В далеком сорок первом

Уже на юг тянулись птицы.
На поле скошенной пшеницы,
Почти на подступах к столице,
Солдат окоп себе открыл,
Куда от западной границы
Он, огрызаясь, отступил.

И в этом тяжком отступленьи,
Душой и телом отболев,
Усталость, горечь унижений,
Он переплавил в жгучий гнев.
Полуздоров иль полуболен
И чаще голоден, чем сыт,
Не ранен и уж тем доволен,
Что не познал плененья стыд.

И новый бой. В атаку поднят,
Пошел, пошел солдат вперед,
Все разгоняясь, шагом полным,
Трусцой, затем на скорый ход.

Уж лица чуждые мелькнули.
Солдат и штык в одно слились,
Когда его и вражьей пули
Пути на миг пересекались…

Все вдруг увиделось незримо,
Как сквозь волнистое стекло.
Тоской беды непоправимой
И болью сердце обожгло.

Но он бежал, и ярость боя
Еще влекла его вперед,
Хотя он знал, борясь с собою,
Он знал, что скоро упадет.

Вдруг пошатнулся, уступая
Его сжигавшему огню,
И рухнул, кровью истекая,
Лицом в колючую стерню.

Лежал, распластанный бессильно,
Хотя еще он слышать мог
До неба грохот семимильных,
Над ним несущихся сапог.

Уж смертный пот катился градом.
Но он, простившись сам с собой,
Еще тянулся жадным взглядом
К друзьям, уже вступившим в бой.

И в памяти промчалось четко
Все позабытое давно,
Как при обратной перемотке
Бобины с пленкою в кино…

И, как последнее прощанье,
Слеза холодная из глаз
Скатилась. Радужным сияньем
Мир вспыхнул, вспыхнул, и погас.

И нет его, а он, наверно,
Был чей-то сын, отец иль брат.
Так в том далеком сорок первом
Погиб еще один солдат…