А года подступают, как воры,...

* * * Нине
А года подступают, как воры, как тень, незаметно.
Вслед за детством туманится-тонет и юность вдали.
И багряным листом отзвенит, отгорит бабье лето.
И оплачут его на знобящем ветру журавли.

Было утро! Казалось, что жизнь так длинна-бесконечна,
Как дорога, которой не видно ни края-конца,
Что взялась-повелась от родного порога-крылечка.
И умчалася вдаль под трезвоны и плач бубенца.

Всё, что было, что прибыло-убыло – всё не напрасно.
Сколько смеха рассыпано-сеяно в холод и в зной,
Да полито слезами в день пасмурный, ночкой ненастной –
Знает мать, да морщинки, да тот бубенец под дугой.

А теперь он затих, приумолк, бубенец ошалелый.
Лишь взметнётся на миг, зазвенит в юбилейные дни.
Но под звон бубенцов жизни новой, отчаянно-смелой,
Его звоны глухие почти что уже не слышны.

Да и то! – тишина и покой нам милее уже и приятней.
И диван своей мягкостью манит в объятья сильней.
Вместо старых друзей – телевизор наш друг и приятель,
И года – будто дни, пробегают быстрей и быстрей.

Но, стремясь к равновесию, радость таит ускоренье:
Ты мгновения ловишь и ценишь острей и больней –
Солнце вырвется вдруг из-за туч, как из стен заточенья –
Ты несказанно рада, и сердце забьётся сильней.

И природа манит своей правдой суровой и мудрой.
Эх, залечь бы в траву, и глядеть, и глядеть в небеса!
Наглядеться бы вдоволь, надышаться бы девственным утром!
И наслушаться птиц, и как шепчут о вечном леса.

Да жила бы страна, где по пыльным тропинкам-дорогам
Не злой ворог топтался, а внук мог резвиться босым.
Да покаяться нам, оправдаться пред Господом Богом,
Чтоб спаслася родня, да кровинка – единственный сын.