Коктебель

Колдун

Коктебельская набережная хороша вечером, когда проталкиваешься сквозь строй свечных огоньков, которые с заходом солнца зажигают торговцы на своих лоточках. В неясных тенях переливается разложенный на лавках товар, звенят развешанные тут и там колокольчики, колеблются кожаные веревочки и женские бусики. Представляешь себя участником средневекового карнавала и при ходьбе немного гримасничаешь и еле заметно подпрыгиваешь.
В центре Коктебельской набережной находится фонтан, а вокруг него расположились художники и фотографы, которые с наступлением темноты отодвигаются на второй план, потому что все внимание привлекают гадалки, хироманты, маги и колдуны. Они зазывают публику, хватая ее за руки и прорицая судьбу и будущее. Делают они это активно, и только один колдун в байковой, вышитой геометрическими фигурами жилетке сидит отдельно и никого не трогает. Седой, бородатый и суровый, он смотрит мимо тебя и нисколько не зовет, а предупреждает, что именно он и есть самый лучший. Рядом с колдуном находится табличка «Петрович», а у других гадалок и магов таблички «госпожа Феодора» или «факир первой гильдии ибн Салам».
Я три раза пытался подойти к Петровичу, но всегда был в компании, а мне казалось, что идущие рядом осудят мой поступок, так как я человек с образованием и не должен верить в колдовство. Но однажды я специально сбежал ото всех и нашел Петровича занятым какой-то дамой в соломенной шляпе, однако ждать окончания сеанса не стал, в который раз поддавшись собственной стеснительности.
Потом когда я уезжал, то Е. принесла мне визитную карточку Петровича, зная как я хотел к нему попасть. Я поблагодарил Е. и спрятал карточку глубоко на дно дорожной сумки, чтобы в следующий приезд осуществить задуманное, узнать свое будущее и бросить курить.

Трава- мурава

По побережью в огромном венке из синеньких полевых цветочков ходит баба Анджела и, аккуратно переступая через отдыхающих, кричит: «Кому трава-мурава. Помогает потом, помогает сперва, мальчишки – снимайте штанишки, девчонки – распахивайте юбчонки». Так как в Коктебеле нравы свободные, то многие спрашивают у бабы Анджелы чудесные снадобья для души и тела, и она, подолгу останавливаясь у каждого вопрошающего, рассказывает, что и как надо заваривать и пить, чтобы не утратить молодость и силу влечения.
Однажды Анджела исчезла с пляжа, а мы видели ее в телевизоре в передаче у модного московского ведущего, где она говорила о целебных свойствах горных Кара-Дагских трав и способности обычного человека продлить свою интимную жизнь как можно дольше. Баба Анджела была убедительна, зал ей рукоплескал, а ведущий отнесся по-доброму, несмотря на щекотливую тему.
Когда баба Анджела вернулась в Коктебель, то ее торговля на пляже на одно время замерла. Все ждали, как поведет себя новая телезвезда, но характер Анджелы не изменился, и поэтому торговля восстановилась: два пучка утром по двадцать гривен и четыре пучка вечером по двадцать пять гривен.

Напарник Кобзона

Тарас вышагивает в белых холщовых штанах, закатанных до колена, и сандалиях на босу ногу по деревянному настилу, а мы еле за ним поспеваем. На Тарасе нет майки, черная прожаренная кожа искрится фиолетовыми разводами на солнце. На голове у Тараса — шапочка с вертикальным вырезом, напоминающая тюбетейку.
Тарас жестикулирует и кричит: «Да вы знаете, кто я такой? Да я здесь первый певец! Когда в кафе «Лира» приезжала Верка Сердючка, то Тараса специально вызывали. Я вышел, запел — и весь зал замер. А когда «Песняры» в Керчи были, так исключительно за мной «Мерседес» прислали. Машина ехала двести километров в час, чтобы успеть. И успела. Зато когда прилетел Иосиф Давыдович, то он услышал, как я в кафе «Богема» пою, и после выступления вышел на сцену, обнял меня и сказал – вот он мой напарник. Давай, Тарас, по стране вместе ездить, деньги зарабатывать».
«Ну, а ты чего?» — спрашиваем мы.
«А я — ничего. Я ему говорю, что влюблен я, господин Кобзон, в Крым и никуда уехать не могу, так что езжайте в Москву без меня, но я, если позовете, то могу в гости приехать, попеть Вам Коктебельский шансон».
Тарас садится на бетонный парапет набережной, болтает в воде ногами, пристально смотрит вдаль из-под руки прямо на пекущее полуденное солнце и поет Коктебельский шансон.

Слон

Слон — это легенда белорусского андеграунда, рокер со стажем из Минска, который ежегодно приезжает в Коктебель, чтобы поиграть и попеть джаз в кафе «Лира».
Слон начинал в Минском Педагогическом Институте при коммунистах, где отказался учиться на русском языке, потому что по паспорту белорус, а так как учителей и учебников не было, то он самостоятельно по где-то добытым книгам выучил белорусский язык и запел на нем.
Фурор был огромный, потому что уже сам по себе сыгранный джаз-рок должен был вызвать вулканическую реакцию у публики, исполненный же на белорусском, полузабытом и никому не нужном языке, он приобретал какое-то революционное и антисоветское звучание. Слон был с треском выгнан из института, а его жизнь покатилась по наклонной плоскости. Его исключили из комсомола, уволили с работы, и участь Слона была бы предрешена, если бы не началась перестройка, с которой у белорусскоговорящей группы образовались поклонники, альбомы и заграничные гастроли.
Пик славы группы Слона приходится на начало девяностых, когда ее включили в концерт «Рок против апартеида» на «Уэмбли», а сингл Слона «Батя, батя», спетый на белорусском вошел в хит-парады крупнейших англоязычных радиостанций.
На родине его носили на руках и показывали по телевизору, пока не сменилась власть в Белоруссии. Из-за этого Слон вынужденно остался дома без больших площадок, а подвальные клубы не кормили. Тогда Слон решил ежегодно приезжать в Коктебель, чтобы заработать наперед.
Сегодня как раз его концерт в кафе «Лира». Он будет стоять, несмотря на жару с саксофоном, в кожаной куртке с заклепками, и петь на белорусском языке про свою патриотическую позицию, а публика ему будет кричать, чтобы он исполнил про Галю или про Стеньку.

Художник Кондратий

Художника Кондратия в Москве зажимают, а в Коктебеле — нет. Он приезжает поздним маем и живет до конца сентября, рисуя отдыхающих и проводя творческие акции.
Когда проводится творческая акция, то весь поселок усеян плакатами с его физиономией, в которых разъясняется день и время проведения акции.
15 сентября Кондратий и его друг и соратник Пехлеваниди залезли в холщовые зашитые мешки и прыгнули с пирса возле фонтана в глубину Черного моря, взяв запас кислорода, чтобы дышать. Потом подъехали приятели на мотоциклах «Урал» и стали их вытягивать баграми, но все время промахивались, и поэтому вызвали водолазов, которые за сто гривен нашли на дне Кондратия и Пехлеваниди.
Их достали под радостное улюлюканье присутствующей зрительской публики, а я разрезал мешки, где сидели участники акции, сосущие кислород.
Чуть позже отогревшийся и порозовевший Кондратий говорил мне: «Вот видишь, Славик, как ко мне здесь тепло относятся. А в Москве бы уже давно вызвали милицию и сдали в кутузку, надавав по почкам».

Ослик

Ослик — это самое грустное и несчастное животное Коктебеля. Он стоит с таджиком на солнцепеке, возле столовой, и мучительно ждет, когда же кто-нибудь из отдыхающих решит на нем прокатиться. Иногда подходят дети и дергают его за хвост, а бывает женщины суют ему что-нибудь пожевать.
Ослика очень жалко — не знаю, почему. Вот обезьянку у фотографа почему-то не жалко, или верблюда у игральных автоматов не жалко, а на ослика смотришь — слезы наворачиваются.
Когда я разбогатею и у меня будет куча денег, то я обязательно выкуплю ослика у таджика и не стану его заставлять катать отдыхающих и старожилов за деньги. Он всегда будет получать порцию овса и ему не придется работать.
Спасение осликов — это гуманно.

Давняя любовная мечта

В Тарасе росту сто пятьдесят два сантиметра, а в Еве — два метра десять сантиметров. Ева — волейболистка и она приехала в Коктебель с волейбольной командой Курской области на сборы перед Спартакиадой народов России.
Тренер Евы, старый хромой армянин, все время ходит вокруг девчонок и кричит матом, что они не так подают, не так ставят блок и все делают медленно, как коровы. Из-за этого девчонки запираются после тренировок в номерах пансионата и никуда не выходят. Ева говорит, что ей стыдно показывать людям, какие у нее длинные ноги и руки и какая большая ладонь, поэтому она на пляж вышла только один раз глубокой ночью, когда Тарас ловил на голый крючок без наживки крымскую ставриду.
У Тараса была давняя мечта — влюбиться в очень высокую девушку, и он сразу подлетел к Еве и очаровал ее, и Ева не вернулась в пансионат ни в эту ночь, ни в следующую, а только через неделю, на что тренер-армянин исключил ее из команды, и Ева пошла к Тарасу.
Тарас посмотрел на Еву снизу вверх и сказал, что исполнилась его мечта о любви к высокой девушке, а Ева дала ему пощечину, так что Тарас отлетел на два метра, как волейбольный мячик.
Ева уехала в Курск, но после писем Тараса вернулась насовсем через два года.

Крымская ставрида

Крымская ставрида — это маленькая блестящая рыбка размером с палец, которая кидается на голый крючок в период лова, когда вы чуть-чуть подергиваете леску рукой.
Когда ставрида ловится, все побережье Коктебеля усеяно лодками и баркасами старожилов, которые, красные и обветренные, выходят с ведрами в море, чтобы надолго пополнить свои рыбные запасы.
Кораблики стоят и качаются на волне, а в это время пассажиры с лесками вытаскивают прожорливую рыбку и складывают ее в ведра, чтобы потом закоптить или засолить. Крымская ставрида — это очень вкусная рыбка.
Никогда не верьте старожилам, которые везут вас за деньги на рыбалку не в период лова ставриды. Ваши удочки будут бездействовать, на них не клюнет ни одна рыба — ну, разве что, бычок, и вы зря потратите время и деньги.

Смерть

В Коктебеле не песок, а галька. Поэтому частные пляжи закатывают бетоном метра на четыре, чтобы сразу прыгать в глубину, минуя мелкие и средние камни, разбросанные по дну. Из-за этого в Коктебеле нельзя входить в море постепенно, а приходится сразу прыгать с головой — оказываешься на двухметровой глубине, только руками и ногами успевай колотить, а если плохо плаваешь, то сразу тони.
Я плохо плаваю, но вместе с Н. полез в волну купаться, и меня понесло на торчащую со дна скалу, но я гордый: бью изо всех сил по воде, и молчу и постепенно приближаюсь к своей смерти. Вспомнил я маму, вспомнил я папу и братьев, но в последний момент закричал что было мочи: «Тону!» Н. подплыл ко мне и сказал: «Берись за бока и вытягивай по поверхности тело, только не суетись, а то оба потонем», — и мы выплыли на берег.
Потом, в спокойное море, я доходил до этой скалы. В месте предполагаемого утопления было метр семьдесят, а у меня рост метр семьдесят шесть на цыпочках, но я все равно Н. благодарен, потому что он никому эту историю не рассказывает.

Выступление в керченской библиотеке

Когда приезжаешь поэтом в Коктебель из Москвы, то тебя обязательно пошлют читать стихи в Керченскую библиотеку. Наверное, потому что такая традиция, или места как-то связаны. В Керчь надо ехать по асфальтовой дороге на автобусе два с половиной часа, пока не привезут всех критиков и стихотворцев в столовую покормить и не поводят по казематам Керченской крепости, где чувствуешь себя солдатом Крымской войны, хотя крепость позже создавалась.
На выступление в библиотеку уже все приходят сытые и только не спеша пьют кофе и чай и жуют печеньки на креслах и стульчиках. Вообще, есть в библиотеке —стыдно. Мучают мысли о трудностях периферийной культуры, а тут еще и ты со своим желудком. Перед выступлением приходят корреспонденты и берут интервью на украинском языке, и все московские мэтры толстых журналов молчат, а говорят какие-то другие, но позже начинаются чтения, где все меняется наоборот.
Кто-то громко и эпатажно славословит, а кто-то рассказывает о делах, а я заикаюсь, когда представляю наш поэтический журнал, и потом К. в курилке больно хлещет меня по щекам, потому что не справился с заданием редакции и все испортил.
После чтений московских поэтов выступают зрители. Они оказываются тоже поэтами и читают свои стихи, а мы слушаем, хлопаем друг другу и радуемся встрече с высоким.
Ночью едем в Коктебель и спим в автобусе.

Котята

Все коктебельские кошки — дикие, но они ходят по домикам отдыхающих и ищут какого-нибудь корма. Если вы будете им давать корм регулярно, или кошка с котятами, то они за время отдыха привыкнут к вам и даже станут позволять себя гладить, например, по утрам, когда лакают ваше молоко.
По ночам коктебельские кошки бегают по бетонным пляжам и высоким межпляжным перегородкам, срываются с четырехметровой высоты вниз и падают со всей дури. Тогда раздается визг и шипение. Упавшая кошка немного лежит на бетоне, а потом, очухавшись, бежит дальше.
Когда видишь коктебельских кошек, особенно котят, то понимаешь, что скоро закончится сезон, разъедутся отдыхающие, и вся эта полудомашняя живность останется без еды. Животные потянутся с пляжей к центру поселка, просясь в дома старожилов, но у них и так живут свои кошки, а куда девать новых непонятно.
Из-за этого Е. начинала свой утренний монолог с того, что несла ко мне за шкирку котенка от местной приблудной красавицы и говорила, зная, что у меня в Москве питомцев в квартире нет, какой он чудный, какой он хороший и какой он ласковый. Котенок, прозванный за большие уши Локатором, урчал на моих руках и терся мордочкой о щеку.
Е. это проделывала каждое утро и, в конце концов, я сдался и запаковал перед отъездом радостное животное в кожаную дорожную сумку в качестве подарка жене.

Похороните меня рядом с Волошиным

Максимилиан Волошин умер в 1932 году и по собственному желанию похоронен на вершине холма Кучук-Енишар, откуда открывается великолепный вид на окрестности Коктебеля.
Если забираться на холм с писателями и поэтами, то долго идешь и думаешь, когда же, наконец, доберешься, а потом подходишь, запыхавшийся, смотришь на могильную плиту в лучах заката и думаешь: до чего же хорошо.
Когда мы так стояли плечом к плечу с К. и смотрели на окрестности, то он поглядел на меня пронзительно и говорит: «Хочу быть похоронен рядом с Волошиным», — и как-то даже вздрогнул.
Хотя, если честно, то я его понимаю. Чего еще надо поэту — ветер, море, солнце и вечность.

Губанов

Последним перед отъездом коктебельским вечером к нам пришел московский бармен Сема и принес бутылку местного «Алиготе». Мы сидели с Н. и Е. и смотрели на закат, а Сема рассказывал про цены на колбасу и сало на рынке «Крымский кооператор». Когда Сема ушел, то мы пошли прощаться с соседями, а Н. зачитал им «Полину» Губанова. Соседи возмутились и сказали, что ранний Губанов — это полное фуфло, а вот поздний Губанов — это сила и привели пару цитат, на что мы с Н. затопали ногами и тоже продекламировали по памяти пару-тройку строк. Так мы и цитировали друг другу часов пять, а утром оказалось, что у Н. разбиты очки, а у меня побаливает плечо.
Е. вывинтила мне ухо, думая, что это я, как обычно, во всем виноват, но Н. утверждал, что все дело было не так. Сидя на верхней полке в купе, он возносил руки вверх, громогласно твердил о моей чистоте и близоруко подносил железнодорожные билеты к самому носу.

В поезде

Когда на станции «Владиславовка» мы сели в поезд «Керчь – Москва», то Н. на мобильный телефон позвонила Лиля Федоровна Ж. и захотела приобрести пятьсот журналов «Современная поэзия» за бюджетные деньги для региональных библиотек.
Услышав это, Н. зарычал, как медведь и бросился мне на шею, а Е. порылась в своем рюкзаке и достала бутылку коктебельского «Алиготе», чтобы отметить небывалый успех на ниве издания поэтических текстов наших соотечественников.
Когда мы открыли бутылку и наполнили бокалы, то в районе Джанкоя в наше купе постучали и вошли два суровых работника железнодорожной милиции, чтобы проверить наше поведение под воздействием алкоголя, ибо распитие спиртных напитков на украинских дорогах запрещено.
Изъяв документы у Е. (гражданки Беларуси) и покопавшись в паспорте Н. (выросшего в подмосковном городе Дзержинске), они перешли к моему паспорту под нескончаемый щебет Е. о наших героических усилиях в области поэтического самопожертвования.
В конце концов, маленький с оттопыренными ушами, ткнув пальцем в строку паспорта с моей фамилией, произнес:
— Ваша фамилия Харченко?
— Да, — ответил я и заискивающе задергался.
— Вы родились в поселке Холмском Крамоторского р-на Харьковской области в 1971 году?
— Да — я еще больше скукожился и закивал.
— Пойдем, Петро. Цэ наши гарны хлопци, — произнес маленький с оттопыренными ушами своему напарнику и хлопнул меня по плечу.
Впервые в жизни я получил преимущества от того, что являюсь русским украинского происхождения, забывшим язык, но сохранившим фамилию!