Горячий снег по мотивам одноименной повести Юрия Бондарева

Все сильнее стучало, гремело по крыше вагона.
Не спалось Кузнецову – в лицо ударяли нахлесты, ветра.
Паровоз с диким рёвом гнал в поле цепь эшелона.
Весь вагон спал под скрежет колёс, и казалось, не будет утра.

А в железной печи давно уже пламя угасло.
Кузнецов спрыгнул с нар, надеясь согреться внизу.
Разбудить он дневального, спящего, тщетно пытался.
Тот, вскочив, робко вскрикнул: «Никак я заснул?»

– Извиняюсь, товарищ льтенант! Ровно меня оглушило!
Ух, до косточек в дремоте меня пробрало.
Кузнецов же с упрёком сказал: «Весь вагон выстудили!»
– Не хотел я, без умыслу. Нагоню я, теперичь, тепло.

Кузнецов влез на нары, дрожащие стуком колес,
И почувствовал, что опять на ветру он замерзнет.
Паровоз эшелон грозным ревом в ночи степью нес
В непроглядных полях – всё ближе и ближе к фронту.

Эшелон встал утром в степи. Толпились солдаты вокруг.
К дымящейся кухне бежали на завтрак, схватив котелки.
– Ох, и ясное небо, налетят они. Слышишь, друг?
– Не болтай! Лучше ешь горох и молчи.

Санинструктора Зою любила вся батарея,
В полушубке, празднично зимняя – стояла она средь солдат.
Дроздовский снежком растирался, все розовея,
И стряхнув с груди снег, подошел к Зое комбат.

– Догадался я, санинструктор, зачем к нам пришли.
Провести в батарее осмотр формой восемь?
Все нормально, у нас в батарее вымерзли вши.
Закаляемся, и болезней, и прочего мы не выносим.

Все уселись на нарах – сегодня гороховый суп.
Пригласив Зою есть, Кузнецов отдал свой котелок.
– Как же вы, лейтенант? – Ничего, мне ещё принесут.
В ясно небо с тревогой глядел тот паренек.

С двух концов эшелона забили зенитки внезапно.
– Кажись, дождались! – крикнул кто-то, прыгая с нар.
Оставаться в вагонах сейчас очень опасно.
– Все из вагона! – кричал Кузнецов и выпрыгнул сам.

Свист пронзительно воздух морозный сверлил.
«Мессершмиты» летели на эшелон.
И Дроздовский огонь с пулемета открыл.
Впереди пылал пламенем первый вагон.

Всё закончилось быстро, команда – расчеты построить.
Подошел генерал, доложили, что раненых нет.
Приказал он к разгрузке всё подготовить.
«Ястребки», патрулируя, слали поздний привет.

– Выгружайся! С платформы орудия вниз!
На последнем разъезде пред фронтом разгрузка.
Все дружно с весельем за дело взялись –
Армяне, татары, грузины и русские.

Колонна тянулась на много сот метров
Четыре часа по пустынной степи.
Хруст снега, удары копыт, стрекот «зисов» –
Гулом смешалось над всеми людьми.

В поту, гимнастерка прилипла к груди,
Кузнецов уж за первым орудьем не шел.
Взвод двигался группками, сбились ремни,
«Когда же привал?» – думал сам Кузнецов.

– Подтянись! Шире ша-аг! – донеслось впереди.
– Ближе к орудьям! Готовиться к спуску!
– Одерживай! Медленней! Лошадям помоги!
Люди взяли с коней на плечи нагрузку.

Но правая лошадь уноса переднего
Внезапно упала брюхом на снег.
Скользив на боку, с криком последним
Скатилась вниз балки. – Как человек…

– Ноги… А плачет, как человек… Испугалась… –
Ездовой Сергуненков, нагнувшись, сказал.
– Пристрелить, чтоб не мучилась и не мешалась.
Сергуненков, вскочив к Рубину, на него закричал:

– Не дам! Что предлагаешь? Убить?
В чем виновата? Лошадь не дам!
Комбат оборвал его: «Плач прекратить!
Лошадь с дороги. Все по местам!»

– Второе орудье спускать на руках!
– Как угодно, хоть на плечах опускайте.
Ответил Дроздовский и, кривясь, сказал. –
Рубин, немедленно пристрелить! Приступайте!

Привал был объявлен, когда уж смеркалось.
Колонна в станицу сожженную втянулась.
– Согреться б. А сколько до передовой осталось?
– …Подъем! Кончай привал! – по колонне потянулось.

– Моргнуть не успели, кончай ночевать? –
Раздраженно в темноте голоса говорили.
– Старшина-то, небось, воюет в тылах.
На горизонтах его с кухней никто уж не видел.

Дивизия Деева к трем часам ночи,
Завершив двухсоткилометровый марш,
Вышла на северный берег реки. Что есть мочи,
Без отдыха все стали оборону занимать.

Скрежет лопат, вгрызавшихся в грунт,
Тупые удары кирок о почву
Слышны были на занимаемом берегу
Реки Мышкова, синеющей в густой темной ночи.

Руками снег с брустверов плотный сгребали –
Всех мучила жажда от долгой работы.
Со скрипом и с жадностью снег все глотали,
Но сохло во рту, и озноб полз от пота.

Кухня ночью пришла только в пятом часу
Скорик кричал: «Где комбат, лейтенант?»
– Слушайте, вы… старшина! Почему?
Не стыдно? Где были? – кричал Давлатян.

– Смешно это слушать, товарищ льтенант.
Ровно только один вы воюете тут.
– Улыбаетесь? В тылу можно сутки торчать?
Наводчик Касымов на повара вдруг

Карабин, щелкнув затвором, направил:
– Уезжай! Немец ты! Уходи! Ты шайтан!
Батарея голодный! Где спал ты, проклятый?
– Касымов! Что делаете? – кричал Давлатян.

– Касымов!.. С какой стати шум вы подняли?–
Кричал Кузнецов, подходя к огневой.
– А-а, старшина! Оборону у кухни копали?
Ну, как там в тылах? Обстреливают-то хоть порой?

– Буду я жаловаться комбату Дроздовскому,
Касымов вон мне угрожал карабином.
– Кому вам угодно, хоть принцу милосскому.
Сейчас же вниз! Быстро кормить батарею!

– Вы больно не командуйте мной, лейтенант.
Я не боец из вашего взвода, а старшина.
Доппаек получите, а сперва есть будет комбат…
– Вниз! К батарее! Быстро! Спуск возле моста.

Тлел пунцово и мирно жарок под раскрытым котлом.
Сливаясь в темную массу, у кухни расчеты толпились.
На раздаче гороха повар звонко гремел черпаком.
Солдаты вокруг, разогретые водкой, с ним говорили.

– Опять суп гороховый! Ты не придумал другого?
– Ну, подсыпь же, побольше подсыпь – о жене вспоминаешь!
– На вредном производстве молоком поить надо немного.
– Задушил горохом! А какие случаи от него бывают, не знаешь?

Мимо кухни в темень откоса свернул Кузнецов,
Натыкаясь у бережка на разбросанные лопаты и кирки.
Блеснула щель света в землянке, и стал слышен звук голосов.
Он отбросил брезентовый полог и вошел в запах глины.

Головами к огню лейтенант Давлатян и Нечаев лежали.
Белым пламенем брызгала гильза с бензином, горя.
Котелки с суп-пюре и рядком кружки с водкой стояли.
Боком сидела Зоя, в какой-то альбомчик смотря.

Кружку с водкой, отдающей сивухой, вошедшему дали.
Он насилу выпил, закашлялся, закусил сухарем.
– Скажите, Нечаев, – заговорила Зоя, – Где вы его взяли?
Ужасный альбом… И зачем только нужен вам он?

– Думаете, Зоечка, я бульварный пижон?
С веселой убедительностью произнес Нечаев. –
Не верите? Тогда я данные представить должон.
– Поменял на табак, сказали, у немки убитой в Воронеже взяли.

Кузнецов смотрел всё на Зою, освещенную белым огнем,
Что-то пытаясь сыскать неуловимо знакомое в ней,
Как будто он видел это дома в часы снегопада в окно:
Опущенные к альбому глаза, и полоски длинных бровей.

Нечаев, смеясь, говорил о «разном разврате» в альбоме.
Краснея, пытался утихомирить его Давлатян:
– Сплошные пощечины я бы давал вам на месте Зои.
Она же, смеясь, ответила: – Благодарю, лейтенант…

– Напрасно, товарищ льтенант, – сказал тут Нечаев
Зоечку испытать я хотел, а вы начинаете уж!..
И вроде ей тридцать лет, и всё знает.
Сама… одуванчик! И вроде ходила замуж.

Тотчас умолк – глаза в луч взгляда Зои попали.
Она приказала: – Полейте мне на руки водку мою!
Пальцы после альбома отвратительно липкими стали.
А захотите себя испытать, смотрите на немку свою.

Светало. И среди зарева какие-то тучи сверкали.
Они приближались, с гулом моторов шли прямо сюда.
Косяки нагруженных «юнкерсов» к ним подлетали.
Их было столько, что комбат не смог бы сразу и сосчитать.

Колотился в ушах и дрожал рев моторов.
– Воздух!.. – где-то внизу надрывно кричали.
В ровике тесном стояли: Кузнецов, Чибисов, Уханов.
Падая вниз, пронзительно бомбы визжали.

Тяжко качаясь, они на батарею неслись,
Ежесекундно увеличиваясь у всех на глазах.
Кузнецов опустился в окоп и крикнул: – Ложи-ись!
Тотчас ураганом черным накрыло, ударило жаром в плечах.

Ровик тряхнуло, подкинуло, сдвинуло в сторону.
Почудилось, будто вставал он на дыбы.
Удушающим дымом ударило в голову.
Резали воздух осколки, накрывало пластами земли.

Завершился тут круг бомбёжки последней.
Прямым попаданием у Давлатяна
Взорвало орудье… Расчет весь четвертый…
Двое убито. Пятеро ранено.

Вдруг накатило глухим гулом низким.
Возникла тень чёрна из пепельной мглы.
Вились вихри снега, рвались из труб искры.
Тяжко качаясь, в атаку танки шли.

– К орудиям! – отчаянно кричал Кузнецов.
– К бою!.. – доносилась команда. – Вперед!
К орудьям бросались солдаты из рвов.
К бою готовился каждый расчет.

Вдруг воздух рванул с грохотом справа –
Огонь одно орудье Давлатяна открыло.
Тотчас лопнул эхом ответный взрыв танка.
– Кажись, лейтенант!.. Второй взвод там накрыло.

– По танкам справа… Наводить в головной!
Кузнецов прокричал в ту же краткость секунды.
Прицел двенадцать, бронебойным… Ог-гонь!
Волна выстрела жаром рванулась в уши.

Вслед за Кузнецовым ударили другие.
Воздух гремел, разбиваясь, дробясь.
Бронебойные трассы выносились огневыми.
Ответно били танки, зигзагом сходясь.

Кузнецов продирался меж стен к Давлатяну:
– Огонь по танкам! Я к второму взводу!
А справа в пробитую брешь шли три танка.
Спаренными трассами били пулеметы.

– К орудию! – прибежав, он прохрипел.
То, что он увидел на огневой Давлатяна,
Было ужасно… За колесо посмотрел:
Копошились там: Зоя и Касымов раненый.

– Зачем меня хоронишь? Уйди, сестра, уйди!
Накладывала бинт на гимнастерку сверху Зоя.
Они не видели, что прямо на них танки шли.
– Зоя заряжай! – дошел крик Кузнецова.

Когда она толкнула снаряд, и щелкнул затвор,
Огромная чернота гусеницы уже лезла в прицел.
Он нажал на спуск и не услышал танковых разрывов в упор.
Страшной силой Кузнецова ударило, но он чудом остался цел.

Касымов был убит осколками в грудь,
Его безусое лицо, ставшее мертвенно-белым,
Удивленно смотрело на свою алую грудь,
На разорванную в клочья, иссеченную телогрейку.

Кузнецов поднялся, но вторично его ослепило.
Зоя упала рядом, за шинель руками схватившись,
Прижимаясь к нему так тесно и плотно, что больно было.
Они лежали, с каждым разрывом все крепче обнявшись.

Взрывной волной Зоины волосы кинуло ему на лицо…
Внезапно обмякло в руках её тело от удара в спину осколка…
Что-то жарко и горько сдвинулось в горле комком…
Он рыдал так впервые в жизни отчаянно и одиноко.

Стиснув зубы, молча, слезы глотая,
В отчаянии он лбом прижимался к перчаткам.
И когда вытирал он лицо, закипая,
Снег на рукаве от слез был горячим…


21.02-9.03.2005