Богопобедитель

В городе Париже в начале июня
Я столкнулся с ним, когда играл в прятки
Он рвал свои стихи, пил дешевый виски и плакал
Его поджидала смерть – и он знал об этом
Д. Ревякин

Посвящение к этюду

К нам любовь воздевает бессонные очи,
Смерть, в желанье свое искушенье упрочить,
Спит в Сияниях Тьмы и Светах Полуночи.

Лжесвидетелей ищут себе лжепророки
И не требуют во отхожденье уроки,
И огнем – снова им! – наполняются строки.

Демон, вовне блуждающий, внутрь не глядящий,
Подымает в захвате жезл верховодящий
И не верит, что есть рок, его победящий.

Но опять я, спокойствий и нег возмутитель,
Сочиняю этюд на его побудитель,
Не заботясь о том, что я рок-победитель.

I

Я тебя разобщу и солью письменами
Во единую сущность с тремя именами,
Заключенную меж круговыми стенами.

Я тебя уничтожу огнем пламенящим
И восстану тебя эликсиром пьянящим,
Из прекрасного пепла тебя возродящим.

Мир обрушится вскоре в дол Армагеддона,
Превратясь в музыкальности слитного стона
Окровавлено-алого смертного тона.

Есть уступы, где может пройти только храбрый,
Дабы там жизнесуществования лавры
На него возложили судящие хравны.

II

Но не первая цель и не гордые думы
И не гор покачнувшихся скатные шумы
Заставляют раскрыть артефактные сумы.

Так Творец, упоенный венцами творенья,
В них влюблен до безволия Тьмы озаренья
И себя в бездны слабостей сих водворенья.

Заготовлены схроны и оные тайны,
Погруженные в них и сокрыты, хрустальны,
Но крушения их предстоят моментальны.

Все бегут меня, я же кусаю ланиты
И кладу в одиночку защитные плиты,
Дабы мраки зловещие были отбиты.

III

Ночь прошла, сон глубокий в плену сновидений,
Как театры полетов и ввысь, и падений,
Как предвестников солнц обновленных рождений.

Я старался подъемлеть оседшие плиты,
В силу давней привычки кусая ланиты:
Наказаний виновыне ждут сателлиты –

Гномы окаменелые ждут низвержений,
И, заведомо славимый в их поражений,
Я построю костры для достойных сожжений.

В первой трещине – молния с сетью густою,
С разрушительной яростью – я не расстрою
Чувств начальных стихий с гаммой цвета простою.

IV

Рассыпая преграды пред видящим оком,
Я представлюсь ужасным объемлющим роком,
Воспаленным пожарищем и кровотоком.

Кто ты, юная дева, коротковолоса,
Синей глиной во лбу начертана полоса –
И замкнулась звезда: восемь острий искоса.

Эта чувственность, эта небрежность, наивность,
И смиренность, прилежность, покорность, пассивность.
Я в себе ощущаю желанья приливность.

О стыдливая дева с согласий дарами,
Я моложе тебя – вечность есть между нами,
Ты восстала заранее в собственном храме.

V

Где-то в родственном храме в предутренней неге
Просыпается кто-то еще в оберег,
За вечерних размерностей карой во бреге?

Замурованы меж минералах и рудах,
В разных соках излитых – сновидческих блудах,
Оттого в испареньях, скольженьях и зудах.

В опущенных надрезанных веках танцуют
В черных фонах цветные фигуры, кольцуют
Brave телодвижений и зренья лупцуют.

Так, отростки их па обрученных бичуют
И мои эликсиры уже не врачуют,
Но осталось недолго, ведь солнца кочуют.

VI

Ты не знала ль, что ангелы будут беззубы?
Их больших черепов беловласые кубы
Разлипают в улыбке бескровные губы.

Им давно непонятны холодные ночи.
Отстраненны, безумны, болезненно прочи,
Нам они не покажут их белые очи.

Убеленные снегами тысячелетий,
Не снимающи водоросль искристых сетей,
Они стонут в плену болевых междометий.

Это боль, с коей ангелы, сильны и грубы,
Их бичуют, чтоб после в разжатые губы
Разрешить как помаду толченые зубы.

VII

Чувства пастырей агнцев, их тел для закланья
Не походят на чувства людей обгоранья
И зависят от бога большого камланья.

Эта логика чужда мне крыл обеленья,
Где искусственный есть механизм окрыленья,
Обоснован насильственный акт повеленья.

Где союзы священны, любови и браки?
Где возлюбленных контуров блесткие лаки
И душевных дарений непраздные маки?

Ты не знала ль, что знают их не таковыми,
Знают муками их никогда целевыми
И сомнений метаньями их краевыми?

VIII

Твой испуг объясним – ты боишься расстаться
С той твоей оболочкой, в которой гнездятся
Страхи первой невинности не оборваться.

Мной ты будешь искома во встречных сияньях,
А пока же бежишь и кричишь в излияньях
И готовишься к таинствам в сих обаяньях.

Я люблю по-французски твои ожиданья,
Астрологий ответы, по звездам гаданья
И премногие сны, в коих только отданья.

И ничто не прервет до моих размышлений,
Я покуда иду за тобой без молений
В грады их опошлений и их умилений.

IX

Это Франция, грот и Париж заселенный!
Содержащий Парнас вечный и уязвленный;
И противник его только лишь оскопленный.

Это проклятый рай: вкупе с вечным блаженством
Здесь охотятся за побеждающим женством,
Дабы боле извлечь пред своим декаденством.

Всякий юноша, столь же безумный, сколь томный,
Есть поэт, вечно жаждущий, вечно не скромный,
Уповающий не на момент переломный.

Каждой девушке близки разврата каверны,
В коих можно забыться от давящей скверны.
Так, пришедшим к поэтам не страшны виверны.

X

Под открытые неба в июньские грозы
Собирают поэты кинжальные розы,
Предаваясь утехам, вступающим в грезы.

Извлечения их после в белой бумаге
Обретают бессмертие в пишущей саге,
Возбуждая всесилие в будущем маге.

Но когда нет дождя и июнь полыхает,
Посетитель его бренный лишь воздыхает,
Опьяненный, на мостах чрез реки порхает.

Так я встретил за столиком плач и бессвязно
С наложением рун этот меч сообразно,
И его настроение было так разно.

XI

Кружева красных тканей – засохшие крови,
За длиною волос разделенные брови,
В пальцах тонкие перстни и формы любови.

Он красивый и стройный создатель абстрактный,
Преносящий венец в волосах артефактный,
Как любой гениальный абсурд многоактный.

Он следит за движеньями неба и тени
И пропустит меня под счастливые сени,
Буде светел и пьян не цветами сирени.

В его тонком лице – умирание. Вскоре
Он покинет с позором земные юдоли
По ужасной противоестественной воле.

XII

Порывая листки венценосных творений,
Пил дешевые вина, от чьих испарений
Плакал, как может плакать верховный лишь гений.

Абсолютные слезы тупых ожиданий,
Где нельзя возместить жуткий хор голоданий
До неосуществленности их назиданий.

Он болезненно бледен, аристократичен,
Он поэт, потому личностно не типичен,
Необуздан, восторжен, открыт, артистичен.

И меж тем угнетает одно беспокойство:
Он готовится приобрести это свойство,
Что есть антагонизм, а не краткое двойство.

XIII

Омертвение тканей, больные пюпитры
Я заметил бы в нем, как в сподвижнике Митры,
Если б были они безызысканно хитры.

Но ничто в очищающих кровях литаний
Не способно понять, что его возрыданий
Алтаренье чрез пепел в небес перееданий.

Как диковинный мускус чудесных настоев,
Как восточный халат сирианских покроев,
Как тяжелая перевязь сребра героев.

Ты, кого поджидает во тьме небытийность,
Ты, который провидел основу – стихийность,
Заслужил развенчаний деталь – щепетильность.

XIV

О бестактность! О горе! И струн натяженья
Привели арфу прогнанной ночи в движенье,
И мне слышно в них только твое прокаженье.

Угрожают амвоны с пучком благовоний,
А над ними завис аромат гегемоний,
И парит между грозами сердце гармоний.

Звуки арфы не тают, чтоб смертные боги
На прекраснейший слух отыскали дороги,
Чтоб вонзились в их грудь скал ловушки-отроги.

Ты ли рвешься туда в фанатичном стенанье?
Нет, ты предал все это в мной упоминанье,
Ты, Ильве Фолькградаль, погибающий в знанье!

XV

В чем основа твоя? Поэтической раны
Так страшатся поэты, не верят титаны
И бегут в света в легкие поступи страны.

В чем ущербность твоя? Обойден ли дарами
Многощедрых небес над твоими мирами,
Будто был оглушенный глухими хорами?

Расскажи мне историю самоизмены –
Сей громадной и клейкой росистой пелены,
От которой вздымались под дланями вены.

Я смогу ли помочь тебе в том разрешенье,
Чтобы ты отвернулся в своем искушенье?
«Рек, участье прими в моем опустошенье!»

XVI

«Слушай, слушай безумца, брезгливо, отвержно!
Я любил ее долго, и буйно, и нежно,
Наш священный союз воссиял безмятежно…

Это злые мечты. Я любил ее в черном
Теле, все неизбывном, стремленье упорном,
Идеальном смотрении сладко-приторном.

Я писал и дарил ей свои посвященья.
Пусть планетных кругов мелодичней вращенья! –
Также боги смеются в свои ощущенья!

Я ль божественен в этом владении словом?
Да, о да! И в пути сем продольно-суровом
Не преставлен крылом ни к единым оковам».

XVII

«Но была ли она неподдельно прекрасна,
Эта муза и цель, что над богом так властна
И посредством которой стязя ся несчастна?»

«Да, ее утверждаю богиней явленья,
Вечно нового, вечно живого нетленья,
Вечно дышащих звезд в их чертогах скопленья.

Дальше слушай, все к ней приподающи очи! –
Вся в Сияниях Тьмы и Светах Полуночи,
И прекрасных материй явления прочи…»

В атмосфере взрывались карбункулы наги,
Он же требовал вин на скрещенные шпаги,
Их росу промокая клочками бумаги.

XVIII

«Что же далее было – она отказала
Композиций хрустальных известного зала,
Много тысяч мечей, рассмеявшись, вонзала!

Не сказав, почему – как же это жестоко!
Я бы мог внутрь войти и взорваться глубоко,
Чтоб трансформы мои ты узрела высоко,

О ушедшая! Рек, над моим пораженьем
В небе зрело ристалище вооруженьем,
Дабы вовне очнуться моим низверженьем.

Так, побитый, израненный, синекровавый,
Из сомкнувшихся волн полз на брег очеправый,
Проглотивший осколки поруганной славы.

XIX

Ты заметил, что я в некой смертной тревоге?
Знай, что ниже людей воплощаются боги,
Коль их обуревают сплошные ожоги.

Для меня она – космос ненайденной девы:
Возвратившихся странников слышу напевы,
Утвердивших неискренность девственной плевы.

И я тут же почувствую ужас в желанье;
Утолить его в усугубленном рыданье
Не дано, ибо я помышлял об отданье.

Так-то, рек, меня ждет ангел сильномогучий,
Крыл каркас отстегнувший и с тем нелетучий
И поймавший на лица всеадовы лучи!»

XX

Он ушел, не сказав ни единого боле,
Подчинен той противоестественной воле,
Опрокинутой сильным в земные юдоли.

Я отчаялся: боль в управленье желаньем
Не страшит его, ибо зовется отданьем, -
Он погибнет, но после, уйдет с рассветаньем!

Так всегда погибали творцы и поэты,
Ведь, отвергнуты, прокляли белые светы,
Где Любови сметают слепые обеты.

Только он – он продвинулся дале в проклятье:
Очернив и себя в сем слепом восприятье,
Он вонзил в себя прутья в высоком распятье!

XXI

Я поднялся и быстро бежал по кварталам,
Словно наго ступая по жгучим металлам,
Этим спутникам вечности в нимбе и малом.

Хаос резал во мне незвучащие струны,
Дабы свой инструмент спел высокие руны
И взрывались над ним серповидные луны.

Жадно воздух глотая, в грязи и тумане,
В воздух улиц искал в мертвом самообмане
Гнезда гибельных поводов в хне и саване.

Призываю магический дар, открываюсь
Все потокам, весм ветрам, в чьи лона врываюсь
И чьих влагами я, упоен, умываюсь.

XXII

Этот дом в серой кладке – взвихренья астрала,
Тьма его породила, его же пожрала,
Лик, не помнимый мною, с тем не замарала.

Воздух рвал изнутри, также сердцебиенье,
Жгло дыхание, слово, зубное гниенье.
Все алкают проклятья, никто – извиненья!

Прилагаю к стене правый перст составленный –
И магическим пламенем камень растленный
Обвивается вдруг: Хаос неутоленный!

Отойду на десяток шагов ждать мгновенья,
Чтоб костер очищающий ангела пенья
Отразил все забвения и незабвенья.

XXIII

Все – огонь, дождь – испарина, смерть – искупленье!
Ты кричишь от отчаянья и разъязвленья
Абсолютными злами с клеймами нетленья.

Ты – порок, ты ядро гравитаций влеченья,
Неумелых щитов против предназначенья
Несомкнувшийся строй граней пересеченья.

Я был послан сюда, дабы освободила
Мир, чужой для тебя, ибо ты остудила
Предыдущий огонь и его оградила.

Восхищает меня обгорелая кожа,
Пузырятся, скатавшись, лелейные ложа,
Кость чернеет, как сталь, как дурная поножа.

XXIV

И тошнило меня, и рвало на ухабы,
На окрылье дракона стокаменной жабы,
Распрямился, ожил стержень внутренний дабы.

Что взметнулось – осознанный демон сожженья,
Невещественный бес! Для его отраженья
Все другие стихии вербуют движенья.

Нет, иллюзия, бред, помрачение ткани.
Существом вновь имматериальным изранен,
Я гляжу на взошедшие венами длани.

Что я чувствую? Верность, нетщетность исканий!
Но стесняя крутой лоб венцом привыканий,
Лишь приближу исход с тьмы крылами смерканий.

Извлечение к этюду

«Я проклятие мира, я музыка мира!
Я хмельно вино для вселенского пира!
Неумолчна моя сладкогласая лира!

Корабли острогруды, быстры и красивы,
Кои мы поведем на небесные нивы
В час, когда будит космос большие приливы!

Заслоним эти звезды – и в ужасе истом
В вечной тьме, будто прикосновенье нечистом,
Да низвергнутся боги в падении мглистом!» -

И склонились над ним обреченные боги,
И склонились над ним побежденные боги,
И склонились над ним неотмщенные боги.

06 октября, 06, 21, 27 ноября, 04, ночь с 04 на 05, 05, 06, 16, 23 декабря 2001 г., 16 лет