старый дом

Тюлень мой господин, а рыба детский врач.
Вернуться к ним зовёт вечерний плач,
серебряный, ничейный, беззащитный -
но лестницы ушли. Дома открыты.
Они пусты, сойдите с высоты,
живите там, где можете согреться.

Тритон дракон, а рыба голова.
Из комнаты в другую не воскреснуть.
По вечерам так хочется исчезнуть,
виссон мой сон, я путаю слова,
мой прежний ум расколот пополам
и жимолость, не замечая ям,
и робкая сестрица голубика
в потёмках пробираются к окну,
и смотрят, и сливаются в одну;
не помнят, кем которая была -
и гладят по испарине стекла.

По ножке деревянного стола
взбираются лишайники и мхи
и гладят по излучине руки.
Мой бедный ум убит, и все дела.
Изнанка на изнанку так легла.
И самый долгий ветер засвистел,
что он умеет резать до костей,
что он дары приносит на ноже.
Из комнаты в другую не смотри -
я травушку повешу на дверИ
вниз головой.
На верхнем этаже
заплакали невесты дождевые,
и хлынули потоки дождевые
от потолка до северной стены.

По берегу стола едва живой
хромает человечек восковой,
паломник из затерянной страны.
Несёт огонь в дырявом животе,
горит, горит о нашей пустоте.

Бежит огонь, впадающий в тоску,
по плеску, по песку, по лепестку
разбитого на повторенья дня -
он ищет язв от прежнего огня.

Сюда, всегда, на каторгу имён
бежит огонь, не назван, не рождён,
мы рифмы и висячие сады -
он ищет нас по зареву воды.
Венок, вода и кружево ночИ
плывут вокруг темнеющей свечи,
и голоса встречаются на дне,
и холода живут на глубине -
изнанка об изнанке так молчит.

Из комнаты в другую не смотри -
плывёт вокруг сияющей зари
венок дорог и водяных зеркал,
пылающих домов, подзорных скал,
венок последних трав, подземных ив,
людей чудесных смертных костяных...

Земля, вода, огонь - мои дома.
Я след ищу от прежнего ума,
чтобы его покинуть на лету
из комнаты - в другую темноту.