Из книги сотрясение воздуха 1998 г. , раздел введение в энтомоло

четвертый раздел:

ВВЕДЕНИЕ В ЭНТОМОЛОГИЮ

* * *

На золотой шесток присела стрекоза,
Плашмя, как буква «Т» заглавная упала.
Устала гладь косить воздушная коса,
Смертельные круги свои срезать устала.

Скажи мне, это Бог, как доктор Айболит,
Включает все твои хитиновые клеммы?
Не отвечает ничего. Молчит.
Поводит головой в танкистском шлеме.



 
?????????

Как ночные кометы, цветочные мухи идут
На цветущий жасмин, на бутоны шиповника квелые,
Золотые хвосты за собой оставляя в саду,
О цветы разбивая свои самоварные головы.

Трансформаторной будкой пространство над садом гудит,
Так пронизано зудом, жужжаньем, что чешутся листья.
Воздух весь насеком, но включает он в свой монолит
Сладкий запах цикория, мятные струйки мелиссы,

Как прожилки на мраморе. И человека здесь нет.
Он здесь просто не нужен и не предусмотрен природой.
В инфракрасных лучах принимают гурманы наш свет,
Механических глаз не смыкая за легкой дремотой.

Механический мир напряжен, мы ему не чета.
Тут идет состязание, жизнь здесь подобна шараде.
И всего за мгновение беспозвоночных чета
По Луне может вычислить силу прилива на Фанди.

Вся вселенная только предтеча и лишь матерьял,
Всего-навсего только введение в энтомологию.
И выглядывают из-под жестких щитков и забрал
Совершенные лица небесных членистоногих.

Ночь оклеили наспех слюдою прозрачною крыл,
В их дрожанье не сыщешь просчета иль малой ошибки.
И при помощи нам недоступного знанья всех сил
Сад вращают жуки на хитиновых тонких подшипниках.

 
* * *

Букву «Ч» дробит цикада, звезды упадают в вереск,
И вода в камнях холодных ракушками шелестит.
Крабы, словно луноходы, выбираются на берег
И по гальке мягко едут на колесах на шести.

Это древние останки внеземных цивилизаций,
Кибернетика с клешнями, механический волчок.
Умер их собравший гений, стал звеном реинкарнаций,
А игрушки всё гуляют, срок завода не истек.

Ночью пляж совсем безлюден, только фантики и пробки.
Их сканирует без смысла пучеглазый аппарат.
Безнадежно раздаются позывные в круглой рубке,
Их никто принять не в силах...
 космос пуст...
 безбрежен мрак...


 
??????? ????

Безграничное поле. На тонны слоеной земли —
Полевая ромашка, тимьян, зверобой и теряющий чувство
Меры буйный бурьян, и журчат и позвякивают щеглы,
Ну а сверху на все это небо намазано густо.

Бутерброд этот вряд ли твоим тракторам по зубам,
Я уверен, побиться готов об заклад, елы-палы!
Я хочу посмотреть, как полягут они по краям,
Как начнут этой сдобой давиться твои самосвалы.

Это глупый азарт, это бешеный блеф, но таков
Дух травы, ничего не имеющий общего с мелкою спесью, —
Двадцать восемь панфиловцев, нет, миллиарды жуков
Примут бой, и шальные шмели с зажигательной смесью.

Безграничное поле. Но там, на краю, далеко,
Проржавевшую гусеницу, подходящую разве что танку,
Попирает уже косматая гусеница в зеленом трико,
При движении имитируя триумфальную арку.

 
* * *

Стынет рак-богомол, в кружках с пивом стократ отражен.
Он, бездумно намедни назвавшийся груздем под
 Владивостоком,
Этим вечером был из кипящей воды извлечен
И представлен дымящимся, в обмороке глубоком.

Рак парит на тарелке, как старый вулкан, до стола
Дотянулись клешни, как отроги, но можно сказать и иначе:
Рак парит над тарелкой, клешни распластав, как крыла,
Словно райская птица над облаком белым, тем паче,

Говорят, он умеет свистеть на манер соловья,
Исполняя любые желанья, но здесь,
 в роли жертвы путины,
За пословицу эту ответит минуту спустя
Ротоногое беспозвоночное красным хитином.

Все там будем, пред Богом, на белой тарелке краснеть
За клешни неуклюжие, глазки тупые и плотские мысли.
Вот и нам, бедолагам, пред Ним не свистеть и не петь,
Захлебнувшимся пивом, вонючим таким же и кислым.

 
???????????

Личинка человека в животе
Другого человека вяло бьется,
Как бы пульсирует в густой воде
И в зыбкой темноте его смеется.

И чувствует, как входят никотин
И алкоголь в ее белесый кокон.
И безотчетно радуется им,
Впервые упиваясь жарким соком.

И слышит музыку и дальний гром,
Вибрацию земли и низкий голос
Того, кто стать готовится отцом
Ей, куколке, когда, покинув лотос

Родного чрева, на открытый грунт,
Хвост упразднив и жабры, скользкой, голой,
Она толчками выйдет в пять минут
Седьмого и уже продолжит путь
Ребенком... русским... мужеского пола...

 
* * *

Где червь прокладывает кабель
На ощупь в вечной темноте,
Где жизнь ютится в виде капель
И в виде блеклых макраме,

Где ровная температура
И влажности высок процент,
Где флора как макулатура,
А фауны почти что нет,

Где нижние роятся шрастры,
Своею мистикой маня...
Быть может, в том безмолвном царстве
Найдется место для меня.

Я буду там подземной лодкой,
Не выставляя перископ,
Плыть в толще грунта на восток
За тоненькой перегородкой
Из свежеструганных досок.

 
* * *

Огонь, как гребенка, проходит сквозь стог,
Что и муравьишки в себе не сберег,
Что в тыщах своих лабиринтов тенистых
И в бункерах сладких, тоннелях душистых
Не спрятал ни гусениц, ни косиног.

Не выскочит совка сквозь искр пургу,
Колдун-скрытнохоботник и долгоносик —
Как Бруно, семь пядей в фасеточном лбу, —
За веру свою полыхают в стогу,
И ветер их пепел священный разносит.

И к звездам уносит уже налегке.
А сено дымит с придыханьем и свистом,
И дивно тем дымом дышать трактористу
С хабариком намертво сжатым в руке.



 
* * *

Проснулась бабочка... жизнь началась.
Над полем смутно чудится угроза.
Улитка, что на стебле запеклась,
Под утро расцветает, словно роза.

Вытягивает венчики рогов
Навстречу солнцу молодому чутко,
Разматываясь медленно, как будто
Бикфордов шнур. И тысячи мотков

Катятся в травах, скользкими следами
Бинтуя землю туго вкривь и вкось.
Но широко над полем, как цунами,
Безмолвно надвигается покос.



 
????????

Как стрекоза в лесу сосновом
Вольна в полете замирать!
И на витке на каждом новом
Сто раз от счастья умирать.

На грани сотрясенья мозга,
В янтарных пятнах солнца, так
И невесома, и громоздка...
Иначе не сказать никак.

В хрустящем целлофане крыльев,
Как ось между смертельных спиц
Или в золотоносной пыли
Сверхточно выточенный шлиц.

Она быстра, легка, но в этом
И спрятан парадокс: она
Хоть и владеет чудным телом,
Но вся ему подчинена.


 
* * *

Голкипер-шмель бьет в штангу головой,
И мальва сотрясается от стука,
И в лепестках, обтянутых парчой,
Подолгу дрожь не остывает глухо.

Извилистые чашечки цветов,
Нежней вагины узкие каналы.
В них дышат раем сонмы муравьев,
В них знают счастье блошки, тараканы.

Не бьет ключом, но льется жизнь в кольце
Бутона, в самых трепетных глубинах.
Жучки плывут во взвешенной пыльце,
Почти как кислород в гемоглобине.

Между ворсинок слоник держит путь,
Словно коалы тли застыли в дреме.
Их мир велик — за жизнь не обогнуть,
Не обойти, так их цветок огромен.

С него им, как с планеты, не сойти,
Им хорошо, пока он на орбите
Литого стебля не устал цвести...
Лишь шмель — трюкач, космополит, голкипер.

 
* * *

Отстав под люстрой от родного роя,
Сложив блестящих крыльев лепестки,
С гуденьем низким муха бройлерная
Присела мягко на мои листки.

Глаза ее — как два округлых ситечка,
Кровавым блеском теплятся едва,
Как пуговица держится на ниточке
Разболтанная голова.

Ногами мускулистыми помоется
И тут же друг об дружку оботрет.
И видно, что она без дела мается,
Но все же не пускается в полет.

Разносчик трепетный кишечной палочки,
Лихая дочь несметного полка,
О, ты, которой вечно всё до лампочки,
Берущая все факты с потолка,

Зачем ты по моей тетрадке кружишься,
От дел моих волшебно далека?
Не пей, крылатая, из той чернильной лужицы
Соломинкой складного хоботка.

Не наступай присосочек подковками
На строчки, что попасть стремятся в стих.
Ты по сравненью с ними слишком легкая,
Уйди, не оттеняй бескрылость их.

 
??????????

Как гранит на свежем сколе,
На морозе снег блестит.
Экскаватор мерзнет в поле,
Промерзает до кости.

До последней гайки стынет,
Где его застал инсульт.
Насмерть в белой встал пустыне,
Локтевой сустав согнул.

Не пытаясь скрыть увечье,
Он имеет вид такой,
Словно под стеклом кузнечик
Спит с оторванной ногой

На слепой игле... Ах если б
Он себе признаться мог,
Что проигран тот армреслинг
С котлованом, видит Бог.

Если б просто не забыл он:
E=Mc2,
То насколько б легче было
Ему в поле умирать.
 
????????? ? ?????? ????????

Клеверный Фитономус, августейший Люцерновый Клоп!
Все родовые поместья ждут Ваших светлых особ.

Блошка Льняная, Белянка и Полосатый Щелкун,
Гречихи угодья ждут вас, соскучился лук батун.

Май! Сезон для охоты, для пиров и любви поля.
Мир вам, Зимняя Пяденица и Свекловичная Тля.

Вы крепостных своих глупых не отдавайте под кнут.
Снова пускай поднимают летний бессмысленный бунт.

Сами от фосфомида едва на ногах стоят,
Простите им инсектициды, фунгициды и прочий яд.

Дайте им крошку хлеба со своего стола,
Пусть им достанутся тоже на бедность морковь и свекла.

Может им жить-то осталось лишь несколько сотен лет.
Не обрекай их на голод, Матовый Короед.

 
* * *

У меня под плинтусом живет
Рыжий невоспитанный народ.

Только я за дверь — они к столу,
Пожирают сахар и халву,

Беспардонно, злобно, на бегу.
В общем-то понять я их могу,

Каждый ведь из них до тошноты
Полон муравьиной кислоты.




 
??????????

Сторукий осьминог живет в корнях
Замшелой ели под прикрытьем леса,
Как бы на дне скрывается впотьмах,
Подводный мир травы ему завеса.

Огромный муравейник, будто спрут,
То в щупальцах цепочек муравьиных
Притащит бабочки ворсистый труп,
То иглы, то обрывки листьев винных.

Я на него нечаянно набрел,
Под вечер сыроежки собирая,
И ощущенье истины обрел,
Ее во всем вокруг подозревая.

Не зная элементов и основ
Руководящих жизни механизмом,
Я все же был наполнен жгучим смыслом
При созерцаньи малых муравьев.

 
1 ????

Вот настоящее лето,
А не какие-то крохи!
У комаров вендетта,
У пауков курсы кройки.

Ландыши бьют в тамтамы,
Бегут муравьи-гоплиты,
Ими стволы, как бинтами,
Наискось перевиты.

Жужелицы-ландскнехты
Воздух кисельный с усильем,
Хлопаясь шумно о ветви,
Взбивают миксером крыльев.

Да, наконец-то лето
Как в детстве меня настигло,
Поддых ударяя светом,
Меча пчелиные иглы.

О, наконец-то лето
Догнало меня и смяло.
Как фантик с толстой конфеты,
Последнюю майку сняло,

И бросило в травы, как в омут,
Их пики наставлены тесно.
И я в них брожу, как олух
Бродяжит в царстве небесном.
Собаки со мной любезны,
Ласковы сонные козы
И словно гаишным жезлом
Мне путь указуют стрекозы.

И гуси — пернатые змеи
Дорогу мою переходят,
И настежь раскрыты аллеи,
И воздух слаще крем-соды.

Все молоды и красивы
И странно друг другу рады.
И будто бы все еще живы,
И бабушка где-то рядом.





 
* * *

Мне известны привычки стрекоз
 и архитектура любой паутины,
Где барокко, а где классицизм...
 но, боюсь, не в коня этот корм.
Мне познанья сии ни к чему,
 а тому слишком вески причины —
Постарел и устал, я уже вне игры, и при том

Я не чувствую запах шалфея, не слышу, как тает комета,
И не вижу, как трудно циннии удерживать
 шмеля на весу...
А в детстве электричество казалось желтого цвета
И с полосками, похожее на осу.

А лягушка была похожа на взрослого дядьку,
Влезшего на трехколесный велосипед.
Все прошло, я — тучный и лысоватый,
 привыкший к порядку,
Сыну уже своему разогреваю обед,

И из ствола пистолета вытаскиваю занозу,
И сын снова стреляет из пальца в друзей со двора.
Время, увы, жутковатый хирург,
 хотя действует вроде наркоза,
Так, наверно, стихи под конец упираются в прозу
И мимо проходят Азорские острова.

 
????

Кастрюлькой в зеленой воде
Сидит он по самую крышку.
Такой не погибнет нигде,
Не словишь его на мормышку.

Он клешни мусолит во рту,
Грозя исподлобья глазами, —
Так пальчиками на посту
Грозит постовой перед нами

Из будки жестяной своей, —
И сам как жестяная будка,
Но стрелянный он воробей —
О нем на мгновенье забудь-ка,

Отвлекшись на тени карет
С морскими коньками в упряжке,
Но помни — не будет поблажки:
Моргнул, а его уже нет!