Ведьма

 …Когда бы знать, что будет впереди,
 Сколь много мы успели бы исправить…
 Но…
 Есть такая штука – се ля ви, -
 И больше ничего нельзя добавить…
 Живя за часом час, за годом год,
 Слепыми остаемся мы при свете.
 И если есть пророки на планете,
 Так это дети, милый мой милорд…



 ВЕДЬМА


Задумчиво смотря поверх домов,
Ловя на лик с окна сверканья молний,
Стоял Иракл, и как всегда спокойный,
Ничем не выдавал волненья. Кровь,

Меж тем, его заметно неспокойно
Терзала сердце сильное внутри,
Но он держался прямо и достойно –
Как истинный герой своей земли.

Стальной клинок пронзил его глаза,
И губы собрались единой нитью.
И, будто предвкушая чудеса,
Он был готов к безумному развитью.

* * *

Огромный зал. В стене трещит камин,
Обогревая содранные шкуры.
На троне восседает ликом хмурый
Милорд, сын рода древнего Авир.

Сверкают латы на его плечах,
И шелестит рубашка из железа.
Теперь серьёзный рыцарь и в летах,
А, помнят стены, был такой повеса…

О чем же думу долгую завел?
Зачем же лоб он трет ожесточенно
И головой мотает обречённо?
Никак, чумой любовною пленен?!


Раскаты грома, словно моря шторм,
Ревут и содрогают замка стены.
И умывают мрачные сирены
Слезами неба щедро старый дом.

Струится дождь, потоками скользя,
Как врассыпную шелковые ленты.
Природа снова празднует победу
Над церковью, считающей себя

Единственным божественным возможным,
Посредником меж небом и душой,
И с помощью молитвы, злой и ложной,
Владеющей и солнцем и луной!..

Так вот, скажу, не отступая боле
(ведь вставки утомительны для Вас),
Что буря началась по доброй воле,
А не от слов, как думают сейчас.

 * * *

- Иракл, мой друг,
Ты призван в этот час,
Чтоб утолить душевную немогу.
Ах, если б знать, что ждет меня –
Ей богу, я все б отдал за эту пару фраз!

Мой друг, так тяжело душе моей,
Что, словно птица в сетях,
Бьется, бьется…
С тобою вместе были с первых дней,
Рассей печаль мою
Как сумрак солнце.

- Увы, милорд, но я твою тоску
Не в силах развести, покуда скрыта
Причина от меня. Откройся, Витор,
И, может, я кручине помогу.

Излей тот яд, что жжет в твоей груди,
Не стоит отравлять себя, послушай,
Внимаю я тебе – раскрой мне душу,
И очищенье будет впереди.

 * * *

- Все началось, Иракл, с тех самых пор,
Как увидал во сне своем знаменье,
И, разгадав его предназначенье,
Себе тем самым вынес приговор.

О, не гадай, мой друг, о тайне грез,
Не нарушай секрета снов полночных,
Пускай застит тебе неясность очи,
Но пусть тебя не тронет сей вопрос.

Так вот, во сне я видел розы две.
Они лежали на хрустальном блюде.
Под ними находились карты судеб,
Чернея на атласной белизне.

И две свечи стояли зажжены.
И бледным светом освещали ложе.
На снежной белизне его, о, Боже,
Алели пятна крови. И чудны

Казались мне на стенах очертанья.
Как будто бестелесное созданье
Мне танцевало в этой тишине.

Наутро я проснулся сам не свой.
Все вспоминал мистический мой ропот,
И белоснежной кожи сладкий шепот
Теперь в глазах стоял передо мной.

Я сделался задумчив и угрюм,
Скользнула складка мысли меж бровями.
Я стал рабом своих полночных дум!..
Неужто не смешно, мой друг?..

- Едва ли,
Милорд, себе позволю я сарказм.
Вам, сударь мой, давно пора жениться,
Детишками уже обзаводиться,
Не мучил чтоб ночами вас соблазн.

- О, мой Иракл, смешны твои слова!
Они как мазь истерзанному сердцу,
Но знаешь, не болела б голова,
Покуда это был бы ключ от дверцы.

Но все сложнее, верный мой Иракл,
И я тебе тоску свою раскрою.
Всю жизнь тебе я тайны поверял.
И снова раскрываюсь пред тобою.

Итак, бродил вечернею порой
По замку, в одиночестве тоскуя.
И ничего не видел пред собой,
Лишь тень от розы – девушку нагую.

И, вспоминая, я скажу теперь,
Что не было б границ моей печали.
В окно внезапно тихо постучали.
Сквозь дождь услышал я и отпер дверь.

Согбенная старушка под дождем
Промокшая и жалкая стояла.
Мне здравия с поклоном пожелала
И попросила хлеба с молоком.

Я пригласил блаженную войти,
И обогреться у огня, обсохнуть,
«Ведь ты, - сказал я, - с долгого пути,
Так нечего тебе под ливнем мокнуть…».

Принес я молока и хлеба дал,
Но у меня возникло ощущенье,
Что не мое ей важно угощенье,
А тот, кто хлебом-солью угощал.

Она почти не ела. Помню я,
Из кружки молока лишь пригубила,
И хлеб хрустящий только надломила,
И скрытно все косилась на меня.

«В глазах твоих читаю я тоску.
Что тяготит тебя, мой благодетель?
Быть может, чем тебе я помогу,
Раскройся мне, доверься старой Дэттель…».

«Толкуешь ли? – спросил с надеждой я,
- Мне нынче сон пророческий приснился».
Кивнула Дэттель, будто для меня
Ответ давно в уме ее таился.

Я рассказал ей сон, все, как тебе.
Она с ученым видом мне внимала.
Закончил я, и Дэттель мне сказала:
«Милорд, судьбы ладони льнут к тебе.

Не чая, ты найдешь любовь свою.
Она, мой сударь, роковою будет.
Но вместо слова робкого «Люблю» –
Произнесешь: «Вся воля правосудью…».

«Не соизволишь, сударь, завернуть
В мою, увы, истлевшую лачугу.
Твою я подержу над камнем руку,
И в будущее сможешь заглянуть».


«Уйди, чертовка старая, покинь
Мой дом, покуда страшны твои мысли.
И обходи теперь тропой лесистой
Мой замок, а теперь исчезни, сгинь!..».

Старуха же проворно поднялась,
Ладонями волос своих коснулась.
И после благодарно улыбнулась,
Сверкнув очей огнем в последний раз.

Потом я, веришь ли, как будто спал.
Проснувшись, я лежал перед камином.
Клянусь тебе – ее не провожал.
Какая ж обуяла меня сила?

Мой милый друг, была душа полна
И радужных предчувствий и тревожных.
И хоть не верил в тайну сна, но все же
Засели глубоко ее слова.

 * * *

Серпом сменилась полная луна.
И листья тихо в парке облетали.
И я бродил в задумчивой печали
В надежде, что появится она.

Ее я представлял в своих мечтах,
Я думал, что не меньше герцогини
Предстанет предо мной она… И ныне
Я над собой смеюсь до слез в глазах.

Однажды выезжал на площадь я.
За мною по пятам моя дружина.
Проверить – как народ, живет ли мирно?
 Мы выбрались под завязь октября.

На площади гудел, торгуясь, люд.
Сновали быстроногие торговцы.
За кражу, видел я, кого-то бьют.
Все как обычно, крики, вонь и осы.

Завидя нас, затрепетал народ,
За это Алахорну благодарность.
Он лишь своею плеткою взмахнет,
Как путь свободен, проезжай на радость.

Я ехал впереди, и стук копыт
От стен старинных гулко отражался,
И, отразившись, яростно кидался
На головы, пытаясь оглушить.

Среди толпы безликих, грязных тел
Заметил краем глаза я другое.
И сердце дробью вдруг зашлось, не скрою,
В тот миг я раствориться бы хотел.

Я кинул взгляд в толпу и увидал…
Нет, не ее, а только медный локон,
Что выбился и опоясал кокон,
Уродующий женщину. Как жаль.

Так вот, на миг та прядка полыхнула,
На миг мелькнула нежная рука,
Что под накидку спешно подоткнула
Ту прядь, и не заметил, как ушла.

Скорее, не ушла, а растворилась.
Как будто не была и никогда.
И все, что миг назад со мной случилось,
Казалось, что с собою унесла.

И сердце забрала мое, поверь мне.
Я вспомнил сон, который был как вздор.
Во сне ее я видел, без сомненья.
И, встретив, себе вынес приговор…

С тех пор я в город ездил ежедневно,
Надеялся на встречу. Да куда!..
Сквозь землю утекла моя царевна,
И вместе с ней покой и суета…

 - Постой же, Витор, только что сказал ты,
Что не видал тогда ее лица…

- Ты прав, мой друг, но мы не виноваты
Что влюблены порой в узор кольца!..

- Ну, друг мой Витор, про кольцо хватил ты!
Хотя, признаюсь, шутка хороша!..

- Поверь, Иракл, серьезно до обиды,
Но это так – в любви кипит душа…

- Неужто ничего о ней не знал ты?!
Ты ведаешь про всех и вся…

- Да, но…
Но если даже замужем была бы –
Мне в тот момент уж было все равно.
Ее украл бы я, иль выкуп внес бы.

- И все из-за волос златых струи?..

- Мои глаза, предатели мои,
Меня толкнули в каменную пропасть.

И падал я, не чувствуя земли.
Все вспоминал в толпе ее движенья.
И пальцев к волосам прикосновенье –
Увяз в несуществующей любви…

- И что же, Витор, эта ли печаль
Скользит по сердцу твоему медузой?
Твоя любовь, милорд, твоя обуза,
Избавься от нее, ее не жаль.

- Увы, Иракл, с леченьем опоздал.
Мне перестали сны ночами снится.
Я стал ходить, заглядывая в лица,
Но девы той я боле не встречал.

- Да, Витор, друг, я много пропустил,
Гуляя по границам и просторам.

- Ты защищал оплот родной земли
От вражеских набегов и поборов!..

- Так, вижу я, не кончен твой рассказ!
Так продолжай же, я тебе внимаю.

- Иракл, ты прав, но в этот поздний час
Тебе с пути передохнуть желаю.

Альвенсо? Кларк? Накройте же столы!
Уже накрыты? Что же вы стоите?
Ведите нас и спальни протопите.
Чтоб потеплело средь дождливой мглы.

(Не нравится сегодняшняя ночь.
Мне зябко так, возможно, я старею.
И скоро, очень скоро поредеет
Копна витых седеющих волос…).

 * * *

- Приветствую тебя, мой друг Иракл!
В покое ли провел остаток ночи?
Погодка за окном, скажу, не очень,
Природа нам являет свой оскал!



- О, мой милорд, уж не томите кровь!
Спешите одарить меня рассказом
Про то, что есть незрячая любовь,
А есть тоска с одним подбитым глазом.

- Ты все остришь, Иракл, мой старый друг!
История моя, меж тем, печальна.
Сейчас ее услышишь окончанье,
И, да излечит совесть мой недуг.
 
 * * *

 - Рыдал ноябрь опавшею листвой.
И лужи ночью покрывались коркой.
И чаще по утрам мело поземкой.
И месяц наливался золотой.

Я по лесу бродил. Мой верный конь
Неспешно рядом шел, прядил ушами.
И будто где-то в мыслях между нами
Спокойный тихий велся разговор.

Вдруг он встряхнулся, тяжко захрапел,
И в бешенстве глазищи округлились.
И я поймать поводья не успел –
Он сшиб меня в траву, мы повалились…

…Очнулся я и думал, что ослеп…
Чернее ночи не встречал я ране.
Лишь позже понял я, что тяжко ранен
И что лежу я в хижине. И бред

Меня уже оставил средь живых.
Уж лучше б смерть смела меня косою –
Волос увидел россыпь золотых.
И был пленен навек такой красою.

Склонился ангел с неба надо мной!
Огромные нефритовые очи
Сияньем разметали сумрак ночи,
И вместе с ним оставшийся покой.

- С чего ж ты взял, что именно она
На площади в тот день тебя пленила?
Ужель свою главу к тебе склонила,
И: «Помнишь ли меня?», - произнесла?

- Ах да, совсем забыл тебе сказать,
Что было мне тогда одно знаменье:
На той руке златое украшенье –
Кольцо витое - я успел узнать.
Колечко то на редкость хорошо
И сложно сплетено. Пять тонких нитей
Играют меж собой и перевитий
Не счесть, я не встречал таких еще.

На славу, видно, сделано оно.
С любовию ковалось да с уменьем.
Чтоб через мать, с ее благословеньем
На свадьбе к младшей дочке перешло.

Так вот, когда прохладная ладонь
К неистовым глазам моим прильнула,
На пальце в свете тающем блеснуло
Кольцо, что жгло мне память как огонь.

«О, как тебя зовут, дитя мое?..» –
Лишь произнес я голосом дрожащим.
И ангелом, Чертоги потерявшим,
Откликнулось во мне мое чутье.

Проклятье черным дням, дающим немощь!
Я весь вскипел внутри, о, я был страшен.
Терпеть как утром с ложки кормят кашей –
Позорней нет для рыцаря, поверишь?!

«Зовут меня Геона, сударь мой.
Я здесь живу, в глухой и темной чаще.
Вкуснее здесь вода и воздух слаще…
Я не одна – здесь бабушка со мной…»

И улыбнулась девушка моя,
Погладила так чувственно и нежно
(Мое желанье не смогла одежда
Укрыть от глаз пытливых. У меня

Колючими мурашками по коже
Бежали ощущенья. И она
Решила, что с меня довольно все же,
Из чашки чем-то напоив, ушла).

 * * *

И потянулись сладостные дни,
Щемящего под сердцем ожиданья,
В груди моей растущего желанья
Быть вечно рядом… Вечно, черт возьми!..

Нет, я не плачу, друг мой, я спокоен!..
А слезы? Что течете по щекам?
Уж поздно течь! Ведь нынче я свободен.
Свободен не на век, а на века…

Одним морозным утром, помню я,
Открыл глаза с прекрасным ощущеньем,
Покрылась снегом спящая земля,
Я поражен своим был исцеленьем.

Поняв, что ясны взор и разум мой,
Решил занять свободную минуту.
Я вправо повернулся и, о, чудо! –
Она спала поблизости со мной!

Не мог поверить я – все эти дни
Она со мною рядом почивала.
А я не знал – обидно, черт возьми,
И радостно на сердце сразу стало!

Во сне поджала ноги под себя,
И руки так под щеки подложила.
И прядь волос губами захватила…
Невинностью ее пленен был я.

И я смотрел, как тихо спит она.
Как мерно дышит, поводя плечами.
Совсем еще наивна и юна,
Она в себе таила мира тайны.

Я не сдержался, и моя рука
Скользнула по прозрачной гладкой коже.
Она спала, я осмелел и позже
Уж боле не простил себе греха.

Она лишь робко вскрикнула. Глаза
Нефритовые вскинула. Ресницы
Махровые дрожали и слеза
Все норовила по щеке скатиться…

А позже, разметавшись на листве
Моя любовь в молчании лежала
И только взглядом говорила мне,
Что не такого счастия желала.

Я помню, как стыдливо подобрав
Неистовством запятнанные тряпки,
Все завернула в юбочные складки
И утопить на речку понесла.

Я только наблюдал за суетой.
Я был влюблен в нее еще сильнее,
И в сердце становилось все теплее,
Я был готов назвать ее женой…

Настала ночь. В печи трещал огонь.
Бросая по стенам цветные блики.
Я ждал ее, шептал в свою ладонь
Все имена заступников великих.

Скажу я к слову, в эти десять дней
Я прожил жизнь прекрасную, другую.
И навсегда запомнил я лесную
Любовь свою, я отдал сердце ей.

Ноябрьская ночь брала свое.
Туман стелился над лесной землею.
В окно смотрела яркая луна.
И в воздухе запахло тишиною.

Я все лежал, и слушал. Тишина.
Мне кажется, что за полночь свалило.
Как будто бы вдали колокола…
Их звоном ночь надвое раскроило.

Я у кровати шорох уловил.
Потом ее увидел очертанье.
И нежное томленное дыханье
Всем телом в полудреме ощутил.

«Милорд, простите, я была глупа.
И если вас в немилость не вогнала,
Просила б я, чтоб голова моя,
Одну подушку с вашей разделяла…».

Ее я принял с нежностию всей,
К которой был, наверное, способен.
К утру заснули крепким сном детей.
Ее обняв, душою был спокоен.

 * * *

Но днем меня старалась избегать.
От бабушки скрывала чувства наши.
А ночью приходила почивать,
Чтоб пред рассветом скрыться в хмурой чаще.

…Я помню, ночь безлунною была.
Пронзительно свистел под дверью ветер.
Я уж заснул почти, когда при свете
 Неясном от свечи вдруг увидал

Костлявую старухину фигуру.
Мне не забыть вовек ее лица.
Прижавшись телом всем ко мне, дрожа,
Геона на нее взирала хмуро.

На следующий день она ушла.
Ее нашел я в чаще на поляне.
Она в раздумьях тягостных была.

«О чем грустишь, Геона, свет очей?»
И на меня подняв глаза спокойно,
Ответила: «Дитя твоих ночей
Во мне… Здесь жить я боле не достойна…».

Я предложил ей стать моей женой.
Она не соглашалась ни в какую.
Сказала: «Все равно придет за мной
Старуха Смерть, - зачем тебе такую?..».

…В тот день я за собой ее увел.
И постоянно чувствовал спиною,
Какими бы дорогами не шел,
Старуха все следит за ней и мною.

Достигли замка мы в ночи глухой.
Нас долго сторожа не пропускали,
Во мне Авира все не признавали,
Твердя, что Витор справлен на покой.

Когда же попросил я рассказать,
Услышал я, что лес кишит волками,
Что только конь со вскрытыми боками
Вернувшись, лег у замка подыхать.

Милорда тело так и не нашли…
Но почести последние отдали
И женщины на улицах рыдали
Про участь не обретшего земли.

Я горько вслед за ними покивал,
Заснувшую Геону взял покрепче,
И нож фамильный от груди достал…

О, ты бы видел, что тут началось!..
Как будто не одни, за нами войско!..
Повыскочила стража из ворот
И арбалеты встали перекрестком.

Давно так не смеялся от души!
Проснулась прикорнувшая Геона,
Зевая, протирая очи сонно,
Смотрела, как ругаются мужи!



Начальник караула подоспел…

 - Авьен Бону? И как тебя он встретил?

- Он перепуган был. Холодный ветер
Его ерошил волосы…Смотрел
Он на меня, как будто с того света
Пред ним предстал я. Бледный словно тень,

Он подошел ко мне и прикоснулся.
Не веря все еще своим глазам,
Заплакал, причитая, что не сам
Встречал меня в составе караула.

- О, старый друг Авьен!.. Неужто он
Простит себе подобную оплошность!..

- Похвально проявил он осторожность,
Иракл, за что был позже награжден.

Итак, с почетом в замок нас ввели.
И с шумом нас до дома провожали.
Проснулся город, из окон кричали,
Встречая, ликовали как могли…

На мостовые высыпал народ.
И свет свечей затмил ночи сиянье.
Явленье наше как с небес исход
Восприняли. У нас же лишь желанье

Скорей упасть на ложе, чтоб заснуть
И позабыть про прошлые скитанья,
И в сладкой сонной неге утонуть…

И целую неделю пир горой!..
«Свершилось чудо! Витор возвратился!», -
Неслось со всех сторон, и сам король
Не преминул на празднество явиться!

Моя Геона краше всех девиц
На торжестве по случаю предстала.
А, помню, так в покоях психовала,
Что нет ей места среди светских львиц.

Но надо все же должное отдать –
Неплохо и прислуга постаралась –
В цветном атласе и шелках купалась
Геона, дочерям двора подстать.



- Да, славный пир был слышен далеко!
Мы на границе с Польшей находились.
Но имена пирующих открылись,
Признаюсь, хоть и стыдно, только что.

Так это про красавицу твою
Все ходят-бродят меж людей легенды?!
Тогда прошу представить аргументы,
Чтоб смог увидеть я воочию…

 - Иракл! Остановись, мой друг, души
Не рань и без того разъединенной!
Меня дослушай и восторг огромный
Являть при мне на воздух не спеши…

Но, что же, не пора ль обедать нам?
Спеши, мой друг, к столу, на удивленье
Там много яств – с тобой благословенье
Пошло по замка моего дворам.

 * * *

А буря за окном сильней, сильней…
И яростней одежду с древ рвет ветер.
А в зале, при свечей холодном свете
Обедает неспешно сход друзей.

Авир на кресле во главе стола.
Иракл по праву руку. Яства, вина…
Амалия-Марго и Гренальдина
Прислуживают нынче у стола…

(Для Вас, возможно, имена сии
Лишь звук пустой, но уверять посмею,
Что надобность широкую имеют
Средь юношей призамковой земли…

Амалия грудаста и пышна,
Худа, голубоглаза Гренальдина.
Как ангелы, сошедшие с картины,
Красавицы авирова двора.

Глотает слюни весь дворовый люд.
Служанки молоды и незамужни,
Но злые языки болтать досужи,
Что те не только вина подают…

Но… не о том я нынче речь веду.
Пожалуй, вновь увлекся отступленьем…
И для меня великим поощреньем
Вниманье Ваше будет. Суету

По поводу служанок мы оставим.
Ведь не про них сегодняшний рассказ.
Не смею боле потревожить Вас…).

 * * *

Насытившись и мясом и вином,
И глядя на огонь блестящим взглядом,
Велел Авир чтоб были поросята,
И в них метал узорчатым ножом…

Иракл за ним в молчании следил…
Не в силах опознать сие пристрастье,
Воззвал он к состраданью и участью,
И Витор, согласившись, прекратил.

 * * *

- Авир, так что ж случилось? Что же дале?
Тебя я знаю очень много лет.
Ты никогда не отдавал побед.
А нынче без нее и весь в печали.

- Иракл!.. Я расскажу тебе сейчас
Последнюю печальную страницу
Любви моей. И пусть не повторится
Подобного уже ни с кем из нас.

 * * *

Мы жили, как живут на небесах…
Наш дом большой любовью был украшен.
Геона расцветала на глазах,
Лишь заходила речь о детях наших…

От дня ко дню круглее был живот.
И вроде бы обрадоваться надо.
Но грустью искривлялся пухлый рот.
Как будто предстоящему не рада.

Я выяснить пытался – да куда!..
Отмахивалась только, мол, неважно…
Она молчала долго, но однажды
Сама ко мне разгадка и пришла…

- Так что ж твоя возлюбленная, друг?
В таком-то деликатном положеньи…

- Нет, нет, Иракл, здесь речь не об измене!..
Но как-то приключился с ней недуг.

Я помню, отцветал в саду жасмин.
И соловей ночами заливался.
И сочный плод на ветках наливался.
И звезды ночью сыпали с вершин.

Моя Геона статною красой
С умением и проком овладела.
Все больше с длинной шелковой косой
В саду гуляла и на пруд глядела.

При ней поставил девушку одну,
Чтоб присмотрела за обремененной.
А в случае несчастья ланью горной
Примчалась звать на помощь ко двору.

В те дни охота бойкая была.
И я с Товьетом и Ланго собрался.
Волка поймать строптивого была
Мечта, чтоб шкуру вывесить на счастье.

Скажу тебе, Иракл, я наперед,
Что пойман был материщий волчище.
Огромные безумные глазищи
Я славно помню даже через год.

Так вот что, шкура этого волка
Теперь прибита за твоей спиною.
А, знаешь, мне казалось иногда,
Что все равно он зло следит за мною.

Ловили мы его, мой друг, три дня.
Три дня безумный гон по лесу длился.
Но, наконец, матерый с нюха сбился,
И догнала его Ирель моя.

- Ирель? Авир, она еще жива?

О, нет, Иракл, но пала смертью храбрых
В последней той с волком кровавой схватке,
И на глазах у своры умерла.

И хлынула у волка горлом кровь.
И очень сразу он ожесточился.
И, взвыв протяжно-хрипло, он забился.
Почудился мне вдруг Геоны зов.

И я оттуда во всю прыть пустился.
По ходу, обернувшись, закричал,
Чтоб друг Товьет строптивого кончал,
А сам скакал, и вскоре в чаще скрылся.
Но как ни торопился – опоздал.
Скакал по мостовым, народ пугая.
Вбежал в покои, словно ожидая,
Что сам король на бал пригарцевал!

Как только вздох глубокий сделал я,
Всю грудь мою как обручами сперли.
И слуги все, себя крестом сеня,
Глаза лишь в пол перед собой уперли.

Я ринулся в покои, но туда
Меня служанки так и не пустили,
А в ведрах, что из комнаты носили,
Плескалась все кровавая вода…

И страшная догадка на меня
Как вор из подворотни вдруг напала,
И душу на осколки растерзала,
Уйдя в небытие. Увы, три дня

Со мной игру жестокую сыграли,
Отняв покой и радость навсегда.
Теперь во снах проходит череда…

- Милорд, так что ж случилось с девой вашей?
И почему Геона не жена?

- Иракл, меня попутал сатана
Искать ответа в сновидений чаше!

Когда у двери в спальню я бродил,
Я вспомнил почему-то дни былые.
И что уж долго мы с Геоной жили,
Но обвенчаться ей не предложил!..

Да-да, тогда в лесу я говорил,
Когда узнал, что носит часть меня,
Из благородства сердца попросил,
Но в счастие тогда не верил я!..

И лишь тогда познал, как дорога
Мне та, что стонет за дубовой дверью.
Я был похож на загнанного зверя,
А в сердце пробивалася тоска…

Устав в томленьи час за часом ждать,
И возмутившись, что моя прислуга
Меня не кормит, позабыв (испуга
Такого в лицах мне не передать),



Ушел я в зал, и сел на кресло хмурый.
И после думу тяжкую задумал,
Велел столы богатые накрыть.

Затрепетали слуги предо мной.
И хмуро исподлобья посмотрели.
Иракл, они всю правду скрыть хотели!
Лишь Сара тихо молвила: «Постой!

Мой господин, не к месту ты пируешь!
Ведь госпожа, оправившись, лежит.
И смертный блеск с нефритовых ланит
Еще неторопливо соскользает».

В глазах моих померк июльский день.
И сердце, подскочив, в груди повисло.
И на безумный бег уставших мыслей
Судьбы фатальной наложилась тень…

Призвал к себе я Сару. Говорю:
«Дитя мое, откройся господину!
За твой рассказ, как редкую картину
Тебя я щедро отблаголарю».

«О, мой милорд, как только вы ушли,
Геона погулять засобиралась,
Но что от нас с Иргель глаза свои
Таила, в том она и не созналась…»

- Иргель, Иракл, та самая слуга,
Что за Геоной наблюдать приставил.
Ее тотчас искать я всех направил,
Но та исчезла, будто не жила…

«…Так вот, гуляли в парке у пруда.
На том пруду прекрасный черный лебедь
Неспешно плавал в золотистом свете,
Откуда только прилетел сюда?!

Он госпоже понравился тотчас,
И покормить красавца захотела.
Горсть хлебных крошек при себе имела,
И лебедя подкармливать взялась.

А птица не особо хлеб клевала,
Неторопливо к берегу плыла,
И, подойдя к Геоне, вдруг напала
И клюнула жестоко. И была


Какая-то нездешняя жестокость
В ударе том, и госпожа бледна
Не вскрикнув даже, кровь зажав, пошла
Вдоль берега, и взгляд отметил робость.

А мы с Иргель пустились к госпоже.
Я, лебедя припомнив, обернулась.
Ах, птица мерзкая, я ей уже
Свернуть хотела шею, но… Вернулась,

А лебедя и словно след простыл.
Как будто тут его и не бывало.
Лишь хлебных крошек белых одеяло
Стелилось на поверхности. Остыл

Мой взгляд и телом робость овладела.
Недоброе почувствовала я,
И только молча на воду глядела…

А госпожа тропинкою все шла.
И кровь в ладони крепко зажимала.
Полоской темно-красная струя
По рукаву текла… Но не видала

Сего бедняжка госпожа моя.
Но только на траву в тени присела
И, застонав, в беспамятстве зардела.

… И к вечеру в сознанье не пришла.
Металась как безумная в постели.
Лишь вас звала, отчаянно звала…

Мы волноваться начали, ребенок
Толкнулся раз, потом толкнулся снова…
Ох, господин мой, страху натерпелись!..»
И щеки Сары пятнами зарделись.

«Так что случилось, Сара?»

«Мой милорд,
Не к сроку ваш ребеночек рождался!
Он крупный был, отчаянно брыкался,
Рождая муки адские…И вот…

Родился… Сохрани, помилуй, свят!..»

И Сара вдруг надолго замолчала.
Лишь рот немой ладонями зажала.
И в ужасе смотрела на меня.


«Что ж ты молчишь, плутовка, говори!
Уж распалила ты мое вниманье,
Теперь же смолкла – экое терзанье
Захолодило у меня внутри…»

И Сара сразу как-то сжалась вся.
Подняв свои глаза чернее ночи
(Девчонка из Туниса, между прочим),
С дрожаньем в голосе произнесла:

«Милорд, вчера пугающая ночь
Была. Колоколами обрываясь,
Гудела церковь, в воздухе немом
Витал дух смрада, на людей кидаясь.

Был перепуган весь авиров двор.
Надрывно дети малые кричали
А матери их у грудей качали,
Стараясь успокоить. О, милорд,

Вещают же людские языки,
Кладбище ночью было звуков полно.
Как будто душ невидимые волны
Катили над поверхностью реки…

Еще твердят, что был у ведьм шабаш.
Слетелись все на дьявольские святки.
И кровь младенцев сеяли на грядки,
Чтоб выросло чудовище Хакхаш…
 
Вот в эту ночь Геона вдруг, милорд,
Решила раньше срока разродится.
Спешил на свет в пропащий час явиться
Наследник Ваш, наследник всех щедрот…

Геона разметалась и, дыша,
Раскрывши рот, бельмами глаз стреляла,
И пена как у бешеной стекала
Из губ припухших, словно бы душа

Бежала прочь из молодого тела.
И, вырываясь из оков, рождала
Терзанья плоти; мукой укрывала
Рожденье чада, коего хотела…

Часа в четыре утра соловьи,
Молчавшие всю ночь, в безумной трели
Как вороны все разом загалдели,
Чем вызвали испуг моей семьи.


И, выгнув спину, вскинувшись назад,
Последний раз Геона закричала,
И из-под расписного одеяла
Он выпал, Ваш наследник… Свят, свят, свят!…»

«Что значит выпал, Сара, что за бред
Несешь ты пред хозяина очами?»

«О, господин мой, видели б вы сами
Подобного еще не видел свет.

Отростками брыкаясь рук и ног,
Шипело непонятное созданье.
Кривлялась морда, и, помилуй бог,
Утыкан рот был острыми зубами!..

Зеленые колючие глаза
Внимательно прислугу оглядели.
От взгляда мы внутри похолодели,
И смолкли вдруг, не зная, что сказать.

Роженица, немного отдышась,
Глаза слепые в немощи открыла,
Испить воды холодной попросила,
И улыбнувшись так, приподнялась.

И бросив взгляд туда, где между ног
Ее в мученьях корчилось созданье,
Она дышать забыла, взгляд стал строг,
Но на глазах явилось состраданье.

Вперед дрожащим телом наклонясь,
Взяла любовно на руки младенца,
И, прижимая маленькое тельце,
Кормить своею грудью принялась.

Стекали слезы по ее щекам,
В молчании бессилия рыдала,
И только крепче чадо прижимала,
Забыв про то, что мы стояли там…

Поел уродец, пузо налилось.
Глаза в глаза он с матерью столкнулся.
И в тайну ее мыслей окунулся.
У нас по коже пробежал мороз.

Он что-то шелестел зубастым ртом.
Она в ответ губами отвечала.
И нас, прислугу, уж не замечала
И только слезы капали. Потом


Я стронуться хотела, да куда!
Как будто приросла я к месту прочно.
Мне стало страшно так, что нету мочи,
Еще так не боялась никогда…

Уродец этот на заре издох.
Как только петушиный крик раздался,
Он искривился весь и так остался,
Со свистом испустив последний дох.

Мы выдохнули разом, словно нам
Затворы легких широко открыли.
И, пошатнувшись, прям к моим ногам
Без чувств упала Исабель-Мария…

 Мы госпожу решили усыпить,
А тело мертвого хотел взять доктор,
Но вдруг Геоны взгляд стал злым и темным.
Велела нам его захоронить.

Поколебавшись, доктор предложил
Скрыть правду всю и подменить ребенка,
Мы поддержали предложенье робко,
Поскольку знали, что удастся скрыть

От ваших глаз ночное преступленье.
И вам представили б на обозренье
Прелестное сопящее дитя.

Но как назло, во всей округе в ночь
Не родилось ни одного младенца.
Уж было все равно кто – сын иль дочь…
Геона между тем заснула. Дверцы

Прикрыв, мы думу тяжкую вели.
Как быть, что делать. Мы не допускали
Что предстоит так скоро встреча с вами,
А то бы точно где-нибудь нашли…».

Тут я вскочил, не в силах выносить.
Всему ведь есть предел, Иракл, тогда,
В минуту эту был готов убить.
Но лишь бессильно сел. Моя слуга

Шарахнувшись сперва, но пересилив
Себя, подсела рядом и, припав
К ногам моим, рыданьем разразилась
Слезами лик невинный запятнав.


Невинный!.. О, как пошло это слово!
Его произносил лишь дважды я!
И оба раза мимо! Мать моя!
Чем заслужил мучения такого!..

«Мой господин, - дрожа, произнесла, -
Но это наших бед не окончанье -
Ждало Геону снова испытанье –
К полудню у девицы кровь пошла…

Уходят из нее, уходят силы.
О, Витор, господин, как жаль мне вас!
Сойдет души любовь, не ровен час,
До хладной, истлевающей могилы…

О, Витор, свет, ну почему не я?
Чем хуже я колдунии дремучей?
Ее с тобой судьбы фатальный случай
Столкнул, но в сердце жжет любовь меня!..».

И смуглыми руками обвила
Мои в бессильи дрогнувшие плечи.
И карие глаза, как темный вечер,
В мои устало-синие впила.

Иракл, не помню, было что со мной!
Как будто под гипнозом находился.
Лишь помню губы, волосы, покой.
А как наутро в спальне очутился?..

Неслышно Сара в дверь ко мне вошла.
(В смущении я пледами накрылся)
Она, смеясь, поднос в руках несла.
На нем горячий завтрак так курился!..

«Что, Витор, ты проснулся, свет очей?!
Давно ты спишь, а я все ожидаю!
Что скажешь мне? Как ночью в неге таю!
Ответь мне, Витор, быть ли мне твоей?..

Я был обескуражен. Сам не свой
Огромными я на нее глазами
Смотрел, пытаясь вспомнить ночь, но память
Отказывала мне служить. Немой

Так и остался я лежать, а Сара
Еще раз улыбнувшись, подошла
И ткань накидки на ноги упала,
Всю юность тела обнажив. Ушла


Печаль тогда из рыцарского сердца!
Я предал и Геону и себя!..
Я кинулся в объятья лютой смерти.
Она, Иракл, моя, теперь моя!..

Лишь к вечеру я вышел. Смертный дух
Ворвался внутрь, как на кладбище ветер.
Я вспомнил про Геону, вскрикнул вслух,
Поняв, что нет прощенья мне на свете.

Вбежал в покои я к Геоне. Врач
От ложа неспеша ко мне поднялся,
Оставив нас одних. Я чуть не в плач.

Но тут уста Геона разомкнула.
И губы улыбнулись как всегда.
«О, Витор, ты пришел!.. Мои года
Уходят…Не смотри, Авир, так хмуро!

Наш умер сын…»

«Я знаю…»

«Как, уже?!
И кто ж тебе сию поведал тайну?»

«Неважно кто. Как чувствуешь?»

«Ужель
Не видишь, Витор, тихо умираю!»

«Где сына приказала хоронить?»

Глаза Геоны распахнулись разом:
«Зачем тебе?..»

«Имею право зрить
Ребенка своего…»

«Сожжен был сразу,
Ребенок наш, чтоб сердце не порвать
Тебе, любимый…»

«Перестань кривляться!
Мне адское отродье народив,
Ты продолжаешь надо мной смеяться!»

«Но, Витор…»

«Нет, проклятая, молчи!
Я знаю все про демона из чрева…
Я отомщу тебе, змея, молись!..»
О боже, как она тогда смотрела!…

Вся сжалась и затихла, замерев,
И ужас пробежал по коже хладом.
А я сипел, мгновенно озверев,
Мне ярость отравила сердце ядом.

«О, Витор, подожди…»

«Чего же ждать?»

«Но это все непра…»

«Скорее, слуги!..»
Я приказал бессильную связать
И в подземелье бросить, чтобы муки
Терзали сердце ведьмы до суда.
(А суд уж на рассвете был назначен)

- К чему такая спешка, Витор?..

 - Да!
Спешил я, но зачем – уму задача!

Со мною рядом Сара все была.
Она мгновенно власть всю захватила.
Все радовались слуги, но не я.
Мне неприятно душу воротило.

…Рассвет оттенок небу придавал.
Гасил созвездья, заливал пространство.
Уж нужно было к казни просыпаться,
Но я тянул минуты, я лежал.

Со мною рядом, ласково сопя,
Спала еще – я обернулся – Сара.
Любовь из сердца с грохотом упала
И обнажила пустоту. Скрипя,

Дубовые половицы прогнулись,
Принявши тело грузное мое.
И медленно минуты потянулись,
С собой забрав спокойствие мое.

На площади весь город собирался.
В те дни на ведьм облава началась.
И средь толпы кто плакал, кто смеялся,
Что и у нас подобная нашлась.


Глазели все, как стражники выводят
Закованную девушку, чей лик
По красоте и ныне превосходит
Иных девиц… И я главой поник,

Не в силах глаз поднять. Меж тем Геона
С улыбкой на кострище поднялась.
Тоска такая в сердце занялась…

Авьен Бону молитву зачитал.
В молчании ему внимали люди.
Потом поднялся я, загрохотал
Мой приговор: «Вся воля правосудью…

Как скажет мой народ, так все и будет…».

«Сожги ее!… Повесь!…», - народ кричал.
А я, поникнув головой, молчал.
Иракл, как бессердечны ныне люди!…

Два стражника к Геоне поднялись.
К столбу веревкой крепко привязали.
Народ смеялся, казни ожидая.
И тут глаза Геоны поднялись.

Кого-то средь людей она искала.
Нефритовыми очами водя,
Чем стихнуть всех заставила. Найдя
Вдруг дернувшись, что мочи, зарыдала.

Народ же, ожиданьем распален
Уж бесновался в предвкушеньи крови.
Как будто жаждой мести ослеплен…

Бону горящий факел в руки взял.
И из толпы вдруг девочка сбежала.
На эшафот поднялась и упала.
Обняв Геону, а народ стоял.

«Милорд! Зачем губить мою сестру
Собрался ты, истории не зная?!
Ее сгубить желает Сара злая,
Что старшей нам доводится. Чему

Поверил ты в змеиных тех глазах?
Неужто не закрался в сердце страх
И ощущенье гибели? Не верю!..

Тут Сара поднялась. Подобно змею,
Готовому к последнему прыжку…

«Обеих жги!…», - вскричала и волну
Приветствия средь люда всколыхнула.
Кострище языками полыхнуло.
Но факел бросил точно не Бону…

Народ под треск поленьев ликовал.
Смотрел, как вьются, задыхаясь, девы.
Авьен же в это время, малый смелый,
В затылок Саре тяжело дышал…

Она, поверь, и вскрикнуть не успела –
Так зрелищем смертельным увлеклась.
И вот уж в пламя брошена, горела…

И не горела даже, а плыла,
Подобно свечке. Девочка с Геоной
Друг к другу прижимаясь, бились в море
Огня. Их смерть, жалея, забрала.

А Сара все кидалась. И огонь
Лизал ее, неспешно объедая.
Народ молчал, и ужаса немая
Картина вдруг повисла предо мной.

А где-то посреди толпы немой,
Стояла та, что сон мне рассказала.
И скалилась довольно. Ведьмин рой
Был выжжен, но зачинщица сбежала…

 * * *

Вот так, Иракл, закончилась любовь
Не знавшая законного итога.
Ах, если б мог простить себя, но только
Все хуже с каждым днем. И гнев богов

Терпеть мне на себе сквозь все столетья.
Что ж делать мне, Иракл? Что дальше светит?..

 - Авир, мне нужно время, дай мне срок.
Но для начала, друг мой, успокойся.
Но… вижу, ты не все сказал – откройся.
И будь спокоен. Да, помилуй бог…

Та девочка… Она была права…
По заклинанью я любви лишился.
Забыв про страх старуха мстила нам.
Мне образ яркий в ночь потом явился.

«Тебя обманом Сара завлекла…
Ребенок твой здоров был и спокоен…
Но беленою с молоком напоен,
Он умер, так и не придя в себя…»

 * * *

Скорей сюда! Прислуга, стража – все!
Будите всех, кто в этот час дремучий
Подушку протирает и постель
В надежде ухватить часок получше.

Будите всех, кто в этот час, устав
От трудового дня, мертвецким грузом
Заснул. Кто, позабыв про стыд и страх
Гуляет ночью, набивая пузо…

Будите замок!.. Людям надо знать,
Случилось непредвиденное горе!
Не в силах муку сердца укрывать
Милорд сорвался в Северное море…

Пронзив кинжалом сердце, из окна
Ступил он молча в хладную пучину.
И поглотила пенная вода
Слепого сердца мутную кручину!..

 * * *

Задумчиво смотря поверх домов,
Ловя на лик с окна сверканья молний,
Стоял Иракл, и как всегда спокойный,
Ничем не выдавал волненья. Кровь,

Меж тем, его заметно неспокойно
Терзала сердце сильное внутри,
Но он держался прямо и достойно –
Как истинный герой своей земли.

Стальной клинок пронзил его глаза,
И губы собрались единой нитью.
И, будто предвкушая чудеса,
Он был готов к безумному развитью…

Он знал, что так случится, в сотый раз
Испытывая это ощущенье.
Он и поныне бродит среди нас.
И имя у него – милорд Прощенье…

Пробился луч сквозь неба капюшон.
Глаза улыбкой начали светиться:
«Плыви спокойно, Витор, ты прощен,
И вознесен на небо, храбрый рыцарь…».


15.07. – 29.07.2002 г.