Холодная вода

Я на берег пришёл в непонятное зыбкое время,
Когда вроде бы ночь, но заря неотвратно близка.
Запустил папиросой в ещё непроглядную темень
И, видать на беду, оттолкнулся веслом от песка.
Было всё как всегда: моросило, знобило, светало.
Тусклый желтый фонарь мошкару собирал на корме.
Поплавок чуть заметно дрожал, густера не клевала,
И пустая бутылка о чём-то грустила на дне.
"Беломор" отсырел, и болело затёкшее тело.
От рыбалки такой все слова начинались на "ё".
И ведь знал, что нельзя, только водка совсем одолела,
Я, едва задремав, клюнул носом и впал в забытьё.
Накануне в пропахшей навозом и сеном деревне,
Комаров отгоняя махрой, под мычанье скота,
Выдавая за правду предания ветхости древней
И беззубыми ртами иные смакуя места,
Старики говорили, что в омуте водятся черти,
Что русалки шалят, поднимая тяжёлую муть,
Или морок наводят и после щекочут до смерти
Молодых рыбаков, перед тем, как на дно утянуть,
Что совсем водяной разошелся и прочие страсти.
Детвора замирала и слушала их не дыша.
Я, украдкой смеясь, вновь и вновь проверял свои снасти
И не верил ни слову, на местную дикость греша.
Неспроста забавлял горожанина гомон их вещий.
Подмывало сказать: "Да не видели вы ни черта!
Там, откуда я родом, встречаются монстры похлеще,
Не чета вашей сказочной нечисти, ой не чета".
Так с чего мне приснились теперь их суровые лица,
Монотонно бубнящие: "Дожили мы до седин
Ибо сызмальства знали, черна в нашей речке водица
И без счёта сгубила народа коварством своим".
Я вчера не узнал ни имён их сермяжных, ни отчеств,
Оттого и не ведал кого от души помянуть
За зловещее карканье и безысходность пророчеств,
Когда выпал спросонья из лодки и начал тонуть.
Может борт, заблудившись, волна ненароком толкнула,
Но сквозь сон показалось, что, словно играя со мной,
Чья-то быстрая тень мою лодку кругом обогнула,
Белизной отливая и ярко блестя чешуёй.
Я люблю пошутить, но такие жестокие игры,
Когда шанс победить зацепился за ноль на шкале,
Когда в шкуру мою ледяные впиваются иглы,
Не дождаться подмоги и жизнь на кону, не по мне.
Я пловец не из лучших, но здесь не разлив Амазонки
И до берега скрытого дымкой рукою подать,
Но никто не услышит мой выкрик отчаянно громкий,
Лишь откликнется эхо: "...и бога...и душу...и мать..."
В деревенской избе в колыбели почувствует лихо
Круглощёкий бутуз и, очнувшись от грёз, заревёт.
Молодая мамаша споёт ему песенку тихо,
Перекрестится истово трижды и снова заснёт.
В волосах моих мокрых апрельский запутался ветер.
Тот, кто выбрал меня, чтоб теперь покуражиться всласть,
Не в того угодил, может быть, когда жертву наметил,
Ангел прежде хранил и теперь не позволит пропасть?!
Я боролся твердя: "Врёшь, старуха! Не так! Не сегодня!"
И, плюясь и хрипя, что есть сил по воде молотил,
Когда кто-то, негромко смеясь, меня сзади приобнял
И за полы разбухшей фуфайки на дно потащил.
Мне не вырваться было из цепких объятий ундины.
Задыхаясь от страха, бессилья и хруста костей,
Слышал ласковый шепот: "Мой сладкий, мой нежный, любимый..."
И от этого шепота было ещё холодней.
Закружилась башка от такого дурного расклада,
Затянуло туманом глаза, зазвенело в ушах.
Не в светёлке, выходит, моя горевала отрада,
Не в высоком жила терему, а ждала в камышах.
Обвивали всё туже волос изумрудные нити.
Я, ещё трепыхаясь, уже понимал - быть беде.
И надорванным горлом успев просипеть: "Помогите..."
Не доплыв до мостков, захлебнулся в студёной воде.
Я напрасно смеялся и старцам не верил намедни,
Не смотрел бы сейчас, опускаясь спиною на ил,
Как летящий наверх, пузырящийся выдох последний
Мой прощальный привет наступавшему дню уносил.

Нынче в полдень, меня на ночлег приютивший, хозяин
О котомку споткнётся с моим немудрёным добром.
Усмехнётся в седые усы и зарубку поставит
Чуть повыше других на дверном косяке топором...