Про девочку на Ваганьковском кладбище

Я поехала в Москву с одной целью: сходить в Борисоглебовский переулок к Цветаевой. Пришла – закрыто. Сидела на тротуаре, глядела на окна, гадала. После, решила отправится к Окуджаве и Высоцкому на Ваганьковское. Пришла, оказалось, только после закрытия. Что же это за день такой! Смотрю сквозь решетку, гадаю. Смеркается. Заметив, вышла мне на встречу девушка- сторож, предложив маленькую экскурсию. Барышни, мне кажется, в целом существа милые, часто вызывающие всякие положительные эмоции, очарование, восторг или просто желание созерцать. При виде моего экскурсовода я испугалась, но после некоторого колебания согласилась на прогулку.
У нее было странное, прямое, лошадиное лицо со шрамом. В гипсе шея и рука, кажется, синяки и, может, алкоголь. Я старалась на нее не смотреть. Не замечать.
Мы гуляли по кладбищу, останавливаясь у могил. Она все время что-то рассказывала. О барышне, застрелившейся на могиле Есенина; о женщине, видимо сумасшедшей, приходившей “К Есенину” в свадебном платье, падавшей ниц на могилу и плакавшей; о совсем юной особе, охраняемой ангелом золотым, дочери какого-то московского авторитета, погибшей из-за разборок отца; о старых еврейских надгробиях, постоянно (чуть ли не каждую неделю) оскверняемых скинхэдами. Мы таскали камни, обломки памятников, пытаясь вернуть могилам прежний вид. К этим уже никто не приходил.
А потом – хуже. О себе. Живет в хижине-сторожке, “прямо здесь”, с бойфрендом, тоже сторожем, с которым недавно повздорили и, вот, она теперь ходит в гипсе. Говорит спокойно, совсем без ненависти, без зависти, даже без злости. Жалеет его, потому что он пьет и бросить не может. Обычно я записываю, покопалась в бумажках, - ничего не нашла. Прошло лет пять наверно. Сейчас не все помню. Даже имени ее не помню. Кажется, Наташа, а может Катя.
Рассказывает о себе. Увлеченно. Горько. Видимо, накипело и некому было выговорится. Вдруг:
- А хочешь я тебе стихотворение прочитаю?
- Свое?
- Свое.
Удивительно! Никак не ожидала. Очень обрадовалась. Читает. Грустное. Написанное навзрыд. Я бы так не написала. О сестре. Младшей. Сестра танцует, балерина значит. Молодая, красивая, талантливая. На пути к успеху. И с мамой отношения хорошие, и все ее любят, и вообще она замечательная. И вот эта моя девочка с Ваганьковского желает ей всего-всего. Того, чего у нее самой никогда не будет, даже свидетельницей чего она никогда не станет, т.к. с семьей не общается, знает понаслышке. Здесь есть и зависть и гнев и боль, но и радость и любовь.
Мы дошли до Окуджавы. Я тоже что-то ей читаю, может даже пою. Вместе вспоминаем песни Булата. Она кажется плакала. Я убеждала, что еще все двери открыты, что она хорошая ( в противовес какому-то чувству вины), сильная, талантливая. Нужно вырваться из этого ада и все получится. Она хочет учиться – поступит. И стихи замечательные – надо писать. Все образуется. Будешь ты счастлива. А ей 31 год.
Темно. Поздно. У меня - поезд. У нее – бойфренд и предложение поставить свечку Ксении Блаженной, чтобы желания у меня исполнились, а я как раз очень была озабочена стихами и публикацией. Дает свечу. Идем к закрытой часовне перед которой есть канун. Я молюсь за эту девочку, как умею, изо всех сил. Чтобы она жила. Она говорит, что вряд ли что-то получится, потому что свечки у них тут на улице не горят, сразу тухнут. И если все же одолевают ветер, значит Ксения услышала. Ставим. Уходим. Она оглядывается – свечка горит. Она не верит, радуется. Оглядывается еще – свечка горит. Она мне сообщает, что это - чудо. Всю дорогу оглядываемся – свечка горит. Я тоже радуюсь и думаю – чудо.
Подходим к выходу. Прощаться я не умею, никогда не знаю как. Стою, переминаюсь. Она говорит: «Ты не думай, я не лесбиянка. Можно тебя обниму?». Обнимаю ее. Уверяю, что все будет хорошо. Ухожу. Чувствую, что она еще там, на том же месте. Чувствую взгляд.
Эту девочку никто никогда не заметит, не вспомнит, даже может быть не полюбит. Стишок нигде не напечатают. Я его не помню. Я даже имени ее не помню. Со стороны такая картинка кажется кошмаром, но когда находишься в какой-то ситуации, она становится нормой. Ужаса не замечаешь. В голову не приходит. Я очень хочу, чтобы она жила. Вырвалась. Чтобы все у нее получилось. Ведь человек же есть где-то, ждет ведь где-то чуда…