Соловки русская Голгофа

 


Соловецкие острова… Сгусток отчаяния, боли, раскаянья, благоговения перед красотой мира.
Над этими островами витает столько нереализованных надежд, недожитых судеб, что они не могли не сложить над Соловками земными свой воздушный Город – его я вижу целыми днями; вечером он засыпает, точнее, погружается в призрачную белую ночь, ведь солнце почти не исчезает с неба.

Неправдоподобно красивые тревожные закаты и перебивающие их нетерпеливые рассветы – оттого, что боль ночью становится острее. Ночью приходят воспоминания -приходят ко всем, неважно, есть у тебя тело или нет, и обитатели воздушного города тянутся к тому, что недолюбили здесь, на земле.
Алый, жаркий янтарный, багровый, лилово- или нежно-розовый, карминный – цвета этой невоплотившейся любви, бурных страстных ночей, прожитых только в воображении, первого поцелуя, осуществившегося только в мечтах, первого прикосновения, последнего слияния…


Днем же город безмятежно-бел. Я смотрю на жемчужные сияющие его башенки, нежно-голубые озера и реки, бирюзовые улицы, озера, покрытые рябью невесомых пёрышек-волн, стройные храмы, слепленные Господом Богом из белых облаков, имеющих тысячи оттенков, – и думаю: недобровольные соловчане обрели в этом городе покой.
В ясный день линии горизонта не видно – кажется, что и море, и небесный северный Иерусалим - единое целое. Они перетекают друг в друга. Когда идет дождь, его пелена скрывает от наших глаз ослепительно белый воздушный город. Кажется, стыдно нашим высоким братьям за наши суетные телодвижения перед Вечностью, вот и закрывает лицо небесный Иерусалим. Плачет. А потом прощает нас – и снова мы видим его улицы, озера, храмы, часовенки.

И еще – те, кто был на Соловках, не могли не заметить, что над каждым из островов свой город из облаков. Есть город Анзер с его Голгофой. Есть город Зайчики – над двумя Заяцкими островами: над Малым Заяцким витают наверняка и тени шестидесяти сектантов, умерших от голода и холода, но не пожелавших поставить свои подписи под антихристовыми бумагами; над Большим – множество душ самых далеких наших предков, пытающихся с помощью лабиринтов соединить земной и небесный миры. Есть и город Муксалма, и – самый большой белоснежный город – над собственно Соловецким островом, самым большим из островов архипелага. В нем больше всего храмов – ведь сотни погибших священнослужителей позаботились о его создании.

И закаты над ним самые тревожные. А как иначе? Представьте хотя бы одну из сотен страшных апокалиптических картин – картину уничтожения древнего монастырского кладбища, когда все кресты были выворочены, снесены, выдраны, выцарапаны бульдозерами из земли и огромной кучей высотой сорок метров возвышались на одном из мысов, неподалёку от кремля, а потом кресты эти жгли – и три дня над островом поднималось багрово-черное пламя.
Отсвет этого пламени и сегодня падает вечерами на миленькую круглую деревянную беседку на берегу Бухты Благополучия. Войдите в неё, как вошла я. Только будьте осторожнее – в качестве ступени, широкой, полированного розоватого гранита, - перевёрнутая могильная плита. Чья-то скорбь. Попираемая ногами. Плита перевёрнута лицом вниз – а и не перевёрнута была бы, всё равно надпись наверняка сбита, стёрта иванами родства не помнящими и креста не имеющими, а потому сраму не имущими.

На Анзере, много не доходя до Голгофы, рядом с полуразрушенной церковкой Свято-Троицкого скита, около барака, где содержались когда-то «мамки», родившие на соловецкой каторге, и священнослужители всех вероисповеданий, мы нашли почти такую же плиту, полувросшую в землю. Надпись в центре старательно уничтожена. По краям кое-что сохранилось – кажется, это та самая плита, которую установили в апокалиптическое время поляки католическим священникам.
Вошли в церковку. Иконостаса нет. Несколько икон на оббитой стене. Вместо пола какой-то незавершенный помост. С бесконечной благодарностью Богу восприняла сообщение экскурсовода о том, что отец Тихон служит в этой церкви. А потом, когда все ушли, постояла в тишине. Зажгла свечу. Помолилась. Слезы потекли сами. И одна мысль, одна боль – простите нас… Господи, прости нас…

Много написано об очищении страданием. Соловецкие каторжане прошли это очищение.
Его не прошли и долго еще не пройдут сегодняшние земные Соловки. Остров уничтоженных улик. Снесённых крестов. Осквернённых и оскверняемых равнодушием туристов храмов.
Когда я увидела на картине заезжего художника, подарившего свои полотна скиту на Муксолме, где Иринарх сорок лет строил дамбу (и вот века прошли, а я бреду по ней, попадая в следы умерших давно чекистов, монахов, философов, учёных, крестьян, воров, проституток, монашек, актёров, врачей, епископов, – все они давно стали соловецкой землёй), – когда я увидела на картине чудовищную яркую красную звезду над монастырскими стенами – звезду вместо креста – все её пять острых лучей пронзили мне сердце. Оно и сейчас истекает алой кровью цвета этих преступных лучей.

Внутри Преображенского собора – трехэтажные нары. Их, а не роскошный иконостас вижу я, входя в белые стены.
Отреставрировать стены можно. Отреставрировать израненное нами пространство и время – нет. Мы – те, кто сегодня приезжает на Соловки, движимый неясным зовом сердца, - лимфоциты, призванные Богом, чтобы рана начала затягиваться, хоть немного… Больно земле. Больно небу оттого, что люди ничему не научились. Хотя им дан был здесь, на этих суровых и прекрасных островах, понятный и прозрачный алфавит.
Например, гора Голгофа – даже размеры её те же, что у библейской Голгофы, о чем говорят верующие. И назначение оказалось тем же. Но – не имеющий ушей – не слышит. Как не видит не имеющий глаз.
А соловецкий монах Иов, опальный духовник Петра 1 , поставивший на Голгофе первую деревянную церковь, не случайно же принял великую схиму под редчайшим для иноков именем Иисус (в честь Иисуса Навина). Голгофский скит стал местом многотысячного распятия – вершилось оно на том самом месте, где примерно за сто лет до этого – в тридцатые годы Х1Х века – была поставлена каменная Распятская церковь. Вон сколько предупреждений! Имеющий уши да…

Во время экскурсии по монастырю девочка-экскурсовод с лицом серой отличницы на вопрос о том, где похоронены погибшие от эпидемии тифа заключённые, ответила с улыбочкой:
- Мы на кладбище живём. У нас говорят, что студентам истфака никакой тиф не страшен.
Кое-кто улыбнулся в ответ – и разговор плавно перетек в выяснение сроков жизни тифозной палочки.
Смелая студентка истфака! А мне вот страшно стало, когда я её слушала. В первый миг – растерянность в душе какая-то и бессилие: неужели гибель тысяч только повод для улыбочки и гадкой шуточки?! Потом – отчаяние: вот одна из тех, кто будет писать и переписывать в очередной раз в угоду кому надо нашу историю.
Говорят, кости погибших (исчисляют этих погибших и тысячами, и сотнями тысяч, - неудивительно, что точных цифр нет, это в традициях бывшего СССР) были вырыты, размельчены, выброшены в море, чтобы не случилось повторения Катыни. Но равно возможно и другое: все оставлено как есть - чего бояться, если могил нет, ведь во рвах зарывали, как падаль, в лесу, в море сбрасывали? Нет могил – нет мёртвых.

Не повезло соловецким зэкам! При жизни над ними измывались, после смерти на них наживаются.
Отвези, просим местного владельца мотоцикла, на Секирную гору.
До Секирки километров десять. Хотели поклониться памяти тех, кто в её штрафном изоляторе сгинул. Сколько заплатите, спрашивает. Ну, отвечаем, рублей двести. В ответ презрительное фырканье и негодование:
- Я и за пятьсот не поеду!
Да ну их, этих жлобствующих шофёров; поверхностных, не любящих свое дело экскурсоводов – слава небу, не все такие; неразвитых девочек-подростков, просящих недорого купить у них непонятно что – картиночку, где якобы котик смотрит на якобы Соловки.

По соловецким островам надо бродить неспешно, вглядываясь в каждый камень и каждую травинку.
Можно тихим вечером погулять вокруг монастырских стен, послушать, как поют камни. Это трудно описать словами.
Можно побродить по болотцам вокруг поселка и найти прошлогоднюю ягодку клюквы – такая сладкая!
Можно заснуть на берегу Белого моря, потому что прошел девять километров пешком до дамбы, устал – жарко! – и увидеть во сне такие реальные, чистые, святые картины, что просыпаешься вдруг обновленным и знаешь, как жить дальше, и веришь в небесный Иерусалим, даже если ты закоренелый скептик.
Можно пойти в Филиппову пустынь, посидеть на берегу тихого-тихого озерка, попить воды из святого колодца – такая она вкусная! На незабудки поглядеть. И почувствовать, что ты весь – душа. Что тебе – счастливо. Что Христос и правда на Соловках ближе.