Текст о рыбах, знаках и Витебске

Темнота зеркал, а в них – люди и рыбы. Медленное шевеление плавников и ласт.
Ласты резиновые, плавники натуральные.
Так и существуем с тех первых пор вместе – люди и рыбы.
С рыбами вообще-то проще договориться. У них меньше амбиций, злости, а глубины как-то побольше.
Человек – мельче. Рыба покрупнее будет. Но это всё видно только вооруженным глазом. А мы с вами давным-давно разоружились. В переносном, разумеется, смысле слова.
Вот, еду в поезде Петербург – Брест. В город Витебск. Сорок пять лет я приезжал на Витебский вокзал (в Петербурге). Куда только я с него не отправлялся! В Одессу, Нью-Йорк, Жмеринку, Варшаву, Ла-Пас, Асунсьон, Монтевидео, Лагос и другие чудесные слаборазвитые города.
Впрочем, тут я слегка приврал. Или – мягче сказать – поэтически преувеличил. Из всех вышеперечисленных я был только в Нью-Йорке (дважды) и Варшаве (слабоудачно). А в Жмеринке не был! Не сложилось, не произошло.
А вот так – запросто – не в США визы выправлять под пристальным оком консульских клерков, а в Жмеринку. И вдруг там огрести жменю счастья!
Вот он – нетривиальный ход тривиальной биографии.
А так я совсем обычный человек. Следую знакам и указаниям судьбы.
Иногда, правда, кто-то вместо неё подаёт нам ложные манки. Это, кстати, одно из напряженных и ответственных моих занятий: трактовка знаков в череде событий. Как понять эти сны наяву?
Иногда иду самым простым путём – через темноту зеркал – в сторону рыб.
Кстати, немногие знают, что рыбы – это пришлые существа. Они прибыли на Землю (не хочу сказать – прилетели, ибо способ их передвижения был иным; описанию не поддаётся) из этого самого созвездия Рыб.
Случилось это 2,7 млн. лет назад. Примерно. Сейчас уже почти не осталось свидетелей. Разве что двое-трое. Один из них живет в этой самой Жмеринке. Дальнейшее – молчание.
Что-то разболтался я под вагон-ресторанный коньяк. Хотя...
Должен же я хоть раз в столетие прокричать правду. Без оглядок на конкурсы, гранты, премии, так называемых литкритиков. Без. Правду.
Они (мы все) следуем по неумолимым рельсам судьбы.
Железная дорога. Свисток паровоза. Терпкий привкус паровозного дымка. Цветочки чуть сиреневые на обочинах. Иван-да-Марья. Мать-и-мачеха. И т.д.
А где-то на озерах Каринтии сидит Славка Бутусов. Растворяется в облаках Австрийских Альп.
Вот он склонился над компьютером и шаманит. Творит картинки к этому тексту. Он его, собственно, еще не читал. Но уже предчувствует. Ибо мощный интуит.
Пожалуй, он самый загадочный и странный Творец Образов из всех, кого я знаю. Иногда у меня получается поймать его образы сачком, иногда – нет. И тогда они улетают огромными доисторическими разноцветными бабочками куда-то в другие миры...
В этот секунд подгрёб ко мне филолог-официант.
– Что пишите?
– Да, так. Текст о рыбах, знаках и Витебске.
– Ясно, – говорит он с бархатной печалью в голосе. – Напишите-ка лучше об утрате языка. Слов. Понятий. Выражений и т.д.
– Сложно об этом, – бросаю я.
– Сложно или трудно? – уточняет человек в белой накрахмаленной рубашке. Ответственный работник общепита.
– Не трудно, но сложно, – формулирую я.
– Значит, попробуете?
– Буду стараться!
Я встаю и отдаю честь официанту, как нас когда-то учили в пажеском корпусе.
А ведь, действительно, сложно об этом: об утратах. О корнях, первопричинах.
«О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют», – как справедливо отмечал Борис Леонидович Пастернак.
Итак, Витебск. А Шагал все куда-то шагал...
Тот сон с Шагалом. Самый, пожалуй, насыщенный и цветной. Я помню ясно эту квартиру Шагала в коричнево-синих плотных тонах. Узкий коридор, заполненный его работами. Мы простились, и Шагал вручил вместо рукопожатия свой рисунок – мой портрет. Я еще помню, во сне, как-то удивился. Шагал рисует меня. За какие такие заслуги? Что за особая честь? Маловероятный сон, но зримый, зримый...
А у вас случались сны с Шагалом, друзья?
Марк Захарович был необыкновенно искателен и вежлив. Ласково лучились его ясные, цвета летнего неба, глаза.
Итак, Витебск. Собственно, у меня миссия. Культурконтрабанда. Везу картины (три) и пьесы к ним (три) госпожи К.Ф. Итак, новый жанр.
На сцене устанавливается картина Катерины Файн. Первые двадцать минут зрители внимательно ее разглядывают. В благоговейном молчании. Потом выходят актеры и разыгрывают изысканное творение Катерины. Возникает новое, еще не виданное искусство. Да, зрители покупают абонемент. Три вечера – три картины.
Вот и решаем начать мировое турне с Витебска. Всё-таки Шагал, Малевич. Их энергетика осеняет.
Вот такие заботы в проекции.
Остановились на полустанке. Открыл я старую, ржавую дверь вагона, а там... лес. А над ним небо, а в нем облака. А на лесной полянке – душистое, разогретое сиятельным августом, сено. Филина фары из темноты чащи полыхают; уханье доносится.
А вот сбросить бы все дела, обстоятельства, годы, биографию, нужные связи, необходимые деньги, усталость, тайные и явные пороки, паспорта, удостоверения, векселя, квитанции, права, договора, обязанности, которые выше прав. Сбросить и уйти, раствориться в этом новом непривычном мире.
И пусть через два-три дня и он окажется старым, истёртым, обыкновенным.
Но эти два-три дня будут полны королевской свободы. Хотя, у королевских особ со свободой как-то не складывается. Всё народ от них требует чего-то.
У нас, рыб, всё же получше с этим делом обстоит. Да-а-а...
– Вот ты и проболтался!
– А?
– Вот и проговорился ты, говорю!
– Думаешь?
– Убеждён. Ведь ты не человек. И даже не амфибия. А просто-напросто рыба. Потомок тех, из созвездия Рыб. Так?
– Тише, тише. Неудобно при посторонних. И потом – какая разница?
– Здрасьте-приехали! Человек – это... Человек – это... звучит...
– Вот именно. Человек – это звучит горько.
– Сильный аргумент!
– Еще бы! Мы рыбы – не рабы. А рабы – не рыбы.
Вот под такие разговоры, да под стук колёс поезд весело катится к Витебску.
Вечерние тени. На небе – голубая августовская эмаль. Золотистые поля ржи.
И тут подумалось.
Условие расцвета искусств – тоталитаризм. Расцвет – вопреки (мысль в скобках, на 431-ом километре пути Санкт-Петербург – Брест).
Итак, тени и эмаль. И птицы на полях чернеют вытянутыми восьмерками. Уж не знаки ли это бесконечности этого текста, этих усилий понять непроходимый мир?
Постепенно энергия неба, птиц, растений переходит в эту историю.
Она обо всём и ни о чём, как и вся наша непридуманная жизнь.
Смешная вечность!

6 августа 2006 г.

P.S. Когда я уезжал из Витебска обратно, в Питер, на серебристую ложечку, торчавшую из вагонного подстаканника, присела невесомая пушинка-паутинка.
Привет от Шагала, должно быть.