже нас покажут
в ежедневных новостях!

Будут вести хороши –
пой, подруга, и пляши!
Будут плохи – молча выпей
за помин моей души.

Отпусти мои грехи,
перечти мои стихи…
И дай Бог тебе, подруга,
генерала в женихи!


ЗЕМЕЛЯ

Опять небеса потемнели
над серыми гребнями гор…
Давай-ка закурим, земеля,
пока остывает мотор.
Пока от недавнего боя
еще не развеялся дым,
давай-ка, земеля, с тобою
о доме родном помолчим.

Нам сердце осколками колют
Шали, Гудермес, Ведено.
Мужская нам выпала доля –
а жизни другой не дано.

А дома в тиши безмятежной
мальчишки милуют подруг,
касаясь фаты белоснежной
ладонями чистеньких рук.
А мы в смертоносной метели
с судьбою играем в снежки…
Такие с тобою, земеля,
Иванушки мы дурачки.

Нам сердце осколками колют
Шали, Гудермес, Ведено.
Мужская нам выпала доля –
а жизни другой не дано.

 Не ангелы мы и не черти,
нам тоже тоскливо в бою.
И все же мы ходим у смерти
на самом переднем краю.
Опять в пулеметном прицеле
качается наша звезда…
В грязи у нас руки, земеля,
а совесть – как Знамя, чиста.

Нам сердце осколками колют
Шали, Гудермес, Ведено.
Мужская нам выпала доля –
а жизни другой не дано.

ПОЛСУХАРЯ

Морской пехоте, юности моей

Только под утро в крови и поту
все-таки взяли мы ту высоту.
Честно исполнив и долг, и приказ,
честно делили мы скудный запас.

Этот глоток – тебе,
этот глоток – мне.
Полсухаря – тебе,
полсухаря – мне.

Братство мужское в строю боевом
намертво сшито кинжальным огнем.
Полною мерой мы тратим с тобой
все, что дано старшиной и судьбой.

Этот глоток – тебе,
этот глоток – мне.
Полсухаря – тебе,
полсухаря – мне.

Верю – когда-нибудь мы о былом
вспомним с тобой за богатым столом.
Но для начала разделим, как встарь,
белую водку и черный сухарь.

Этот глоток – тебе,
этот глоток – мне.
Полсухаря – тебе,
полсухаря – мне.

ПЕСНЯ «СОВКА»

То же небо и те же просторы,
тот же воздух и та же вода.
Но все то, чем я жил,
все, что знал и любил,
безвозвратно ушло в никуда.

Слякоть, жара или снег,
праздник или война –
это не мой век
и не моя страна.

Все, что я совершил и придумал,
превратилось в руины и тлен.
И слова, и дела –
все сгорело дотла
в адской топке лихих перемен.

Слякоть, жара или снег,
праздник или война –
это не мой век
и не моя страна.

Быстро пухнет от баксов «элита»,
честь и совесть ей не ко двору.
И бездарная власть
учит врать, учит красть
неприкаянную детвору.

Слякоть, жара или снег,
праздник или война –
это не мой век
и не моя страна.

Хмель свободы и прав человека
миражами сбивает с пути.
Кто нам враг? Кто нам друг?
И плутает мой внук
в лабиринтах Всемирной сети.

Слякоть, жара или снег,
праздник или война –
это не мой век
и не моя страна.
Это – чужой век!
Это – чужая страна!

РОССИЙСКИЕ ПИВНЫЕ

Нам не надо коньяка
никаковского.
Мы возьмем с тобой пивка
жигулевского.
Сдуем пену не спеша
и отведаем,
а потом уж по душам
побеседуем…

Как там в Америке – не знаю,
зато у нас обычно так:
где пиво есть – там и пивная,
хоть в подворотне, хоть в кустах.

И в этот мир мужского братства
спешат и слесарь, и поэт –
потолковать, или подраться,
или поплакаться в жилет.

Здесь и окурки, и опивки
стреляют чинно алкаши.
Здесь чешут сытые загривки,
считая прибыль, торгаши.

Здесь без трудов и жен свободы
так сердцу радостен уют!..
И облака по небосводу
пивною пеною плывут.

Нам не надо коньяка
никаковского.
Мы возьмем с тобой пивка
жигулевского.
Сдуем пену не спеша
и отведаем,
а потом уж по душам
побеседуем.

АХ, ЕСЛИ БЫ Я ЗНАЛ…

Ах, если бы я знал,
что каждое мгновенье
и каждая частица бытия
исполнятся вдруг смысла и значенья,
когда свой путь почти отмерю я.

Ах, если бы я знал,
что каждый свой поступок,
и каждый шаг, и мимолетный жест
мне под сурдинку сожалений глупых
пристрастно разбирать не надоест.

Ах, если бы я знал,
что и душой, и телом
вдруг ужаснусь, как поздно поумнел,
и пожалею не о том, что сделал,
а лишь о том, что сделать не посмел.

Ах, если бы я знал…

ЛЬВОВСКИЕ СВЯТКИ

Зал гудел новогодней потехой,
голубело смереки копье…
Мне студентка по имени Стефа
подарила кохання свое.
И к Высокому Замку по кручам
завлекла, точно мавка, меня,
то дразня поцелуем летучим,
то лихой коломыйкой маня:

«Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба менi докторика
з файними очима.
Та не того докторика,
що файно лiкує, -
треба менi докторика,
що файно цiлує».

А потом нам уютно и жарко
было в слякоти львовской зимы,
когда в зарослях Стрыйского парка
целовались до одури мы.
Было там под колючей шинелью,
как за пазухой нам у Христа.
И апрельской звенела капелью
коломыйка лукавая та:

«Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба менi докторика
з файними очима.
Та не того докторика,
що файно лiкує, -
треба менi докторика,
що файно цiлує».

К нам с годами приходит привычка
не пугаться утрат и потерь…
Стефа, Стефа, студентка-медичка,
где и с кем ты гуляешь теперь?
Свои файные губы и очи
чьим губам и рукам отдаешь?
И кому в эти зимние ночи
коломыйку чуть слышно поешь?

Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба менi докторика
з файними очима.
Та не того докторика,
що файно лiкує, -
треба менi докторика,
що файно цiлує.
Ой, дана-дана-дана,
що файно цiлує.

КОСЫНКА

В павильоне Центрального рынка
вы в ряду торговали мясном.
И прозрачная ваша косынка
опалила мне сердце огнем.

Как юнец, я таращился в шоке
на кораллы волнующих губ,
на тугие молочные щеки
и на пышный, возвышенный бюст.

И, прикинув наличную кассу,
как лунатик, пройдя по рядам,
я спросил вас: «Почем ваше мясо?»
И услышал: «По сотне отдам…»

Моего ожидая решенья,
вы держали кусок на весах.
И дурманный туман искушенья
в ваших серых клубился глазах…

Я шагал от Центрального рынка
душным вечером летнего дня.
И прозрачная ваша косынка
все светилась в душе у меня.

Я смотрел, как народные массы
мельтешат, торопясь по домам,
и грустил, что приличное мясо
мне теперь уже не по зубам.

ТЕТЯ КЛАВА

Тетя Клава из анклава
златоглава и смугла.
Тетя Клава из анклава
и лукава, и мила.
Тетя Клава из анклава
на халяву не клюет.
Тетя Клава из анклава
только баксы признает.

Из далекого российского анклава,
что у моря европейского залег,
прикатила в гости к брату тетя Клава
к нам на Волгу, в захолустный городок.
Заглянула на танцульки в клуб завода
в мини-шортиках и маечке простой
и, как шторм океаническую воду,
взбаламутила сермяжный наш покой.

Приглашали тетю Клаву ухажеры,
налетая матерящейся гурьбой.
А потом лихие споры да раздоры
превратились в настоящий мордобой.
Бились парни до крови не ради славы –
за улыбку тети Клавы и за взгляд…
Но бесследно испарилась тетя Клава –
лишь духов остался дерзкий аромат.

И теперь ни самогон, ни теледивы
не вернут нам безмятежные деньки.
До сих пор судачат кумушки ревниво,
до сих пор во сне балдеют мужики.
До сих пор прореху эту, как ни штопай,
так и колет душу памяти игла…
Ах, Европа, ты, охальница-Европа!
До чего ж ты нас, Европа, довела!

Тетя Клава из анклава
златоглава и смугла.
Тетя Клава из анклава
и лукава, и мила.
Тетя Клава из анклава
на халяву не клюет.
Тетя Клава из анклава
только баксы признает.
Только баксы,
только баксы,
только баксы признает.

АЛЕХА

Паренек бедовый,
корешок фартовый,
бритая макушка,
а в кармане – «пушка»…
Что же ты растаял
и братву оставил
для красы музейной
барышни кисейной?

Корешок по имени Алеха
был в музее восковых фигур.
И внезапно, как простому лоху,
финку в спину, блин,
всадил ему Амур.

В тот же миг Алеха в жутком стрессе
даже ахнуть толком не успел,
как навеки к восковой принцессе
очарованным, блин, сердцем
прикипел.

Позабыты шашлыки и водка,
биксы, баксы и дурной дымок.
От кисейной барышни из воска
оторваться, блин, в тот вечер
он не смог.

В лихорадке страсти ночь металась.
А когда рассвет залез в окно,
от Алехи с барышней осталось
только воска, блин,
застывшее пятно.


И братва на стрелке порешила
в фонд музея сделать крупный вклад.
И отныне там Алеха с милой,
как живые,
восковые, блин, стоят.

Паренек бедовый,
корешок фартовый,
бритая макушка,
а в кармане – «пушка»…
Что же ты растаял
и братву оставил
для красы музейной
барышни кисейной!
Эх, Алеха…