Э. А. По Ulalume

Ulalume

Небеса утешенья не знали,
Листья сохли и были без цвета,
Листья вяли, как строки сонета,
Была ночь одинокой печали,
Моего бесконечного лета.
Там, над озером Обер, где дали
Оставляли Уир без ответа
И в сырых подземельях – карали
Духов леса, безмолвных поэтов.

Там с душою своей на аллее,
Я оплакивал сны кипарисов,
Я был сном, а Психея – актрисой,
Было сердце вулкана сильнее,-
Словно детство полотен Матисса,
Словно злые глаза Диониса,
Было сердце нежней и светлее,
Чем восход, на который нанизан
Полюс смерти, он был мне милее,
Чем ужасные сны кипарисов.

Разговор наш был строг и уныл,
Наши мысли угасли без цвета,
Наши думы, как стоки сонета
Нам поведали, что наступил,
Злой октябрь уже наступил,
Моего бесконечного лета,
(Но понять, что он хочет – нет сил),
Помять озером Обер согрета,
Здесь мы были уже - средь могил,
Нам знакомы лесные приметы.

Ночь летела к слепому исходу,
Звезды с утром скрепляли завет,
Звезды молча глотали рассвет,
И в конце бесконечного хода,-
Зажигался сияющий свет
Полумесяца, злого урода,
Для которого ангелов нет,
Кроме светлой Астарты-Восхода,-
Люциферу дарящей обет.

И сказал я: «Пред нею Диана –
Пустота… Посмотри, как в эфире,
Все земные страданья в эфире –
Она гасит. За нею – Нирвана.
И она никогда не покинет
Льва, которого мучает рана,
Даже если мы небо не видим,
Даже если обман очевиден, -
Мы не знаем ни лжи, ни обмана,
А в далеком, бескрайнем Надире,
Станет зверя тяжелая рана
Вечной тайной в разрушенном клире».

Но Психея свой пест поднимая
Вдруг сказала: «Не верю я ей,
Этой бледной богине теней,
Поспешим, я в тоске умираю…
Мы должны! Полетели скорей».
Так она повторяла, сгорая
Крылья меркли в сиянье огней,
А она – растворялась, рыдая
В утомительном кружеве дней,
В черно-белом безумии дней.

Я ответил: «Тяжелые уцепи –
Эти мысли! Давай улетим,
В этот хрупкий мирок улетим,
Там - Сибиллы бескрайние степи,
В них на миг мы забыться хотим,
В бесконечном, абсурдном вертепе,-
Мы лишь там обретаем интим…
Наши души уносятся в степи
Бледной памяти… Мы не хотим
Знать, что будет потом – не хотим».

Целовал, успокоил Психею,
Полюбил суету ее дум,
Превозмог суету ее дум,
Так прошли мы немую аллею,-
Перед нами, высок и угрюм,
Легендарен, высок и угрюм,
Старый склеп приоткрылся, белея –
И мелодии горестный шум…
«Что за звуки?» - спросил я бледнея,
Мне в ответ: «Ulalume! Ulalume»,
Сферы пели в ответ: «Ulalume».

И тогда чувства мне отказали,
Чувства сохли и были без цвета,
Чувства вяли, как строки сонета…
«О, октябрь одинокой печали!» -
Я вскричал, словно Бога уж нету:
«Узнаю вас, знакомые дали,
Моего бесконечного лета.
Ровно год, как меня здесь видали,
Я вернулся с далекой планеты…
И мой подвиг тогда осуждали
Духов леса «Уир» силуэты,
И в сырых подземельях – карали,
И с мученьем искали ответа».