Превратные стихи

Проснувшись, бросишь беглый взгляд в окно –
свет дрогнет, как на фреске Боттичелли.
И ты стоишь, и виснет долу челюсть,
и сквозь фрамугу тонким белым льном
на тело воздух падает весенний.
Всё царственней подробности двора –
ленивые, со скрипом, карусели,
луж приглушённый блеск et cetera…
С заутрени на лавочки во двор
неспешно возвращаются старушки –
о, как легко их причащенным душам
вновь по душам затеять разговор.
Внезапный флирт чумного пуделька
с громадной черной сукой в лысых пятнах, -
и тот ведь схожим кажется слегка
с репризой Мейнингенского театра.
Светящаяся пыль поверх ковров
кружит, искрится - зрелище субботы.
Домохозяйки, может, за работой,
а может, за магической игрой –
синкопы извлекают. У пивной,
поблизости, веселия флюиды,
античный праздник - Мартовские Иды,
гул Палатина, гомон озорной.
Там завсегдатай всю рассмотрит суть
вещей - до их крупы краеугольной,
там не поймешь, базарят ли, глаголют
пророчески, пока не пуст сосуд
с амброзией, разбавленной на треть
румяной, полногрудой, ушлой Машей…
Глядишь в окно, и белый день все краше –
не больно жить, не страшно умереть…
Лишь в некий миг, неведомо какой,
внезапное предчувствие некстати,
предательски нахлынет, и легко
взгляд безмятежность прежнюю утратит...
Всё тот же двор, и воздух, и окно,
и, в общем, те же время и пространство,
но, Боже мой, как безрассудно пьянство
там, у пивной, как гибельно оно.
Последний наполняется баллон,
обкладывает трехэтажным Маша
своих клиентов, сумрачных и страшных,
друг другу начищающих ебло.
Надравши глотки, свой смутив покой
из-за пустых бутылок у качелей,
на лавочку рядком старушки сели
для грязных пересудов шепотком.
Завеса пыли, сбитая с ковров,
как серый призрак отлетает в лужу
зловонную, и став опять ненужной,
став одинокой в пустоши миров,
собака хрипло лает в пустоту,
хвостом сгоняя жирных мух с проплешин.
Скрежещут карусели – безутешен,
надрывен звук, что слышен за версту.
Лучистый блик давно уже ушел
в какой-то из проулков между серых,
бетонных плит, а с ним и баядера,
с ним бабочка, разряженная в шёлк,
вспорхнула прочь, и в воздухе прохлада
всё злее жжет, и всё тревожней жить.
Но ты стоишь и не отводишь взгляда,
и свет твой претворяемый дрожит,
и ощущаешь вновь, в который раз,
условность всякой зримости и сути –
они лишь образ, что навеян лютней
внутри тебя, их куцый парафраз…