Она

 За окном, крупными хлопьям, медленно падал пушистый снег и тихо приземлялся на холодный асфальт, где и оставался лежать, мирно покоясь до теплых времен. Ветер спокойно шумел в щель оконной рамы и совсем не буйствовал, что было совершенно не похоже для данного время года. На окне морозом были начертаны странные узоры, хитро переплетенные между собой, словно были начертаны каким то художником, его гениальный замысел. На улице, свернувшись калачиком, прижавшись, друг к другу, грелись дворовые собаки, с интересом поглядывающие на редких прохожих. Окраины города уже давно спали, лишь гудел центр, охваченный своей неугасаемой жизнью. В маленьких дворах спальных районов по домам разошлись все мужики-доминошники, бабки, мамки с детьми и лишь только малолетняя шпана все еще ползала по темным закоулкам. На дворе властвовала зима.
 Он сидел на холодном, широком подоконнике, поджав колени, и смотрел в окно. На кухне в черном чайнике закипала вода, и сладко пахло неопределенностью. Он курил, думал о вечном, да и просто мечтал, как какой- нибудь обычный романтичный мальчишка, влюбившийся впервой. Он ничего не ждал, да и не мог. Он был один в этом мире, совершенно один. Единственное, что его связывало все же с этой планетой, так это была Она. Та, что давно, похитила его покой, сон и свободу. Та, что была для него всем. Может Он даже и любил. Никто не знал. Никто не успел узнать…
 Десятки непонятных рисунков, сотни исписанных стихами листов застилали пол Его квартиры. И все было для Неё или про Неё. Он жил тем, что в этом холодном мире есть та, единственная, ради кого Он пришел на эту грешную землю. Для чего Он был послан…
 Сигарета больно обожгла руку, и Он резко вскочил, сразу вернувшись из своих глубоких мыслей во вновь пугающую реальность. Вода на кухне уже давно вскипела и теперь лишь громко булькала в полупустом закоптившимся чайнике, крышка которого дребезжала и негромко постукивала, разбивая густую тишину. Он медленно встал с едва теплого подоконника и шаркая своими износившимися кедами, которые служили в его доме тапочками, пошел на кухню. Сняв с плиты обжигающий чайник, налив кипятку и черной заварки в огромную, керамическую кружку с давно стершимся с неё рисунком, Он плюхнулся на стул и сделал первые глотки. Теперь пустоту в его желудке заполнил этот мерзкий, якобы индийский напиток с привкусом дешевой селедки. Он сделал еще пару глотков и снова закурил. Курил Он много… Курил самые обычные папиросы, которые еще в свое время смолил его дед, да и тогда, наверное, пол Советского Союза - из-за отсутствия каких либо других, приличных заморских сигарет. Он же курил просто из привычки – другие не переносил, да и дешевые они, папиросы-то. Вставлял же Он эти папиросы в красивый янтарный мундштук, что придавало ему некую грацию, особенно то с его офицерской походкой и даже некую странность, своеобразие, как например длиннющий шарф или беретка у художников. Так и не допив свой чай, Он встал и спокойно подошел к окну, от которого веяло холодом зимы. Медленно затягивая едкий табачный дым, Он рассматривал все великолепие ночного города, окутанного сладкой таинственностью зимы, прислушивался к шуму за окном. Город был великолепен. Он пульсировал своим неугасаемым огнем, шумел, пыхтел и жил. Лишь его окраины затихали на ночь, давая совсем немного передохнуть тем, кто навсегда попал в плен мегаполиса, кто навсегда останется здесь - в городе. Город ловил и затягивал людей, не давая им ни минуты опомниться и взглянуть назад, он постоянно переваривает их, затем жадно изрыгая, превращая в ничто, выкидывая на помойку.
 И вот город вновь немного затих, чтобы с первыми лучами солнца снова ворваться в умеренную жизнь людей. Ворваться огромным, грохочущим локомотивом, который сшибает всех на своем пути. Он заедет на перрон, быстро заберет всех своих полусонных пассажиров и рванет с места. Город не ждет. И ты тоже садишься в этот удивительный и немного пугающий поезд, найдя для себя местечко в уголке, среди потных похотливых рыл, лжи и банального желания выжить отраженного в многочисленных глазах других пассажиров… Но все мысли - то твои с теми, кто остался на перроне. Кто остался ждать призрачного большего, кто просто смог остаться. Просто смог. Остался и теперь махает своей ладошкой уносящемуся поезду мегаполиса. Поезду жизни.
 Город был великолепен.
 Он докурил и посмотрел на небо, где уже зажглись маленькие, но яркие звезды. Такие далекие и необъяснимо притягивающие, для пламенного сердца любого человека, еще не забывшего что значит любить. « Я скоро тоже стану звездой…» - подумал Он и тяжко вздохнул, испытывая при этом некую долю наслаждения…
 Он вышел из подъезда и сразу жадно затянулся морозным воздухом зимы. В воздухе висел густой, застоявшийся запах надежды и немой неопределенности. Тот самый запах, что напрочь путал всякие мысли или просто их медленно, но верно убивал, даже не давая понять, каким образом они «родились» в голове.
 Еще раз, глубоко вдохнув, он, медленно направился в сторону, где в этом гнилом районе тяжело кряхтя и позвякивая, ходили старенькие трамваи. Он любил в такие тихие вечера спокойно прохаживаться по трамвайным рельсам, думать о вечном, рассматривать прохожих, нюхать легкие запахи любимого города. Иногда он даже садился на какой- нибудь трамвай и ехал до конечной, смотря в окошко. Обычно в такое время людей уже не было в трамваях, и он без шума, галдежа, что присуще поездке в любом транспорте, смотрел себе в запотевшее, исцарапанное окно, представляя Её. Все его мысли уже давно поработила Она. В Ней он видел свой смысл, свою Истину, ибо не представлял возможным делать еще что-либо своей мечтой и самое главное - счастьем. Ведь, как мало надо человеку для счастья… Как мало. Всего лишь быть счастливым, знать, зачем ты живешь, любить и быть любимым. Для него Бог был любовью, той самой безответной, но кристально чистой любовью. Ему не нужно было обладать Ею, купаться в Её в любви, быть вместе. Все что Он считал необходимым, так это- знать что Она счастлива, что Она любит и не важно кого, знать что Она где то сидит, смотрит своими ангельскими глазами на небо, на звезды и улыбается. А Он уж будит охранять Её покой.