Суета в порядке бреда или Дневник глупой женщины

Один миллион первая попытка взяться писать собственный дневник… Я почти на тысячу процентов была уверена, что дневник это толстая, красивая такая тетрадка с картинками и прозаическими зарисовками на тему изливания на бумагу женских соплей за неудавшуюся любовь. Это как в попсовых песнях: «Ты меня бросил, а я тебя любила, и вот же, елки-палки, ты нашел другую, а я сижу ревную и, в общем, все хреново, пойду я на болото и тихо там умру». С моим дневником все не так… Ха-ха три раза… Но по сути своей это все тот же бабский слезливый БРЕД в цифровом варианте и без картинок.
Осталось придумать в какие скрытые файлы запрятать все вот это от своей второй половины. Знаю, что не будет копаться в моих вещах, половина у меня хорошо воспитана, но на грех и грабли стреляют. Как же плохо быть чайником с вечным знаком вопроса в отчаянных глазах!
И все-таки, как же это - писать дневник? Мне всегда было интересно, вот почему у кого-то так хорошо получается начать лет в тринадцать, на пике гормонально-сексуального всплеска, день за днем выкладывать на бумагу собственные мысли обо всем на свете, по секрету самой себе, и лет в пятьдесят, когда не знаешь куда себя деть от климактерических проявлений, лечить собственные гипертонические кризы утешением себя любимой, что вот ведь какая я молодец, ни одного дня не пропустила, все под карандашик, как в архиве, сохранила в заветной тетрадочке. Наверное, действительно молодец. Почему же со мной все не так?
Говорят, у меня вполне сносно получается писать стихи. Да я и сама не редко горжусь собственными произведениями, потому как получилось действительно замечательно. Чего же тогда изображать из себя скромницу, тем более скромность не есть присущее мне качество.
Теперь вот пытаюсь пробовать себя в прозе. Будем считать это не первой, но и не последней, а так же, возможно, в принципе удачной попыткой написать некий непоэтический труд имени себя. И плевать, что с начинанием своим я припозднилась как минимум лет на тринадцать - лучше поздно, чем никогда. Итак, пробую быть как все – НАЧИНАЮ ПИСАТЬ ГЛУПЫЙ БАБСКИЙ СОПЛИВЫЙ ДНЕВНИК.
Легко сказать начинаю… Не так легко начать, когда знаешь, что неплохой такой кусок размером лет как минимум в тринадцать из начала вывалился. Черт возьми, я так не люблю обобщать, но видимо и сейчас придется вернуться к обобщениям, и вкратце самой себе рассказать, что же все-таки происходило все это время, пока у меня не доходили руки до ежедневного архивирования своих девичьих переживаний.
В голову опять лезет полнейший бред. У меня всегда вызывало трудности написание автобиографии, в силу того, что эта самая биография (придумал же кто-то такое слово!) была не такой уж и яркой.
Я родилась. Ведь наверное так и пишут в начале – я родилась… Родилась, как рассказывала мама, в жуткий январский мороз. С тех пор, видимо, и осталась напрочь отмороженной, как на голову, так и на другие части тела. Втихаря от партийной организации мамы и папы была крещена бабушкой прямо на дому именем Екатерина. Этим именем зовусь до сих пор.
Училась в самой заурядной, ничем не примечательной школе, воюя с учителями за право выделяться ярким пятном из серой массы своих одноклассников, за что в последствии поплатилась четырежды лишением меня гордого звания советской пионерки, вечными разборами моего не пионерского поведения на совете пионерской дружины школы, получением каких-то совершенно диких формулировок в характеристику и закреплением меня за тремя отличницами с целью перевоспитания. Заняться что ли этим отличницам было нечем? Но было весело наблюдать, как сдают нервы этих девочек - припевочек только потому, что держать мой ритм жизни, как таковой, им было просто не под силу. Спасибо моим родителям за то, что не давали мне расслабиться – музыкальная школа, художественная студия и волейбольная команда занимали не малую долю моего времени. При этом мне еще нужно было успеть погулять, пересмотреть все мультики и фильмы, почитать и пару раз для профилактики надавать по башке паре моих обидчиков. Как правило, это были мальчики из моего класса или двора, и наши по детски жестокие бои заканчивались растаскиванием нас нашими же мамами, разбитыми носами и ободранными коленками. Славное было время…
В общем, как выяснилось позже, перевоспитывать меня оказалось делом гиблым, в связи с чем от отличниц меня все-таки открепили, но так как надзор и контроль за мной школа все-таки решила осуществлять до конца дней моих, меня прикрепили к нашему участковому и к детской комнате милиции. С тех пор вместо трех аморфных нуднявых отличниц со мной продолжал веселится участковый.
А после этого как раз и случилось мое тринадцатилетие. К тому времени я должна была стать комсомолкой и остепениться, наверное. В принятии в комсомол мне было отказано по известным причинам. Это обстоятельство меня ни чуть не расстроило, и я двинула в неформальные лидеры. Гитара стала моим неизменным атрибутом, а штаны и кепка, раскрашенные в крупную красно-белую клетку, заменили мне школьную форму, чем повергли в шок учителей моей многострадальной школы, вызвали тихую, злобную зависть девочек в классе (видимо по причине повышенного интереса мальчиков к моей, далеко не скромной, персоне) и привели в полный восторг моих друзей. Родителям было недвусмысленно сказано, что их ребенок с хорошим аттестатом школу не закончит,а комсомол не потерпит таких, как я, в своих рядах. Три нуднявые отличницы к тому времени тоже успели вырасти и стать отпетыми комсомолками. Именно ими на рассмотрение и был вынесен вопрос о лишении меня права на вступление в комсомол. Говорят, дебаты были очень бурными. И чем сердце успокоилось, я до сих пор не в курсе, ну не интересны мне были подобные сборища, и я предпочитала проводить свободное время в обществе таких же оторванных от стада мальчиков и девочек, разрывая тишину дворов надрывным пением «Мамы Анархии», «Звезды по имени Солнце», «Последнего героя» и прочей совершенно некомсомольской музыки.
Учителя прочили мне наркоманское будущее и смерть лет в семнадцать где-нибудь под забором. В общем, впереди ожидало меня совсем не коммунистическое существование. Но времена изменились, и дорога моей страны, моей великой и могучей Родины, к развитому социализму и коммунизму развалилась, покрылась колдобинами, а потом и вовсе поросла бурьяном. Комсомол успел умереть еще до того, как было принято решение, о моем изгнании из него. И жить стало еще веселее.
Как-то неожиданно рухнула страна старая, и какие-то умельцы на скорую руку из того, что было, слепили новую. Такой поворот событий обе эти штуки, страны то есть, тряханул достаточно сильно. Однако в силу малоколиберности города, где мне довелось обитать, наступившие вскоре девальвации рубля, финансовые кризисы, рост цен на нефть и пшеницу, дефолты, банкротства и скачки доллара, сотрясавшие столицу и более или менее крупные города, для меня, моих близких и не очень близких прошли достаточно безболезненно. Если не считать пары – тройки лопнувших финансовых пирамид и вечного ограбления бывших простых советских граждан новым государством со старыми вождями, еще не так давно громившими церкви и проповедовавшими абсолютный атеизм, а ныне отбивающими поклоны в храмах со свечами больше похожими на факелы. Вот интересно, в какое такое место они засунули свои пионерские галстуки, комсомольские значки и партбилеты? При всем при этом новоиспеченные христиане-коммунисты как-то невзначай забывали заповеди господни, как то - не убий и не укради, заставляя свой собственный народ утопать в крови, увязать в бедности и плакать от собственной беспомощности. Родина снова имела свой народ, как хотела, изобретая все более новые позиции. Камасутра отдыхает.
Прошло еще немного времени. Школа осталась позади, а с ней и почти ностальгические воспоминания о детстве. За школой последовал институт, за ним второй. И хотя вспоминать по прошествии многих лет студенческие дни не менее приятно, чем школьные, они отразились в моей памяти не так ярко, как хотелось бы. Было все – общага, вечные кухонные войны, друзья, враги, первые и очень скоротечные студенческие романы.
Никак не могу вспомнить, как прошли мои шестнадцатый и восемнадцатый дни рождения. Такие даты принято запоминать. А вот я почему-то не помню. Нет, я не страдаю склерозом в свои двадцать семь, просто память у меня видимо избирательная, и обусловлена приобретенным в далеком детстве синдромом рассеянного внимания. Вот оно и рассеялось как-то мимо нужных событий. Или не совсем нужных…
В этом месте, наверное, стоит написать кем в итоге я стала после всего пережитого ранее, хотя вряд ли кому-то это будет интересным. Но с другой стороны - пишется дневник, пишется для себя любимой, а потому продолжим.
В итоге, студенческие времена закончились, и к двадцати годам я стала, как часто говорят, вполне состоявшейся личностью. У меня были два высших образования, отличная руководящая должность, дочь работы неизвестного маэстро и кое-какой жизненный опыт. Далее на моем повествовании сказываются все те же автобиографонаписальческие сложности – полный стопор. Могу только добавить, что, будучи в душе мягкой, белой, пушистой и ранимой, с фасада я представляла собой некий образец вполне здоровой, уверенной в себе, безгранично наглой во всех отношениях юной леди. Кроме того, такой экзотический для провинции салат был приправлен хорошей порцией дикого карьеризма. Трудовой славы хотелось сразу, много и часто – видимо сказывались стахановские гены предков. Однако, в отличие от них работать за трудовое красное знамя или медальку какую очень не хотелось, а потенциальные работодатели почему-то в большинстве своем предлагали в совершенстве освоить первую древнейшую под их чутким руководством. При всем при этом их почему-то совсем не волновало, что в одном из моих дипломов русским по белому было написано, что за пять лет вгрызания в гранит науки меня почти научили конструировать лопасти к турбинам, которые вроде бы должны двигать космические корабли к далеким звездам, а во втором, в графе специальность гордо значилось: «ЮРИСТ».
Вот тут и подвернулся мне под руку в качестве работодателя невзрачненький такой мужичонка, который очень просил меня ради процветания его строительного бизнеса стать блондинкой. За это мне было обещано место юриста в его богом забытой конторке. Клятвенно, даже я бы сказала по пионерски, заверив беднягу, что блондинкой я стану прямо завтра, чего я делать совсем не собиралась (терпеть не могу белобрысых, даже крашенных – у них видимо перекись последние мозги разъедает еще в салоне красоты), я приступила к обязанностям юриста с тем самым, генетически заложенным мне в ДНК, стахановским рвением.
Моего нового шефа звали Сергеем Ивановичем. Он был маленький, кривоногий, лысый типчик с сальными глазками и потными ладошками, а его строительный бизнес представлял собой бригаду пьяных в дым работяг-молдован. Тем не менее, в моей трудовой книжке, равно как и в дипломе стояла запись о том, что я зовусь гордым именем начальника юридического отдела строительного концерна.
Сергей Иванович вызывал у меня, как минимум, рвотные рефлексы и огромное желание в разговоре с ним использовать уменьшительные, но отнюдь не ласкательные суффиксы. Надо отдать ему должное – он целых два года ждал, что я все-таки сдержу главное в его жизни обещание стать блондинкой и первым заместителем его четвертой жены. Подобная перспектива рисовалась мне не совсем в радужных тонах, осваивать первую древнейшую все так же не хотелось, потому как были две не такие древние, но вполне сносные, и в итоге двухлетняя эпопея с набиванием шишек в арбитражных судах закончилась очередным карьерным взлетом - я сменила работу.
Дальше был бизнес. Свой собственный, по-российски дикий и беспощадный, недвижимый в прямом и переносном смысле. Это было время набивания новых шишек, больших денег и накопления нового жизненного опыта. На этой ступени в мой экзотический салат добавился новый компонент – острый, как мексиканский чили, цинизм. В то самое время случилось переосмысление ценностей, и именно тогда я перестала позволять себе быть доброй, сердечной и милосердной. Это был отрезок пути, усеянный трупами врагов и трупами же моих собственных надежд.
Хотелось добавить в свою чернобелость немного спектра. И я купила себе мужа. Как игрушку в магазине. Потому что просто захотелось. Но игрушка быстро надоела и была мимоходом отправлена в мусорное ведро. Потом была еще одна, и еще одна – ярко раскрашенные китайские подделки под семейную жизнь. Становилось скучно. Нужно было срочно что-то поменять.
И я поменяла. Шило на мыло. Бизнес был продан, маленький городок брошен и забыт, а меня манили большие города. Мне было двадцать пять. Это очень трудно в двадцать пять, будучи уже состоявшимся человечком, начинать все с нуля. Во всем виноват мой безразмерный авантюризм. И вот однажды я просто села в поезд и приехала покорять Питер – вот, мол, она я, прими меня, мой город не родной. И началась другая жизнь – безденежье, съемные коммуналки и прочие прелести кочевой жизни.
Город был жестоким. Город был невыносимым. Его принцип воспитания методом кнута и пряника, кнута в большей мере, нередко доводил до отчаяния. Но Город смирился, принял и даже помог. Питер – это волшебный город, в нем нет плохих людей, и именно он, как по мановению волшебной палочки, сделал меня Мной.
И вот теперь я такая, какая есть, вся перед вами. Концентрированный сироп из стервозности, амбиций и провинциальной зверковой зубастости. Уже не провинциалка и еще не полустоличная бизнес-вумен. Мне уже далеко не двадцать, но и далеко не тридцать – не время подводить итоги, сводить дебет с кредитом. Мой баланс – это моя бухгалтерия на грани, путешествие по лезвию ножа, адреналиновый компот. У меня есть мои двадцать семь - все двадцать семь моих январей. И у меня все еще будет. Обязательно будет, вот увидите.
Но это уже совершенно другая история. Всем счастливо. Обещаю, мы обязательно встретимся, в моем дневнике, в моей прозе… через тринадцать лет.