Просто верь мне...

Вечер пах водой и опавшими листьями. Ветра не было, и редкие прохожие несли в руках уже свернутые зонты. Она шла по вымытой дождём улице. Стук её каблуков смешивался с гулом машин, проносившихся мимо, а в темнеющем воздухе не было ничего, кроме фонарного света. Её мысли медленно плыли, сменяя одна другую, и ни одна из них не задерживалась надолго. Ей хотелось, чтобы эта дорога никуда не вела — хотелось просто идти и никуда не приходить. Закончился ещё один день, такой же безликий, как сотни других. Дома её никто не ждал, но к этому она давно привыкла. Сколько ещё раз она вот так же будет отсчитывать шаги по мокрому асфальту? Сколько ещё раз будет прятать коченеющие руки в карманы своего тонкого пальто? Раньше эти вопросы не давали ей покоя. Теперь она просто научилась с ними жить.
Дорога, по которой ей так хотелось идти вечно, всё же неумолимо завершалась. Она свернула во двор, рассеянно наблюдая за своей собственной тенью. Вдруг к её тени присоединилась ещё чья-то.
— Девушка, извините, а можно с вами познакомиться? В тусклом свете, отбрасываемом чужими окнами, она увидела аккуратно одетого мужчину лет сорока, ведущего на поводке большую породистую собаку.
— Простите, я как-то не привыкла знакомиться таким образом.
— Может быть, стоит попробовать?
— Я так не думаю.
— Что ж... Жаль. Ну, всего доброго вам.
— И вам тоже.
Она достала из сумки ключи, открыла тяжёлую дверь и вошла в полуосвещённый подъезд с грязно-зелёными стенами. Кряхтящий лифт доставил её на тёмную площадку. Она на ощупь отыскала замочную скважину, вставила и повернула ключ. Шагнув в знакомое тепло своей квартиры, она привычным движением включила свет и неслышно вздохнула. Вот и дома. Теперь — горячий душ, удобная одежда, бокал красного вина и старый альбом с фотографиями.
Она уютно устроилась на диване, подобрав под себя ноги. На столе горела свеча, а на коленях лежал толстый альбом, вобравший в себя все самые яркие и счастливые моменты прошлого. Прошлое... Какое странное явление. Оно есть, и в то же самое время его нет. Точнее, оно есть, потому что его уже нет. И при всём этом мы почему-то так трепетно относимся к нему. Планомерно складываем его в большой пухлый чемодан и волочим за собой — порой через силу. Медленно переворачивая страницы, она перебирала сокровища своего чемодана, перекладывала их с места на место, выстраивала в цепочки и снова перемешивала. Каким бы глупым ни было это занятие, оно почему-то успокаивало и утешало. Разворот за разворотом она снова переживала то, что когда-то волновало и тревожило, то, что заставляло смеяться и то, что терять было необъяснимо больно. Но боль как таковая уже ушла — остались лишь её отголоски, застрявшие где-то в груди. На место боли пришла благодарность и лёгкая грусть. Благодарность — оттого, что всё это когда-то было. Грусть — оттого, что всего этого уже нет.
Дождь снова забарабанил по карнизам. Это был один из тех осенних дождей, которые не уходят сразу. Он собирался печально накрапывать всю ночь, напитывая влагой стены домов, воздух и сердца людей, давно попрощавшихся с летним солнцем. От истлевшего когда-то лета остались лишь редкие фрагменты, заключённые в рамки глянцевых прямоугольных картинок. От них до сих пор веяло теплом, как будто они удерживали в себе весь жар раскалённого солнца. У фотографий есть уникальное свойство: пока мы храним их, они отдают нам своё тепло постепенно, день за днём. Но когда мы их сжигаем — они высвобождают всю энергию мгновенно и отчаянно, не оставляя от себя ничего, кроме серого и невесомого пепла.
Её взгляд задержался на одном из летних портретов... Надо же — сколько солнца, сколько радости было в этих двух лицах. Вот оно, настоящее счастье. Где оно теперь? — Не удержалось... Сорвалось и исчезло. Осталась только тупая и едкая досада от потери того, чего не заменишь. Она вынула фотографию из-под прозрачной плёнки, ещё раз задержала на ней взгляд и, затаив дыхание, поднесла её к мерно покачивающемуся пламени свечи на столе. Вот и всё. Так просто — выпустить на свободу весь жар этого замершего момента истории и не капать больше себе на сердце серной кислотой.
Как только некогда глянцевое покрытие перестало пузыриться, а бумажная основа выдохнула последний дым и осела на подносе бурой сажей, раздался негромкий, но уверенный телефонный звонок. В замешательстве она сняла трубку.
— Алло.
— ...Привет.
— ...Кто это?
— ...Я.
— Кто "я"?
— Ну... Я.
— ...
— Слушай... ты, наверное, не ждала...
— Это точно.
— Просто... у тебя же сегодня вроде как день рождения?
— Именины.
— Ну да. В общем, я искал повод... не знал, как начать.
— Уже начал.
— Ты одна?
— Какая тебе разница?
— Вообще-то... я стою у тебя за дверью.
— Наверное, на ослепительно белом коне и в ослепительно белой шляпе?
— Я серьёзно. Открой дверь и посмотри.
С телефоном в одной руке и с бокалом в другой она вышла в коридор, два раза повернула ручку и открыла входную дверь. В темноте на лестничной площадке и правда стоял он — с огромным букетом роз, тёмно-красных, как ей когда-то нравилось.
— Привет, красавица! — на лице его сияла улыбка. — А где же нарядное платье, и почему так тихо? Ты же сказала, у тебя праздник.
— Я этого не говорила, — сказала она, повертев в левой руке бокал с остатками вина.
— Что это за запах у тебя?
— Я только что сожгла свою единственную фотографию с тобой.
— Что сожгла?
— Нашу единственную общую фотографию.
— Зачем? Он уже не улыбался. Опустил цветы на стоявший неподалёку стол в кухне, сунул руки в карманы и подпер спиной стену.
— Я решила, что пора бы уже наконец со всем этим покончить.
— Так вот значит... — Он опустил голову. — Но я же говорил, что приеду к тебе.
— Ты говорил это два года назад. Ты вообще много чего говорил. Ладно, проходи. Я надеюсь, ты не сбежишь сейчас, как тогда зимой. Не думаю, что тебя сейчас опять кто-то внизу ждёт... впрочем, как и тогда.
Он молча снял куртку, разулся, прошёл за ней в комнату, помедлил немного и сел на диван, уперевшись локтями в колени. Она достала из серванта второй бокал, также молча налила в него вина и протянула ему.
— Ну, рассказывай, как ты там жил всё это время. Женился, может?
— Да всё по старому: туда сюда, поеду приеду — ну, ты знаешь… — Он усмехнулся, — Какие тут жёны?
— Всё никак не угомонишься?
— Ну да… Всё нигде не приживусь, как одичавший пёс. Да что я? Ты про себя лучше расскажи. Ты как?
— У меня всё хорошо. Работу сменила на нормальную, пошла учиться дальше. Не хочу больше быть простой дурочкой, ждущей звонка, — она тоже села, привычно поджав одну ногу под себя.
— Ты не дурочка. Да и простой никогда не была. Слушай… ты ведь давно уже могла кого то найти.
— Могла.
— Так почему же не нашла?
— Потому что мне не нужен просто «кто то». Не хочу. Я пробовала.
— Значит, всё таки пробовала?
— Да, когда устала тебя ждать.
— Ты правда ждала?
— Да. Долго. Дольше, чем прилично самой себе признаться. Даже когда уже не верила — всё равно ждала.
— А когда перестала?
— Я не сказала, что перестала. Я сказала, что устала. Я очень устала от всего этого.
Повисла странная пауза. Он отпил вина, затем поставил бокал на журнальный столик, повернул голову и посмотрел на неё матовыми, как будто потухшими глазами. В комнате, освещённой лишь настольной лампой, его лицо казалось постаревшим, а взгляд — измученным. Наконец он заговорил — непривычно медленно и как будто сдавленным чем то голосом:
— Знаешь, я тоже много о тебе думал. Не знал, что так бывает. Пока ты была рядом, всё казалось простым и понятным: я радовался каждому дню, как безумный. И поверил, что у нас может получиться что то настоящее… может быть даже семья; будто второе дыхание открылось. А потом, когда ты уехала, я испугался. Думал: «Ну куда тебе до неё? До её молодости, до этой искренности? Кто она — и кто ты?» Думал: «Зачем ты ей со своим дурацким характером — ревностью, грубостью, неопределённостью — сегодня здесь, завтра там?» Короче, я решил, что не надо портить тебе жизнь, как бы театрально это ни звучало. Хотел поступить «ответственно», а на самом деле просто струсил. Испугался, что не смогу тебя удержать, и решил не держать совсем. О себе тогда почти не думал: был уверен, что просто забуду. Я не знал, что будет так больно. Всё ждал, что со временем отпустит — ждал, когда пройдёт.
— Не прошло?
— Какое то время казалось, что прошло.
Он поднялся с дивана, подошёл к окну, повернулся к нему спиной и опёрся руками о подоконник.
— Я, как и ты, много раз одёргивал себя, пытался не вспоминать… говорил себе, что так будет лучше для нас обоих. Но тут вдруг соцсеть предложила тебя в друзья — и я понял, что ничего не изменилось. Понял, что просто не могу без тебя.
Она тоже поднялась, подошла и встала у окна рядом с ним. За стеклом давно была ночь, но видела она не ночь, а своё отражение. Смотря на себя, как в зеркало, она тихо сказала: — А я не могу без тебя.
Прошло ещё несколько мгновений тишины; он повернулся и встал у неё за спиной. Поймал в окне отражение её глаз и медленно провёл руками, своими большими ладонями, по её волосам. Она повернулась к нему и просто обняла его за шею, прижавшись щекой к его щеке. Слова уже были не нужны. Они ещё какое то время стояли так, крепко вцепившись друг в друга, а потом вся комната будто поплыла, стены растворились — и не осталось ничего, кроме этой нестерпимой нежности, которая перечёркивает и прощает всё. Всё, что годами тлело внутри, вдруг вылилось неистовой горячей болью и затопило собой комнату, город, весь мир. Так глухо стучало сердце и так трудно было дышать, но невозможно было перестать тонуть в этом бездонном безумии. И они тонули. Тонули — пока не отдали друг другу всё, что задолжали за годы пустоты.
Свет от лампы на столе слегка подрагивал, и вместе с ним дрожали тени на потолке. Она лежала, положив голову ему на грудь, и едва заметно улыбалась. Он обнимал её как самое большое в мире сокровище и тоже чуть улыбался, вдыхая тёплый запах её волос. Дождь всё так же стучал по карнизу, а капли всё так же стекали по уже чистому стеклу.
— Не уходи больше, пожалуйста. Никогда, — тихо попросила она.
— Куда же я теперь денусь? Я больше тебя никому не отдам. Ты — всё, что у меня осталось. Мы больше не потеряем друг друга. Я обещаю.
— Правда?
— Правда. Только… у меня утром самолёт. Я не могу не полететь, просто пойми. Это ненадолго. Я закончу одно дело — и вернусь. Вернусь за тобой. И тогда мы уже никогда не расстанемся.
— …
— Эй, ну ты что?.. Плачешь? Глупая, не надо. Всё будет хорошо. Просто верь мне.
— Хорошо. Я буду «просто верить тебе», — тихо сказала она, вытирая слёзы. Что мне ещё остаётся?
Скоро она заснула, прижавшись к нему ещё ближе, а он так и не спал: просто лежал, наблюдал за тенями на потолке и о чём то думал. Когда небо за окном начало светлеть, он осторожно переложил её руку со своей груди, бесшумно встал, оделся, затем принёс из кухни забытые там цветы и поставил их в вазу у кровати. Потом ещё некоторое время смотрел на неё всё теми же уставшими и задумчивыми глазами, а после, бережно проведя пальцами по её красивому молодому лицу, то ли сказал, то ли подумал:
— Прости меня, родная. Прости, если сможешь.
Поднялся, вышел и тихо захлопнул за собой дверь.


26 сентября 2006г.