Reguiem по A-320 Одним файлом

1

***************************Светлой памяти экипажа А-320, 3 мая 2006 года


Была нелетная погода и въехали в ночное море.

Сестры и братья мои немного поволновались.
экипаж перепутал что-то и запутался в нитях дождя
на бреющем полете, когда не было никакого шанса
взмыть, оторваться, улететь подальше, набрать высоту.

Тогда оставалось Черное море в шести километрах от Сочи
и два часа по московскому времени, и точка, исчезнувшая с радара,
стала точкой отсчета назад, то есть братья и сестры мои
поволновались немного, почувствовав тело Черного моря,

**************– Но разве так садятся, нет, нет, точкой отсчета назад:
**************самолет заходил на посадку и не сел с первой попытки,
**************разве они волновались тогда: вот звукограмма их разговора:
**************«минуточку», «прием», «высота тыща пятьсот», «садимся»,
**************короткое совещание, исключавшее лишние слова,
**************движенья и ошибки за хлопнувшим тумблером рации
**************– не впервой, братья и сестры мои
**************тогда и не волновались – зачем – думать о том,
**************что черное море станет могилой, толщею, сверху
**************заглушившей работу двигателя, катеров, голоса и плач. –

точкой отсчета назад и – вперед к черному дню авиации,
соколов, крылышек наших, нашей семьи, нашей работы
ждать, провожать и встречать, – затертой работы, –

вплоть до того ожиданья, когда поставят точку
над надеждою нашей, – не их, – над нашей заботой
по вылову информации, туфлей, тел и обломков
реквиема по всем каналам и целого рейса «груз номер двести», –

*************– нет, нет, не волновались тогда братья и сестры мои,
*************въехали в Черное море и не волновались,
*************разве что немного поволновались,
*************когда слетели с мест пластиковые стаканы
*************и лицо врезалось в борт –

когда язык наш слежится, свернется и нащупает словно кость
свою слово смерть.

 
2

А потом были волны
и волны, и волны, и волны
и волны, и катера вздымались на гребне,
как листья сухие, слушая
биение жизни в теле черного моря,
и взгляды, воспаленные взгляды
от всматривания в эту серую плоть.
Ничего, ничего, ничего.
Море гудело железом своим,
переборками скрипело, взрывалось
минами и прошивалось эхолотами –
золотыми нитями наших чувств.
Море дарило остатками своего пира,
выбрасывало непереваренные куски,
непрожеванные части,
вздохи отрыжек его
ловили руками.
Ничего, ничего, ничего, что могло бы...
И трупу были рады, как живому.
И вечер наступает так рано,
в пять или шесть, и завтра опять
за работу. И волны, и волны,
и волны, которые как-то сомкнулись
и назад уже их не раскрыть,
не найти этот след, это шов,
куда протянулась тонкая леска
крика небесного, гула, огня и рычанье
турбин, – только наше
свечение внутрь этой плоти.
От птицы небесной осталось,
лишь только осталось, что это:
люди на катерах ловили руками
серебряное оперенье.
Ничего, ничего, ничего, что могло бы
придать статус отчаянью.
На берегу те же взгляды, – но вдаль,
на катера, – привезенные тоже.


 
3

И взглядом по экрану
рассеивая горе,
еще без слова смерть,
скользим скользящим взглядом.
выплакивая горе,
высматривая дно.

В чешуйке отражений,
В слезящейся программе
как урну, сердце прячем,
случайные движенья,
двойные содроганья
и – ведь пока не время –
не плачем и не плачем.

Но это близко, с нами,
И мы живем в программе,
В программе новостей.
Но ты пока не с нами,
ты на борту – посадки
не объвляют вроде.
Скорей бы, уж скорей.

Ты на борту, мы знаем,
но ты пока не знаешь,
где ты и где твой трап.
Так глубоко – мы знаем,
и быстро разъедает
там сероводород,
что скоро не узнаем
тебя мы никогда.

Нелетная погода
и не дают посадки,
но разве так садятся? –
прости меня, прости.
Но крикни, ты хоть крикни
от боли иль от страха,
ты крикни, чтоб мы знали,
как это тяжело.

Немея с каждым часом,
крошась на крошки, клетки,
ты, только ты и знаешь,
когда же будет миг,
когда же будет время
нам всем сказать с тобою
по-рыбьи, по-живому,
вздохнуть с тобою: смерть.


 
4

Все кончено, все кончено давно.
Вода сыта, вода нема повсюду.
И даже день назад, и час, минуту
все кончено, все кончено давно.

На глубине, как и в глазах, темно.
И нет ни до, ни после перемены.
И даже если смерть пришла мгновенно,
все кончено, все кончено давно.

Изведать темноты нам не дано,
И крылья вновь спасут своим размахом.
И если смерть одним накрыла махом,
Все кончено, все кончено давно.

7 мая 2006 г.