Первый cборник стихов - Легче воздуха. 2004

 
 




 Все права сохранены:
 © Рубежов Б. Ришон-ле-Цион, Израиль. 2003.

 
 БОРИС РУБЕЖОВ

 Л Е Г Ч Е

В О З Д У Х А

 Избранные стихотворения



       Об авторе
       


Борис Григорьевич Рубежов родился в г. Андижане (Узбекистан) в 1949 году. В 1966 г. окончил среднюю школу № 25, в 1970- Андижанский Госпединститут языков. Работал преподавателем в институте, переводчиком в конструкторском бюро, в последние годы – преподаватель английского и немецкого языка. Писать стихи начал с 15 лет, как многие, но, в отличие от многих - не бросил. Читатели знакомы с творчеством автора по его отдельным публикациям в российской и республиканской печати, в последние годы - на страницах областной газеты "Андижанская правда ", он выступал на областном радио.
В настоящем издании впервые представлен как автор многих лирических стихотворений.


 

«Стихи разгадкою чреваты»

Борису Рубежову повезло: он приехал в страну, где поэтов чтут не меньше, чем инженеров. И хотя по основной профессии он филолог, в прошлом (в СНГ) в должности переводчика-патентоведа занимавшийся инженерными изысками, всё таки одну из первых практических ставок на новой для себя земле он делает на реализацию извечной мечты- выпустить книгу стихов.
В Израиле это относительно просто:отнеси рукопись в издательство, уплати по счёту и, глядишь, через недельку- другую в твоих руках окажется исторгающий типографский аромат готовый фолиант. Читай, перечитывай, дари, продавай! Иные так и поступают. И при случае гордо представляют себя поэтами, написавшими сто, пятьсот, тысячу стихотворений, из которых, увы, не запоминается ни единая строка.
Борис из других. Он знает, что написанное им, что называется, «на уровне», но не преминёт ещё и ещё раз проверить выстраданное, воспетое, пред-восхищённое на читателе, который не прочь придраться к его поэтическим посылам, тропам, рифмам, ритмам. Ибо, по его же мнению, « Всё отомрёт. Бессмертно только слово...» и отправлять в грядущее ( он надеется, светлое ) нечто пустое, невыразительное-всё равно, что,следуя сказанному великой актрисой, «плюнуть в вечность».
Отличающийся тонкой наблюдательностью, ( «я увидел блестящий осколок удивительно чистой воды») умением находить в окружающем яркие ассоциации, романтику в обыденном, в исторических перипетиях своего многострадального, всё ещё блуждающего по планете народа, он, по существу, остается при этом искусным лириком.
В творчестве Бориса Рубежова нас привлекает не только разнообразие тем, одухотворённость его поэзии, но и открывающаяся читателю прекрасная возможность сопереживать, проникая в авторский замысел, который не только «разгадкою чреват», но и, безусловно, занимателен.
Иными словами, первая книга стихов Бориса Рубежова-достойный вклад в сокровищницу высокой поэтики.

       Павел Абрамович, литератор. pas2002@mail.ru



 От автора

 Некоторые беспорядочные соображения.
 
Меня всегда поражало мудрое многообразие жизни. Предваряя содержание одного из разделов сборника, скажу, что всегда чувствовал существование какой-то не зависящей от человека силы – будь то природа или Творец, или, может быть, просто совесть, как говорила мама. С другой стороны, нельзя было не восхищаться тем, как много знает и умеет Человек – и как остро он воспринимает происходящее, и, наконец, третье, о чём нельзя не сказать в предисловии к сборнику стихов – любовь, без которой наше существование бессмысленно. Отсюда, видимо, в своё время и начались стихи, потому что не может, не должно быть, чтобы после нас ничего не осталось – будь то дети, деревья, дома или книги - точнее, “и” книги.
Один из моих последних рукописных сборников называется “Гамбургский счёт”. Это выражение я использовал в одном из своих недавних стихотворений, а слышал его очень давно, в детстве, от отца. Во времена знаменитого русского борца Ивана Поддубного борьба была не только спортом, но и поводом для азартных ставок на победителя. Деньги ставились часто немалые, и, разумеется, поэтому, дело не обходилось без компромиссов, подкупа, договорных, как сейчас говорят, схваток. Но один раз в год сильнейшие борцы собирались в Гамбурге и там боролись по-честному, и по гамбургскому счёту всегда было ясно, кто чего стоит. Наша жизнь – это та же борьба. С обстоятельствами, с врагами добра, с самими собой, наконец. А для пишущего стихи человека это ещё и борьба с ненужным словом – за нужное…
Эта книга готовилась давно, но для публикации нужны не только тексты, но ещё и заинтересованность,и дружеское участие, и, простите за прозу, просто деньги. Поэтому автор считает своим долгом сердечно поблагодарить Павла Абрамовича, Виктора Левинштейна и других членов литературного кружка Ришон-ле-Циона, а также людей, работающих в Министерстве абсорбции. Тот факт, что первая книга автора выходит в Израиле, он считает проявлением не столько счастливой случайности, сколько исторической закономерности, как бы высокопарно это ни звучало в отношении конкретного человека.

 Борис Рубежов.



 Часть Первая.
 Жизнь как сон.


 * * *
Снова в небе прохудилось решето –
Дождь такой, что хоть прощайся с белым светом,
Я люблю Вас, не рассчитывая, что
Вы когда-нибудь узнаете об этом.

А когда, играя сорванным листом,
Загуляет по земле мороз жестокий,
Я пишу Вам и не думаю о том,
Что навряд ли Вы прочтёте эти строки.

Каждый раз мои желания скромны:
Когда черные покажутся аллеи,
Хорошо бы нам добраться до весны –
Вы бываете весной ещё милее.

Как к запястью приласкается браслет,
Замыкается кольцо на древе кротком,
Я живу без Вас, представьте, столько лет,
Что и лето мне покажется коротким.








 * * *
Вот мальчик. Так заведено,
И вы навряд его поймете:
На освещенное окно
Он смотрит в комнате напротив,

Где ходит женщина. Она
Прекрасна, точно теплый камень,
Предполагая, что одна,
Едва прикрыта кружевами.

В её окне не гаснет свет,
От глаз её прохладой веет,
И если мальчик не поэт,
Он станет им. Ещё успеет.

Ханжа скривит в усмешке рот,
Соглядатаев презирая,
Но эта женщина поймет,
А может, даже – понимает.








 * * *
Жизнь длинна, и порой средь привычности чинной,
Той, что нам примелькалась за множество лет,
Вдруг со дна дорогие всплывают картины,
Как из тьмы долгожданный является свет.

Из пустого и пошлого, пусть оно длится,
Только цепко-уверенный выхватит взгляд
Незабвенного прошлого чистые лица,
Одинокое дерево, ясный закат,

Речки крохотной вздор или вздох её влажный,
Тополиного листика нежную гладь,
И с тобой разговор, совершенно не важный,
Потому что про важное лучше молчать.

 1996.





 * * *
 А.Б.
Виновата была в этом только ты –
Вяз роман, как в дурном кино,
Но никак не решалась ты сжечь мосты,
Те, что выгорели давно.

Нас отчаянье часто сбивало с ног,
Это было в те дни, когда
Ветер прошлого сыпал в лицо песок,
Выгоняя краску стыда.

Я носил на себе этот горб иль груз,
Еле шёл, но попробуй тронь!
Бедуином закутывался в бурнус
И ночами глядел в огонь.

И пытался утешиться. И вконец
Лишь запутался. Брёл в пыли.
Клочья шерсти, летевшие с тех овец,
Отогреть меня не могли.

Но совсем не манил меня сладкий рай,
Я бы пытки такой не снёс –
Запереть тебя в замок или в сарай
И бродить вкруг него, как пёс.

И желая до перышка расплести
Бедной ласточке два крыла,
Я, разжавши ладони, сказал: "Лети,
Если сможешь!" И ты смогла.






 * * *
 А.Б.
Мнемозина в далёких лугах пасёт
Терпеливых гусей стада.
Забывается многое. Но не всё.
И – немногое – никогда.

Я б, наверное, мог не писать стихов –
Дуй в соломинку и молчи,
Но единственный запах твоих духов
Настигает меня в ночи.

Эти птицы разбудят, воздев крыла,
Ни ночлега у них, ни сна,
Скоро дочь моя будет, как ты была,
Когда сплавила нас весна.

Вознесённый судьбою последний знак,
Пусть за тысячами границ,
Пролетит над тобою, как белый флаг,
Караван запоздалых птиц.




 * * *
Когда сентябрь деревьям вены вскроет,
Где киснет перегретое винцо,
То женщине, которая не ноет
И не спешит, и смотрит мне в лицо,
Я расскажу, виденьями измотан,
Враз обо всём, о чём смолчать не мог–
Судьба ждала меня за поворотом,
А я свернул в удобный уголок.

Я говорю ей: "Время закатилось.
Нам лишь Господь свою являет милость,
Гигантское вращая колесо,
Листвою драпированы подмостки,
И на пейзаж, изломанный и жёсткий,
Выдавливает солнце жёлтый сок".

Пускай меня теперь за строки эти
В последний раз согреет на рассвете
Любимой терпеливая рука,
Котомка у двери, блокнот в кармане,
И на дороге в мир воспоминаний
Ботинки не изношены пока.

И годы потекут с обратным знаком:
Мальчишка на холме под Заураком
Вновь припадёт к серебряной трубе,
И люди, что ни в чём не виноваты,
Мне разрешат проставить штамп доплаты
На, в общем-то, удавшейся судьбе.







 28-е апреля

В небесах ухмыляется меcяц-злодей,
Снова в щит превратиться готов,
Я не знал, что у возраста столько локтей,
И зазубрин, и острых углов.

Очень редко сбываются наши мечты,
И теперь не забыть ни за что
Этот полдень, которым стремительно ты
Шла по Горького в легком пальто.

Все в чернилах ладони и челка у лба,
Полудетский беспомощный рот,
Оглянулся – и понял, что это судьба,
Но уже миновал поворот…



 



 
 * * *
Играя скомканным листом,
Прожилки трогая без меры,
Я расскажу тебе о том,
Как жил – ещё до нашей эры.

Косая зонтика стрела
Узоры вычертит устало,
Ты мне расскажешь, как жила,
Когда меня ещё не знала.

Какая б мука иль позор
Ни всплыли в памяти нетленной,
Всё это будет просто вздор
Перед открывшейся Вселенной.








 * * *
Как на корриде машут красной тряпкой
С кайенским перцем шпаги за спиной,
Я Вас решил потрогать мягкой лапкой
За Ваше сердце – как ему со мной?

Там, где всего немерено для счёта
Бессчётных и бессовестных людей,
Играть любовь – постыдная работа,
Так мается дворовый лицедей.

Видать, не зря покой меня оставил,
Который был до этого знаком:
В игре, где вовсе нет достойных правил,
Как оказалось, сам я был быком.







 Песня для гитары

Вот этот розовый сосок,
Вот эту тоненькую шею
Когда-то создал щедрый бог,
И тайно я теперь владею

Не только ими. И глаза,
Что серы истине во благо,
И в них случайная слеза –
Моя единственная влага.

Чем потревожить твой покой,
Мне легче высохнуть от жажды…
Но ты являешься однажды
И говоришь: “Смотри, какой!..”









 * * *
 N. N.
В этом мире, где столько мимо
Пролетает у самых глаз,
Только то, что недостижимо,
Постоянно тревожит нас.

Все богатства Афин и Рима
Заслонили б тебя едва,
Только то, что невыразимо,
Заставляет искать слова.

Недобытое – не потеря,
Почему же я вновь и вновь –
Как дитя у железной двери,
Изломавшее пальцы в кровь?

И пока мы во тьму не канем,
Не сумею я сжечь мосты:
Самым светлым моим желаньем
Неминуемо будешь ты.







 Ночной экспромт

Даже если мечты поднимаются музыки выше,
Не пристало поэту приравнивать песню к мольбе,
Только ты, только ты, только ты никогда не услышишь,
А когда и услышишь – поймёшь ли, что это – тебе?

На краю бытия, где врачи уже вряд ли обманут,
Где всего интересней считать до погоста столбы,
Только я, только я, только я никогда не устану
Сочинять тебе песню длиною в остаток судьбы.

Из покинутой тьмы, той, в которую вряд ли вернёмся,
В предстоящую тьму запорошенный тянется след,
Только мы, только мы, только мы никогда не сойдёмся,
Но спасибо не знаю кому за немеркнущий свет.








 Письмо N. N.

Со мной ты лучше не водись,
Нам ни к чему уроки эти-
Я скрытен, точно старый лис,
Что всё видал на этом свете.

Пусть колобок твой так пригож,
Что плещет ручками старуха,
Моим законом стала ложь,
Поскольку правда – пуля в брюхо.

И пусть до Страшного суда
Я доживу – но не с тобою –
Ты не узнаешь никогда,
Что век была моей судьбою.






 Сонет

Всегда найдёт усердного награда,
Какой бы жизнь бесплодной ни была,
Пока ж я так устал от листопада,
Что стережёт у каждого угла.

Кого б ещё архангелы хорала
Травой забвенья потчевать могли,
Чтоб всё, что надо мной прогрохотало,
Затихло и рассеялось вдали?

И не понять у полного колодца,
Что потерять когда-нибудь придётся
Твои ладони тёплые у лба,

Я, потрошитель шариковых ручек,
Любивший жизнь, как ржевовский поручик,
Вовек не изменил тебе, судьба.







 Сонет девочке

 А.К.
Конечно, это мамина заслуга –
Тебе ль за что-то зеркалу пенять?
Мы только мельком видели друг друга,
Но этого хватило, чтоб понять,

Как скучно иногда проходят годы
Без красоты – по праву ей почёт,
Художника нельзя лишить свободы,
Но рабство есть, которое влечёт.

Скучая по вниманью и теплу,
От недостойных требуя хвалу,
Моя строка унылая влачилась,

Я не пишу сонетов на заказ,
Но всё ж перо смирилось в этот раз –
И получилось то, что получилось.








 * * *
 N. N
"Когда-нибудь" важнее, чем "когда-то",
Всему, что было – разная цена,
Историк не запутается в датах,
Но вряд ли угадает имена.

Я создал мир, где вёл с минувшим счёты,
Не очень тёплый, правда, но живой,
И лишь с одним не будет в нём заботы –
Ты здесь видна за каждою строкой.

Так на холсте, закрашенном без цели –
Черта, мазок, пятно или кольцо,
Нежнейшими мазками акварели
Вдруг проступает тонкое лицо.

И у того, кто паче ожиданья
Увидел всё – и кисть сдержала бег,
Негаданное вырвется признанье,
Бездарно запоздавшее навек.





 * * *
 N.N
Бывал я счастлив множество мгновений,
В десятки накопившихся минут,
Немногим близко это наслажденье –
Когда тебя услышат и поймут.

Порой в неосмотрительности куцей
Я серебро разменивал на медь,
И некогда бывало оглянуться,
А чаще – просто не на что глядеть.

Пока над нами кружится устало
Двадцатый век – пойми меня, прости:
В тебе так много счастливо совпало,
Что не решался вслух произнести.








 * * *
Нельзя судьбой рассыпанные в прах
Собрать года, что стрелами свистели,
Живя с тобой на разных полюсах,
Мы никогда не встретимся на деле.

Давай теперь простимся не шутя
И без упрёка складывая вины,
Любовь, четырёхгубое дитя,
Нашла себе другие половины.

И только жар двенадцатой строки
Позволит мне под ангельские трубы,
Не разрывая сердца на куски,
Тянуть к тебе искусанные губы.







 

 Сонет
 N. N.
Ни радости не будет, ни смятенья –
Я это точно чувствую теперь –
Когда спокойно в некое мгновенье
Ты отворишь окованную дверь.

Каморка нам твоя не станет храмом,
Словесный не зальёт её бальзам,
Что загустел на дне, в отстое самом,
Когда хлестнут, сорвавшись, по глазам

Пружины жизни, скрученные туго,
Что нас с тобой тянули друг от друга,
Когда, в твоём окне увидев свет,

Явлюсь для запоздалых оправданий
Я, исполнитель выцветших желаний,
Которыми томился столько лет.





 Сонет

 Н. С.
Где небеса торжественны и строги,
Мы зов земли не чувствуем подчас,
Hикто не знает, где конец дороги,
И тем дороже спутники для нас.

Немало сил растрачено поэтом,
Но одному ль шагать случалось мне?
Я так спешил тебя осыпать светом
Алмазов, что открою в глубине.

Пусть снег моих пещер засыпал входы,
С крутых вершин сегодняшней свободы,
Пока душа смятенная жива,

Дарю тебе залог печали дальней,
Поскольку нет вещей материальней,
Чем эти немудрёные слова.






 Капля

Был мороз беспощаден и колок,
Но когда всё же стаяли льды,
Я увидел блестящий осколок
Удивительно чистой воды.

И она, без дыханья и тела,
Обходя вороньё и зверей,
Надо мною всё время летела,
Неизменною тенью моей.

Эта капля – последняя малость,
В ней скопилось, как в музыке гуд,
Всё, что здесь у меня оставалось,
Всё, что там у меня отберут.

И когда мне прощальные трубы
Бросят под ноги пламя и дым,
Омочу пересохшие губы
В том, что было и будет моим.








 * * *
 N. N.
От оголтелости земной
Всё чаще вдаль впиваюсь взглядом,
Похолодело надо мной,
Вокруг меня и даже рядом.

Куда ни глянешь – всюду ты,
Везде лицо твоё и слово,
Всё меньше в жизни чистоты,
Всё больше промелька пустого.

Читает встречный на челе
Судьбой откованные строчки:
Как одиноко на земле
Тебе и мне поодиночке!







 * * *
 “Но имею против тебя то,
 что ты оставил первую любовь твою.”
 Апок.: 2,4.

Вся жизнь пошла помимо всяких правил
С того недобропамятного дня:
Я первую любовь свою оставил,
Она же не оставила меня.

И до сих пор, пока багряным зверем
В мое окно жестокий рвется век,
Оплакиваю горькую потерю
И каюсь, как последний человек.






 
 * * *
Мне, чья жизнь пролетает, как сон,
Чьи поступки нелепы,
Изощрённость английских времён
Проще пареной репы.

Одинок, как угрюмый монах –
Разве может быть хуже? –
Я теряюсь в других временах,
Тех, что нынче снаружи.

Отголоском законченных школ
Из груди утомлённой
Вдруг прорвётся немецкий глагол
К дальней роще зелёной.

Я лечу за ним сквозь облака,
Сквозь безмолвия реку,
Жаль, что птичьего знать языка
Не дано человеку!

Но на краешке даты любой –
Приближение к чуду:
Всё, что нас согревало с тобой,
Никогда не забуду.






 

 Часть Вторая
 Тридцать лет спустя


Нос мой и уши стремительно тянутся к свету,
Где там весёлым намазано, сам не пойму,
Я не послушал сверчка драгоценных советов,
Плюнул на школу и бросил учиться письму.

Голос мой тих, перевязан бечёвкою чёрной,
Лисий оскал за спиной да бульдоги кругом,
Пять золотых, как серебряных тридцать позорных –
Зря я болтал про сокровища за очагом.

Пара мгновений – и выигран спор о наследстве,
Видишь – как раз под макушкою волос седой,
Все приключенья кончались пока без последствий,
И Карабас нерасчёсанной тряс бородой.

Люд соберётся на музыку, действие, пенье,
Счастья и света вам, все, в ком надежда жива!
Скоро начнётся чудесное здесь представленье –
Если до этого мы не пойдём на дрова…






 Гадание

В январе, в тепле, в углу,
У разобранной постели
Пять девчонок на полу
Пред свечой кружком сидели.

Нехватало им тепла,
Шли пупырышки по коже,
Две моих. Одна была,
Лет на семь другой моложе.

Под серебряной парчой,
В прежних лет рядясь обличье,
Говорили со свечой
О судьбе своей девичьей.

Неожиданно тихи,
Робко вспомнили о Боге…
Не спешили женихи
Появляться на пороге.

Чуть позднее, хохоча,
За столом вертели блюдце,
И погасла вдруг свеча,
Слыша, как они смеются.

Этой ночью (жаль, всего
Лишь с одной знаком такою)
Я увидел торжество
Чистоты над темнотою.






 * * *
Кто говорит, что я сгущаю краски,
Не ведал чувства пепла горячей,
Я отыскал тебя в арабской сказке,
Пленительной, как тысяча ночей.

И потеряв всё это очень скоро,
Доныне благодарен я судьбе
За то, что без смущенья и укора
Сегодня вспоминаю о тебе.








 Почти сказка

Время изощряется в коварстве,
Тянется за ним глубокий след:
В некотором царстве-государстве
Жили мы с тобою много лет.

Там с ветлы чудак срывает грушу,
Чтоб попасть загадочному в плен –
Чтоб душа почувствовала душу,
Никаких не надо перемен.

Только за несбыточною далью,
Минуя дорожные столбы,
Отдаёт миндальною печалью
Горькое пирожное судьбы.








 * * *
 Е.С.
Пусть копит кто-то медь и серебро –
Есть та, кому последнее ребро
Давно отдал – и грудь всё мягче ваты,
И мне теперь не надо прыгать с круч–
К моей любви совсем не нужен ключ,
Когда стихи разгадкою чреваты.

И глядя в эти серые глаза,
Которым вряд ли ведома слеза,
Я вижу, отчего вскрывают вены:
Сквозь суету, нелепицу и ложь
Твой каждый жест доказывает всё ж –
Есть в жизни то, чему в ней нет замены.

Но всё равно, лелея ум и честь,
Приходится все так же предпочесть
Оставить шаг до крайнего предела,
И только если я сойду с ума,
Услышишь ты, коль явишься сама,
Всё то, что так давно во мне кипело.






 * * *
 Л. К.
Не одичай. Качнутся пусть уныло
Две кромки дат с щербинкою внутри.
Мы пили чай из блюдца. Это было
Лет пятьдесят тому, куда, смотри,

Оглянешься – и вот: как нет былого,
Его сменил асфальтовый простор.
Всё отомрёт. Бессмертно только слово,
О чём и был сегодня разговор.








 * * *
 Н.
У нас с тобою на двоих
Одни часы, но и не только.
И пусть. Хотя немного толка
Носить по очереди их.

У нас с тобою на двоих
Всегда один подарок маме,
Одно стекло в оконной раме,
Один, тебе не нужный, стих.

У нас с тобою на двоих
Две замечательные дочки,
Они не пишут нам ни строчки,
Но мы не сердимся на них.

И так судьбою суждено
Меж нижней и небесной твердью,
Что сердце тоже лишь одно,
Разорванное на предсердья.





 * * *
Не променяй – пусть друг напрасно ропщет,
Красноречивый пробуя язык,
На дальний край, где все намного проще,
Вот этот ближний, к коему привык.

А если всё ж когда-нибудь придётся,
Не затаи в душе обиду-злость,
Поскольку в ближнем столько остаётся,
Чему в далёком места не нашлось.






 
 * * *
Ты зря, мой друг, мне жалуешься хмуро,
Что столько понапрасну тратил дней,
Поэзия – всегда дитя сумбура,
Ей бормотанье музыки родней.

Могучий дар и оттого же редкий,
А не ума досужего игра,
Сродни колючей жимолости ветке,
Уколу мандельштамова пера.

Гармонию в заброшенной ракушке
У моря сквозь костра увидеть дым…
Ты возразишь: “Пусть так. А как же Пушкин?”
Так это Пушкин. Прочие -– под ним.






 * * *
До самого света не склонит голов
Четвёртая стража.
Поэзия – это раздача долгов,
Что взял у себя же.

Как жало стальное, как кони лихи,
Как в прорубь с мороза!
А всё остальное отнюдь не стихи,
А попросту проза.






 Поэту

Поёшь ты о счастье и воле,
Своей ли безрадостной доле,
Но главное в ней без затей:
Жена должна зваться Наташкой,
Кормить тебя гречневой кашкой,
Родить тебе пару детей.







 * * *
Как Аппием протянутая строго,
В многовековом выжила кольце,
Мне вдруг приснилась длинная дорога:
В начале детство, облако в конце.

И понял, что у темени и чванства
Не закоснею в пошлом я долгу –
Нет времени, а есть одно пространство,
И я вернуться в прошлое смогу.

И захлебнулся, радуясь и плача:
Всё переделать властен я сполна,
Ведь только шаг – и всё пойдёт иначе!
И я шагнул. Но там была стена.







 Письмо женщине

Листочек августа сорви
И обнаружь в ночи бессонной,
Что нет бессмысленной любви
Как нет любви незавершённой.

Она сама себя полна,
Она всему находит цену,
Но, разбирая имена,
Вдруг натыкаешься на стену,

Где чей-то замысел тугой
Тебя держал без перебоя,
Где вовсе не было другой
А было попросту д р у г о е.

И недоплетенную нить,
Чей край бессмысленно ищи ты,
Теперь нельзя ни отменить,
Ни взять в свидетели защиты.








 Магдебург

 Марбург.
 Б. Пастернак.

 Нынче с утра я задумываюсь о том,
Что хорошо с артишоками лишь в Париже
И что пора бы в Германию за зонтом –
Нету хороших зонтов ни южней, ни ближе.

В куртке болгарской, которой двенадцать лет.
Рвутся карманы давно и замок бастует,
Поступью царской таскаю я свой скелет,
Славное имя не упоминая всуе.

И потускневшее зеркало не соврёт –
Всё, что в душе исковеркано, всё, что снится,
Только подскажет: "Синьор, застегните рот,
Вы здесь одни, как ребёнок один в больнице".

За перламутровой яркой моей строкой –
Царство надежды, что греет, как взвод кальсоны,
Есть кому утром прижаться ко мне щекой –
Некому вечером слушать мои канцоны.

В вечном смятенье до первых дожил седин,
Вёслами шаря у самого края Леты,
В несовпаденье мучительных половин –
Двух полушарий корявой моей планеты.

Если ж притрётся, притерпится – у людей
Эта мечта повседневней земли под нами –
То разорвётся восьмёркою лошадей
Вся пустота, что накапливалась годами.







 Ответ Юрию Живаго

 Гул затих. Я вышел на подмостки…
 ____________Б. Пастернак. Гамлет.
 – Что это за вздор, скажи на милость,
Из тебя сегодня бьёт ключом?
То, что мы с тобой разговорились,
Не свидетельствует ни о чём.

Выторговав жалкие мгновенья,
Растранжирив их – в который раз! –
Ты не защищён от дуновенья
Моего, смертельного подчас.

И каких бы лестниц между нами
Ты ни воздвигал себе в тиши,
Я не занимаюсь пустяками
Вроде человеческой души.







 Седьмое письмо Иосифу Бродскому

Нынче с рассветом, внимая докучливой даме,
Я о тебе вдруг услышал последнюю весть:
Нет тебя где-то – в Париже, Кале, Амстердаме,
Часть твоей речи со мной – это редкая честь.

И в поцелуе, воздушном, как шарик из детства,
Вряд ли герою земное грозит забытьё,
Я претендую на большую долю наследства –
Знать, что со мною останется слово твоё.

Не по плечу одному это гулкое зданье,
То, о котором незрячий не скажет: Смотри!
В шири подлунной чуть слышу твоё бормотанье –
Главное горе вороной картавит внутри.

Я обращаю лицо своё к западу, странно
Не беспокоясь о том, что подумают львы,
И пролетая над градом пророчицы Анны,
Кланяюсь в пояс еврейскому сыну Невы.







Двадцатое письмо Иосифу Бродскому

Опять февраль колотится в стекло,
Тепла и света требует чело,
Но далеко до этого пока мне,
Заветный перелистывая том,
Я неизменно думаю о том,
Что вещи без творца – как пыль на камне.

К тебе, Иосиф, незачем взывать.
Приговорён надеяться и ждать,
О времени забочусь неуклонно,
Которого приметы чуть видны,
Но всё ж порой мои тревожат сны –
Когда меня найдёт ладья Харона.

Но чем теперь ответствовать судьбе?
Не тем ли, что, не встретившись тебе,
Угрюмо по своей дороге длинной
Из темноты бредя в другую тьму,
Я приближался изредка к тому
Хребту, что окружал твои вершины.







 * * *
 N. N.
Я в этот шкаф заглядываю редко,
Но дочь вчера искала там виньетку,
И я увидел где-то в глубине
Альбома неожиданное фото,
Ничуть не потускневшее – уж что-то,
А это дело Лёнька знал вполне.


На этом фото двое на балконе,
Верёвки, что протянуты в погоне
За детским (нет пока его) бельём,
Они за кадром тянутся куда-то,
Как из вчера – сегодняшние даты –
Мы в будущем их после узнаём.


Там всё in spe*. Ещё друзей немало –
Так много их тогда не уезжало,
Там у меня – десятая тетрадь,
И ты ещё отнюдь не шутишь хлёстко,
И я похож на щуплого подростка,
Хоть было мне, пожалуй, двадцать пять.


Как пробка в потолок, летели годы,
Я ждал тогда сегодняшней свободы,
Но вот, быстрей, чем стриж на паре крыл,
Фильтрующийся вирус многословья,
Воспользовавшись слабостью здоровья,
Проник в меня – и столько натворил!


Хоть было перемолото довольно
В стране и в нас – всегда больное больно,
И я додумал формулу свою:
Как в "Калевале" - Сымпо? Сампо? Сэмпо? -
Романтика грозит потерей темпа,
Медлительность равна небытию.


Герои детских снов, схватив дреколье,
Без лишних слов покинули подполье
И мчат вдогонку, не жалея ног,
Зря умывался свежею водою,
Звоню и слышу: “Мама, я открою?
– Да нет, тебе послышалось, сынок…”
_______________________________

* в будущем (лат.)









 * * *
Жизнь – не дом и не школа, а только шкала,
Всё, что чуждо мечте, выколачивал прочь я,
Мы живём, во Вселенной не зная угла,
Облака – даже те разрываются в клочья.

То прекрасное, чьё было долгим тепло –
Летаргический сон, только руки озябли,
Но напрасно нас в этом потоке несло,
Водопад – даже он разбивается в капли.

И в конце удивительной этой страны,
Где одна лебеда поклоняется зною,
Не дождаться ни отдыха, ни тишины –
Только ты навсегда остаёшься со мною.






 * * *
Топыря губку кто-то скажет: “Фе!
Что толку от бессрочного заклада?“
В швейцарской банке из-под “Nescafe”
Я всё собрал, что только в жизни надо.

Забытый стук старинных колымаг,
Костяный слоник, тульское печенье…
Там скрепки от утраченных бумаг,
И от бумаг, утративших значенье.

Но вечно мне в другом гореть огне,
Когда бы не управился с судьбою:
Я уместил в неё на самом дне
Тот день, когда увиделся с тобою.

И пусть пока растёт с обидой дочь,
Что у неё, как два бобра влюбленных,
Родители трудились день и ночь,
Не накопив помощников зеленых-

Когда уйдёт мой лёгкий экипаж
В тот дальний край, где прячутся утраты,
Она поймёт: богатство – это блажь
Воспоминаний, собранных когда-то.




 


 * * *
Давным-давно забыты фаэтоны,
Булыжник залит пористым бетоном.
И чтоб сегодня с рельсов не сойти,
Я вдруг взлечу, оглядывая выше
Зелёные невидимые крыши:
Воспоминанья – лучшее “прости.”

Вон там я жил за глиняным забором,
Сражался с переулками, которым
Здесь в эти годы не было конца,
Следы дыханий тех, кто в середине
Двадцатого в уютной жил долине,
Как будто помнят маму и отца.

Не только их. Потом звенела школа,
Где я один всегда учился соло,
Где жизнь была исполнена щедрот,
Всё, что потом – пустое дополненье:
Невыносимо долгие мгновенья
Свинцовой дробью забивали рот...

И всё таки дела мои неплохи:
Осколок заблудившейся эпохи,
Камнеподобных стен анахорет,
Весь город, силуэт его вчерашний
Увидеть я успел с пожарной башни
И где-то рядом – старый минарет.






 * * *
 Н.
Я вечно натыкаюсь на столы,
На выпуклые стены коридора,
В моей квартире острые углы
В тупые превращаются нескоро.

Нет обречённей гибнущей зимы,
Когда весенний лёд пришёл в движенье,
Так в жизни сонной острые умы
Прокалывают мякоть окруженья.

И зря меня коришь порою ты
За нетерпимость к тупости сердечной,
Мне в жизни доставало остроты,
Она меня преследовала вечно.

Пусть до последней гибнущей строфы
Измучаю читателя-беднягу,
Ты терпеливо вяжешь мне шарфы,
Я в бешенстве царапаю бумагу.

Своей последней женщине земной
Спасённое дарю стихотворенье:
Пока твоё спокойствие со мной,
Мне нипочём мятежное кипенье.








 * * *
Пятнадцатое. Август. Середина
Тепла. Однако лета половина
Уж миновала всё-таки. И вот
Разладились какие-то детали
И холода, которых мы не ждали,
Нахлынули. И так – который год.

Дожди, ещё не ставшие привычкой,
Текут по стенам жидкою отмычкой
Когда-то защищённого жилья,
И вот жена хоть лопни спит в сорочке,
Молочница талдычит об отсрочке,
Напрасно ждёшь из прачечной белья.

Всё это в Средней Азии. Пора бы
Переиздать учебники. Масштабы
Природных изменений таковы,
Каких и в мире, кажется, не ждали,
И шведы нам толкуют об Арале,
Не говоря о русских из Москвы.

И чтобы скрыть, насколько я испуган
Дыханьем холодов, озябшим югом,
Я усложняю, путаю, хитрю,
Спешу заговорить про реку Лету,
И примут всё за чистую монету,
Что я о лете с ними говорю.

Но не вернуть тепла, что прежде грело,
Ни той, чьи очертанья неумело
Я тридцать лет разглаживал резцом,
И над речным стоять напрасно лоном,
И лодочник, назвавшийся Хироном,
Заржёт над заблудившимся певцом.







 * * *
Когда железный лязгает засов,
Укрыто время панцирем часов,
Но тикают мгновенья в человеке,
И на последнем стоя берегу,
Я всё-таки надеюсь, что смогу
Достойно рассказать об этом веке.

Он весь пропитан горечью потерь:
Невозвратимо канули теперь
Те времена, где щи варили гуще.
Полузабытым классикам не враг,
Впадает диалектика впросак –
В ней каждый шаг стирает предыдущий.

Пылинка на чудовищной горе
Иль пешка в чьей-то мерзостной игре –
Что я тебе, огромная планета?
С терновым разминувшийся кустом,
Не всё ль равно, что ждёт тебя потом –
За тьмою свет иль тьма за краем света.

Наощупь, как слепой, наедине
С мятежной нотой, бьющейся во мне,
Пока её безмолвие не стёрло,
С эпохой дилетантов не дружа,
Я всё иду по лезвию ножа,
Качнусь – и упаду, разрезав горло.








 Тридцать лет спустя

 А.Б.
Наш календарь – убогое созданье,
Нет никакого смысла в ожиданье,
И летописи незачем копить,
Не времена приходят и уходят,
А просто нас события находят
И длинную разматывают нить.

Конечно, я подрос,само собою,
Но не люблю ни гроз,ни мордобоя –
Мне всё бы лампу, книгу да перо,
А жизнь летит за стенами,за краем
Всего,на что бессмысленно взираем,
Владельцы фантастических миров.

На глади снежной – веточек ресницы,
Звонит всё реже дочь из заграницы,
И младшая, нестройный тополёк,
То маме улыбается украдкой,
То над привычной склонится тетрадкой,
Куда с ней дальше? Кто б ещё помог!...

Фортуне заговаривая зубы,
Мы дули в поэтические трубы,
Но до того, как подлинное грубо
Нас обратит в трепещущую взвесь,
Я допишу последние сонеты,
Которые пока диктуешь мне ты,
И сердце застучит, как кастаньеты,
И вспомнится тогда ещё, как здесь

Я шёл по дну, где прежде было море,
Ещё не захлебнувшийся от горя,
И столько было радости для глаз,
И всё, чему положено, случилось,
И только жизнь опять не получилась,
Как в тот, ещё когда-то первый, раз.







 * * *
За юбилеем – множество забот,
Но, гамбургский угадывая счёт
Итоги подводить приходит время.
Расталкивая вакуум пером,
Я думал: вряд ли кончится добром
Всё то, в чём я повинен перед всеми.

Но на однажды выбранном пути
Важнее топать, двигаться, ползти,
Чем горизонт разглядывать уныло,
Последнею надеждою горя,
Я всё-таки предчувствую: не зря
Прошло всё то, что столько проходило!

Пусть неприглядны стол его и дом,
Поэт неладно ходит под седлом,
Сам для себя потомок он и предок,
Так протянуть он рад бы целый век,
Где вдруг наградой – редкий человек,
Хоть каждый человек, по счастью, редок.

Оскомины желаний полон зоб,
Когда порой таранит потный лоб
Тот коридор, где сходятся гурьбою
Сегодняшнее, завтра и вчера,
Лишь бедность, незамужняя сестра,
Как песня, не расстанется с тобою.

Воспоминаний вытяни клубок,
Минувшего потрогай тёплый бок,
Чтоб стать ему хотя бы малой частью,
Былое живо – только позови,
Оно не лживо – стёклышко любви
Лишь чуть преувеличивает счастье.

Щекочется минувшее в груди,
Так хочется вернуться, что, гляди:
Вон мама, торопясь, идёт с работы,
Но купол свой достраивает тьма,
И над тобой склоняется зима,
И дирижёр сворачивает ноты.





 * * *
 А.Б.
Поддаваясь времени и ветру,
Щуря глаз, что чуть подернут влагой –
Хмурому ресницы коротки,
Прибавляя в год по сантиметру
Между роговицей и бумагой,
Исчерпаешь всю длину руки.

Но и это, видимо, нескоро,
Мы еще успеем наиграться
В мини-жизнь под сеткою большой,
А потом не взыскивайте, братцы –
Дальнозоркость требует простора,
Ныне заселенного душой.

И со дна последнего колодца,
Где то сверху капает, то лижет
Щеки сырость, выговоришь вдруг:
Самое хрустальное не бъется,
Я тебя отчетливее вижу
Сквозь густые сумерки разлук.








 * * *
 А.Б.
Изображая миролюбие
Лицом – и агрессивность телом,
Не состою в английском клубе я,
Другим я нынче занят делом.

И наглухо задвинув шторы я,
Клонясь над лампой в запятую,
Тебе одной пишу, История,
Свою историю простую.

Нет за плечом божка крылатого,
Хоть сердце мается бессонно,
Из века выпрыгнув двадцатого,
Как из последнего вагона.

Как много доставалось дыма вам,
Глазам, беспомощным сиротам!
Не ухватить неуловимого,
Оно давно за поворотом,

И никаким мечтам беспошлинно
Не отомкнуть забвенья бездну
Они остались там, где прошлое
Измучено и бесполезно.

Та, от кого не ждал прощения,
Хотя ей сам прощал немало,
Заслуживала восхищения
И перед ним не устояла.

Все дни мои давно поделены
На "до" и "после" "было" – "нету",
И только свет от этой зелени
Ещё ведет меня по свету.

Пустого не прощая лепета,
Жизнь, осуди меня сурово
За то, что в сердце столько ж трепета,
Как в осень семьдесят второго.

Тебе ль не знать, терпевшей ропот мой
С презреньем сфинкса, что в итоге
Те тридцать лет – отрезок крохотный
Одной немеренной дороги.

Я жил, паря у края самого
Неодолимого недуга.
Всё было зря – а значит, заново
Придётся нам искать друг друга.








 * * *
Воздавая хвалу всем, кто рядом в созвездии этом,
Не забудь о другом, что еще не исчезло вконец:
Я стою на углу под июльским полуденным светом
В том далеком былом, где со мной еще мать и отец,

Где любые мечты – точно в фильме картинки живые,
Где озерная гладь камышовый несет островок,
Где в купальнике ты, каждый раз будто вижу впервые,
Где приходится ждать, хотя это больнее всего.

Ты выходишь ко мне, рассекая железную реку,
Так Колумб открывал дикарей неизведанных стран,
Я на той стороне, где еще не сломали аптеку,
Но уже вдалеке приближается башенный кран;

Нам горячий асфальт жжет подошвы за мысль о разлуке,
Что пред этим огнем расставаний грядущих огни?
Крикни прошлому: "Halt!", но оно уже вымыло руки
И уложены в нем стебельками счастливые дни...

За окном фонари бьются спинами в небо Господне,
Но последнего зла серафиму крылом не унять –
Ведь куда ни смотри, даже некому крикнуть сегодня :
Жизнь так много дала, чтобы всемеро после отнять...




 Часть Третья
 На растущей Луне


 Географическая шутка

Я навряд ли смогу переплыть Ла-Манш
Без руля и ветрила,
Но все время у жизни беру реванш –
С нами разное было.

Так попробовать, что ли, хотя душа
Ноет в теле усталом,
Выгнув лебедем шею и не спеша,
Плыть английским каналом?

Оставляя Ирландию за плечом,
Холодней, чем из морга,
Я на спинке проделаю свой подъём
От Святого Георга

До Ирландского, серого, как свинец,
Холоднющего моря,
Вот тогда путешествию и конец –
Дальше некуда, Боря!










 Письмо Льюису Кэрроллу


Милый друг! Драгоценное чудо
Бытия, что умнее верблюда,
Но улитки последней глупей,
Как живется Вам нынче, скажите,
Зазеркалья достойнейший житель,
Друг селёдок и взрослых детей?

И не в Вашем ли чудном приходе
До сих пор ещё кто-то находит
Вдохновения чистый родник?
Назовите такую обитель,
Где не знал бы Вас каждый учитель,
А порой и его ученик.

И поэтому днём или ночью,
На свободе, просторе и прочем
Слышен голос, задумчив и слаб:
Дебаркадер у абракадабры
Вопросил: "Вы не любите жаб-ры?
Или, может, Вы любите жаб?"

Так вставайте, улитки, омары,
Крокодилы, трубите в фанфары,
Сотни гусениц, шейте наряд!
Отмечайте некруглую дату
Доброй армии нашей солдату –
Не состарился он, говорят.







208.869.

 
 * * *
 – Эй, каменщик, что так похож на грека,
 Что строишь ты во славу иль позор?
 – Я памятник семнадцатого века
 Здесь возвожу, чтоб радовался взор.

 Мы эти стены выбелим извёсткой,
 Потом состарим с маковки до пят,
 И вы к нему приделаете доску,
 Что он точь-в-точь, как триста лет назад.

 Лет через двести – я даю вам слово,
 Он простоит не меньше, мужики,
 На этом месте он возникнет снова –
 Но только нужно будет две доски…

1995.









 Инь и ян

Я брожу, от открытья нежданного пьян,
Среди серых холмов и холодных полей,
Я узнал про единство, про инь и про ян,
Мне от этого сразу же стало теплей.

Будто свежесть апрельская хлынула в кран,
Пробиваясь к теплу сквозь житейскую стынь:
Это я, это я, это я, это ян…
Ты услышь меня, встань, подойди и нахлынь!

Эта страсть, что торпедой идёт на таран,
Эта нежность, что шепчет: Уймись и остынь!
Это так и бывает, совсем не обман,
Что мятежное ян пробивается к инь.

И когда я с тобою капризный тиран,
Променявший любовь на размолвок полынь,
Это бродит во мне моё мутное ян,
Не решаясь прильнуть к долгожданному инь.

Обвивая рукой твой податливый стан,
Говорю: потому и дожил до седин,
Что стремительно рвался из мрачного ян,
Потому, что едва ль оставался один.

Можно жизнь прозевать, набивая карман,
Не поднявши глаза на небесную синь,
И вовек не узнать тебе гордого ян,
Если вдруг не найдёшь ты заветного инь.








 Французский экспромт
 (Самоучитель К. Парчевского)


Вторую, помнится, неделю,
Учил я чудные слова,
Не применяя их на деле:
Эльсэр, эльбэс, эльлэс, эльва.

Вокзал парижский. Рассветает.
Верны движению планет,
Идут, стучат и уезжают
На море мама и Аннет.

А я один. Меня погубит
Любовь, пока не надоем,
Она мне нравится и любит
Меня. Эльлэ, эльва, эль эм.

Она минутки не теряет,
Достойный вычитав пример,
И уступает и сжимает,
Эльсэд и, может быть, эльсэр.

И мне пока совсем не диво
Под тем же номером шанель,
И оба мы нетерпеливы,
Она красива. Элле бэль.

Но всё кончается тем хуже
Объятьем тесным у двери.
Она, наверно, любит мужа –
Эль эм, конечно, сон мари.






 * * *
 На растущей Луне,
 начиная со вторника"..
 (Начало астрологического обзора)
 На растущей Луне, начиная со вторника,
Вы найдёте во мне Ваших мыслей поборника,
Вы найдёте во мне Ваших чувств почитателя,
Если вечер на чтенье разумно потратили.

На растущей Луне, начиная со вторника,
Не видать больше мне ни седого поморника,
Ни в венце журавля, ни бекаса болотного
По причине тумана густого и плотного.

На растущей Луне, начиная со вторника,
Вы увидите автора этого сборника
Заверений в почтении к Вашему чистому
Взгляду в глубь этих строк, неизменно лучистому.

Я ж Луны не покину – и там, наконец,
Начерчу гороскоп положенья сердец.








 * * *
Жестянка из-под баночного пива,
Я на тебя смотрю нетерпеливо,
Хоть ты давно печальна и пуста,
И даже чуть покрыта слоем пыли –
В жестокий зной тебя опустошили
Каких счастливцев жадные уста?

На берегу Флоридского пролива
Я открывал тебя неторопливо
В одной далёкой западной стране,
Ты мне казалась верхом совершенства,
Суля рекламно-райское блаженство,
Но это было верно не вполне.

Жестянка из-под баночного пива,
Я осуждал тебя несправедливо –
Меня учили прежде много лет,
Что ты – лишь порожденье капитала,
Что нам с плакатов скалился устало,
Ты ж – тонкой технологии предмет.

Адепты жигулёвского розлива,
Кто требовал отстоя и долива
И колотил селёдкой о кирпич,
Не ведали, что можно жить иначе –
Сдались им все ковбои и апачи,
Будь то целиноградец иль москвич.

Жестянка из-под баночного пива,
Методика двухрядного полива
В твоей стране бы вызвала сумбур –
Высокими идеями ведомы,
Не допускали наши агрономы
Взаимоопыления культур.

Вокруг тебя, восторженны и пылки,
Толпою собираются бутылки,
Они тебя берут в почётный плен –
Понятно даже им, не знавшим чуда,
Что ты не просто скромная посуда,
А символ долгожданных перемен.


Заканчивая нынче эту оду,
Я пожелаю нашему народу
Извлечь мораль, заложенную в ней,
Не впасть в уничижения страданье
И разглядеть за формой содержанье –
А пиво в бочке всё-таки вкусней!








 Часть Четвертая
 Шестое июня


 Письмо Булату Окуджаве

Нам не дано разлучить эти краски и звуки –
Листья летят, снова кончился с осенью спор,
Крикну в окно - сами сложатся рупором руки:
„Здравствуй, Булат! Выходи к нам сегодня во двор!“

В белых одеждах пройдём мы, как сёстры и братья,
К пыльным экранам, где прежде крутили кино,
Вера с Надеждой в поплиновых девичьих платьях
Выглядят странно и чуточку даже смешно.

Там, возле сквера, давно не звучит радиола.
Выдержав кротко прохожего пристальный взгляд,
Надя и Вера, а может, Надин и Виола
В чёрных колготках выходят на Новый Арбат.

И – мимо Вас, будто это не давний, знакомый,
Чистый колодец, где ласточка мочит крыла,
Двинет сейчас, электрическим светом влекомый,
Пёстрый народец, не чуя в беспамятстве зла!

И над солдатами сносят гранитные плиты,
Времени свист - как из шара воздушного газ,
И не узнает Вас вовсе немного подпитый
Бывший горнист, в ресторане играющий джаз.

К детской мечте обернусь, точно к горничной дядька:
"Что ж ты, голубушка, так и уронишь свечу?"
В дальних краях бродят грустные Верка и Надька –
И только Любушка ласково жмётся к плечу…








 Памяти В. Ворошилова

С ним, видно, не могло и быть иначе –
Нам открывавший новые миры,
Он умер в Переделкино, на даче,
Непобеждённым выйдя из игры.

Как будто сам предчувствовавший это,
Кормивший нас, как щедрый хлебосол,
Он говорил о том, что “разогрето …
И подано – садитесь лишь за стол!”

И мимо нас – эфира видел пыль я –
Прекрасна, точно дух его живой,
Душа неслась, распахивая крылья,
Над вдруг осиротевшею Москвой.

Ночная неприкаянная птица
Холодную пронизывала тьму,
И некуда ей было приземлиться
Как некому наследовать ему.







 Шестое июня

Июньское солнце пронзает грудь, и многих оно сожгло,
За двести-то лет постарел он чуть, но нам от него тепло,
Всё так же курчавы его черты, и столь же бесстрашен взгляд
Пред казнью кровавой, которой ты достоин пока навряд.

Спасительной лжи корешок храня, лукавый ловлю покой,
А страх мой бежит впереди меня, подёргивая щекой,
На пастбищах рая пишу: "Не тронь!" – и ключ оставляю вам,
Пока добываю себе огонь, в котором сгораю сам.

И все, кого этот сразил недуг, не просят, чтоб он издох,
У радуги вашей не хватит дуг украсить мой чёрный вздох,
И к краю заполненного листа сдвигая когорты строк,
Я вижу, как светится темнота – как золото сквозь песок.

Но я не пойму, что такое зной, и чем побеждают грусть,
Пока не увижу, что ты со мной, хоть вряд ли тебя коснусь,
И капельки лета стерев со лба, простуженно говорю,
Что в жизни поэта одна судьба: готовиться к январю.







 * * *
 Булату Окуджаве
Мне ночью снится шум далёкого потока,
Огромных вёсел груз и край свинцовых вод,
Стареет мой костюм быстрей, чем видит око,
Но в новом я смотрюсь, как полный идиот.

Пока живу, дышу, и мир прекрасен снова,
От копоти земной покуда не устал,
И только попрошу еврейского портного
Слегка заняться мной хотя бы без лекал.

Услышав детский смех и женский голос вечный,
Сверну в широкий ход, с чужих знакомый слов,
Спрошу теперь у всех, одетых безупречно:
"А где-то здесь живёт голдшнайдер Саваоф?”

Я выдержу и тьму, в которой шел до края,
Нашелся бы фасон да сердце подобрать …
Но очередь к нему огромная такая
И столько в ней персон – что стоит ли стоять?..








 Часть Пятая
 Виденья головы


 * * *
 Так будут последние первыми
 и первые последними.
 Матф.: 20, 16
Я открываю наугад
Тяжелый том рукой железной,
Слова выхватывает взгляд:
“Который вёл их через бездну.”

Не от могучего ума
Во тьме плутал я, помню, прежде,
И ты вела меня сама,
Моя последняя надежда.

Сестры не знавший или брата,
Был я один, как хищный зверь,
Но та, последняя когда-то,
Мне стала первою теперь.





 


 * * *
 Эккл.: 12,4.
Какой тяжелый, страшный век!
Как ночь вокруг глуха!
Я встал, как должен человек,
По крику петуха

Я жил, как мог, творя добро
И помня Божий страх,
Моей цепочки серебро
Теперь истерлось в прах.

И голос, слышимый с трудом,
Достигнет вас едва,
Но, собираясь в вечный дом,
Скажу свои слова.






 * * *
 Апок.: 6, 8. 3, 15-16
После юности странной, где ей - же - ей,
Каждый день – будто снова в печь,
Я гасил океаны своих страстей,
Не давая себя зажечь.

Но однажды под гальки прибрежной хруст
Всадник белый пронесся вскачь,
Я услышал: “Извергну тебя их уст,
Ты ни холоден, ни горяч.

Нам Господь наш печатью замкнул уста,
Но до срока осталось чуть,
И твоя нам погибельна пустота,
Как вселенская мразь и жуть.”

Я ответил: “Он знает, Его рабы
В должный час преступают круг,
И иду я по краю своей судьбы,
Где асфальт переходит в луг.

Всем любимым и милым, взгляни окрест –
Всем, кого бы ты ни спросил,
Он сначала даёт не по силам крест,
А потом прибавляет сил.

И покуда несутся мой день и час
К небу, свернутому в рулон,
Я успел разогнуться – в который раз,
Чтоб исполнить Его закон…”





 * * *
 Даниил : 4, 2.
 Поверите ли вы – пусть не поэт иль гений,
Но твердо знаю сам, он прав – иного нет:
Виденья головы куда страшней видений,
Представленных глазам – возьми любой сюжет.

Всему, что на земле, и в небе, и меж ними
Накоплено имен, названий и судеб,
Назначен свет во мгле и след стопы на глине,
Понятный царский сон, как дерево и хлеб.

И даже пусть правы, кто от меня когда-то
Скрыл эту глубину, которой нет конца,
Виденья головы, трава моя и трата,
От вас не отверну упрямого лица.





 * * *
 Даниил: 12, 2 – 3.
Склоняемся к чуду, прекраснее Баха и Верди,
Последней рубахи не жаль за библейскую высь:
Разумные будут сиять, как светила на тверди,
И спящие в страхе пробудятся в вечную жизнь.

Пройду среди гумен в одежде нисколько не белой,
Я раньше беспечно воды не жалел и огня,
Я был неразумен с любовью своей неумелой,
Которая вечно сияет теперь без меня.

И каждому мигу молюсь, как в последние годы,
И чаще глазами приветствую хлеб и вино,
Записано в книгу, что с северным будет народом,
А что будет с нами – отмечено в сердце давно.






 * * *
 « ...Кто клянется хотя бы
 злому, и не изменяет.»
 Псалом 14.
Как его ни лови, все, что прежде спасало,
Неминуемо стынет, как в стужу вода,
Где сегодня любви вдохновенной начало,
Как случилось, что ныне, как будто всегда,

Каждый шаг мой несмел и кусок мой несладок
На исходе отпущенных Господом дней
Я дозрел, даже, думаю, выпал в осадок,
Мне и солнце за тучею ночи черней.

Божью волю любя, все надеешься скоро
Стать мудрей и дорогу увидеть во мгле,
Но не слышат тебя ни начальники хора,
Ни иные, которые здесь, на земле.

Только что ж горевать, если в сумерках лунных
Провиденьем Господним отпущено мне
Никогда не сыграть на орудиях струнных,
Никогда не забыть о последней струне.






 * * *
 Н.
Днём или ночью едва поведу плечом –
Вскроются двери во тьму через выдох длинный,
Если не хочешь знакомиться с кирпичом,
Надо поверить Тому, кто владеет глиной.

В облаке дивном свечение наших тел,
Ближе ветвей, от которых поникло древо,
Он сотворил нас такими, как захотел,
Нам же Его избегать остаётся гнева.

Но ни волос не стихнет теперь во мне,
Спелою жатвой у ног развернётся немо
Горлицы голос, что слышен в твоей стране,
Запертый сад твой, что слаще Его Эдема.









 Часть Шестая
 Еврейская мелодия


 Сонет разочарования

Какая им мерещится свобода,
Иная жизнь и новые друзья?
Остатки разоренного народа
Переезжают в теплые края.

А здесь, в недобром холоде суровом,
Расчищена забытая тропа,
И злобою отравленному слову
Внимает возмущенная толпа,

И будто ржа на площади зеленой,
Коричневые строятся колонны,
И где-то печи новые горят...

Фашизм неистребим. В двадцатом веке
Все так же неизменно в человеке,
Как это было сотни лет назад.




 * * *
Нетерпеливейшее племя,
Оно несчастнее всего:
Часы показывают время
Не для него, не для него.

Событья путая, и даты
Захлёстывая на корню,
Они торопятся куда-то,
Меня всё сто раз на дню.

К созвездьям чуткие, как Глоба,
И нетерпимые к жлобам,
Вам будут преданы до гроба,
Кто не предаст – увидит сам.

Так почему ж, так близко к краю,
Что и бескрайнему не рад,
Всё чаще вас не понимаю
Я, ваш бездарнейший собрат?







 * * *
Привычного рабы, презрите речь мою
За мой упрямый нрав, но я сбиваюсь редко:
Безумие судьбы в еврейскую семью
Вползает, как удав в трепещущую клетку.

Жужжит веретено, пиликает струна,
Всегда открыта дверь, сквозняк веками длится,
Пора идти в кино, да бабушка больна –
И кто, скажи, теперь посмеет веселиться?

Безбрежный мир у ног, но он совсем чужой,
И не средь райских кущ печаль тебя застанет,
Над нами мудрый Бог кивает головой,
Но он не всемогущ и постоянно занят.

Египетская тьма не ведает границ,
Последнее "Прости" дотянем до восхода,
И не сойти с ума от выцветших ресниц,
И некуда уйти, и значит, нет исхода.







 * * *
Меня озноб охватывает странный
И первобытный сковывает страх,
Когда я вижу головы бараньи
На длинных оцинкованных столах.

И вижу я опять, куда ни гляну,
Толпу и тлен, бессонницу и дым,
Там караван, что вышел к океану,
И сто колен, что тянутся за ним.

И вновь у ног ложится день устало,
Но не окрепла ночь еще пока.
Я б там не смог – среди скота и сала,
Огня и пепла, камня и песка…






 * * *
 Быт.:48,21.
Пока Иов мольбы свои возносит,
Но Бог его пытает до конца,
К Израилю является Иосиф,
Чтобы принять последний вздох отца.


Его отец удачлив был когда-то,
И не без Божьей помощи, поверь,
Он обманул единственного брата,
Который первым вышел в эту дверь.

Из этих слов усвоил я не боле
Того, что в милосердии своем
Терпеть Господь людскую может волю,
Пока она кончается добром…






 * * *
 Иов: 15,7, 19, 20.
Пока таскал я горе на горбу,
Холмом не остановленный зеленым,
Мне кто-то перекраивал судьбу,
По картам, беззастенчиво крапленным.

Огонь, вода и дыма черный клуб –
Всё было. Прилипали кости к коже.
И не хватило только медных труб –
Но думаю, что трубы будут тоже…




 * * *
Левит: 11-30
Законченный сюжет, не ставший знаменитым,
Опять с тобою в дым уходит мой покой:
Хомет и тиншемет, известные левитам,
Я прикоснулся к ним нечаянно рукой.

Не все мы можем знать, а мне-то было надо,
Чтоб вышел в поле жнец и мир теплее стал,
Ногами растоптать нечаянного гада,
Да ноги, как свинец – как он меня топтал.

И зря приходит друг, и ждать не стоит чуда,
Хоть в книге Бытия чудесных столько дней,
И кровь моя вокруг разбитого сосуда,
И Бог теперь судья греховности моей.






 Двенадцать соглядатаев


 Чис: 13-3.
 Ханаанскую высмотреть землю они
Отправлялись с рассветом,
По пескам раскаленным шли ночи и дни
Знойным солнечным летом.

И когда их дозор терпеливый дошел
До деревьев и листьев,
Это место назвали долиной Есхол,
Виноградною кистью.

Молоко в ней тягучее, мед и шафран,
Что снимает тревогу,
Позади ж оставалась пустыня Фаран,
Неугодная Богу.

Он-то видел воочью последний причал,
Море, полное влаги,
Но народ этой ночью вопил и роптал,
И растаптывал флаги,

Будто чувствовал: сгинет чуть видимый след
И в дорогу сегодня –
Впереди были сорок мучительных лет
Наказанья Господня...

Наливая в бокал золотистый закат
И рассветное пламя,
Понимаю, что горек порой виноград,
Завоеванный вами.





 * * *
Колючек горький сок питал беззубых внуков,
И песня над шатром унылая лилась,
Им диктовал песок сумятицу из звуков,
Которые потом в одну сплетались вязь.

А где-то далеко, в совсем ином народе,
Куда на тыще крыл не двинет караван,
Кирилл шагал легко, и книгу нес Мефодий,
И буквы выводил курчавый мальчуган.

Но сколько ни лови – как зверь породы редкой,
Манящее, как грех, как яблоко само,
Оставили мои бесчисленные предки
Диковиннее всех квадратное письмо.




 
 
 Еврейская мелодия

Господь оставил суть и вычеркнул длинноты,
И хоть, казалось, был мой замысел неплох,
От песенки моей остались только ноты,
От счастья моего остался только вздох.

Ну разве же нельзя спросить у человека,
Ведь этот инструмент достался мне трудом –
От скрипочки моей осталась только дека,
От царства моего остался только дом.

И вверивши судьбе, смычок воздетый гордо,
И детям лунный свет, и музыку вдове,
Играю сам себе на чудном клавикорде,
Который столько лет имею в голове.






 * * *
Легче воздуха, выше звонниц,
Сквозь враждебные вихри сна,
Я живу чередой бессонниц,
Ночь любая от них черна!

Как Исаака ждала Ревекка,
По пустыне бредя земной,
Я стою на исходе века,
Изувеченного не мной.
 
Наяву мне всё чаще снится:
Удалось – сквозь какую муть! –
Заглянуть за его границы,
В недоступное заглянуть.

И теперь, навсегда в обиде
На безвременный тот предел,
Потому ли живу, что видел,
Оттого ль, что не разглядел...





 * * *
Покоряясь судьбе, прошепчу ей : "Твоя взяла".
Но известно ль тебе, как проходят уроки зла?
Пусть их Бог сохранит, что когда-то сказал: Живи!
Он, последний семит из старейшин моей семьи,

Не считая меня. Я и роюсь в его делах.
После пятого дня он напрасно тревожил прах,
Обозревши предел, что покорно лежит у ног,
Я бы птицей взлетел, только б гадом ползти не смог.

Посему же нальем виноградного в тот бокал,
Где сгорает живьем черноладанный мой закал,
Пусть с отравой любой, ты с усмешкой меня не жди –
Я допью за тобой, потому что горит в груди.







 
 
 Часть Седьмая
 Начало судьбы


 Баллада о Ветхом Завете

Всем, что есть, я обязан лишь этой земле,
В ней выдерживал зной и мороз,
Кто ж там новый огонь раздувает в золе?
Почему вдруг со мною всерьёз

О великой отчизне судьба говорит,
Что святой собирает народ?
Не учился я жизни по книге Левит
И не знал, что такое Исход.

Пусть вовек не колеблется слава ея,
Только мы непричастные к ней,
Невозможно вернуться к корням Бытия
Нам, не видевшим этих корней.

В старый мех не вольешь молодое вино,
Не губя благодати земной,
И из Чисел осталось мне только одно –
Я да дети, да мама с женой.







 
 Прозрение
 С.А.
В начале цикла век таит истому
И рвётся вверх, рассеивая дым.
Ты так привыкла резать по живому,
Что мёртвое покажется живым.

Жизнь не поделишь на две или на три,
И рок – неизлечимый самодур,
В твоем анатомическом театре
От восковых теряешься фигур.

Склонясь к плечу, чьё тёплое болело,
Чьи тайны неизменно хороши,
Я прошепчу: „Оставь хотя бы тело…“
– Но в нём и прежде не было души.







 
 * * *
 Н.С.
Снова небо ли хмурится, или вдали
От судьбы вдруг судьбу узнаю:
Пролечу я над Турцией выше земли
На последнюю землю свою.

Там холмы, и долины весны розовей,
Там просоленных вод бирюза,
Виноград и маслины глазеют с ветвей,
Точно детские всюду глаза...

С незнакомого берега глядя во тьму,
Бессловесный сидит человек,
И ему никогда не понять почему
Разлучаются люди навек.

Жизнь, как горькая пьяница, тратит, губя,
 Всё, что было так дорого ей –
Только сердце останется подле тебя,
Далеко от чудесных морей.







 * * *
Пробивают родные тяжёлую дверь –
Пусть Авророю встанет из тьмы
Та страна, о которой всё чаще теперь
Говорим или думаем мы.

Там на завтрак с утра апельсиновый сок,
Но не рвётся туда претендент,
За окном зеленеет мой скромный кусок,
Мой осколок семейных легенд.

Там любой, кто захочет, сподобится вдруг
Побеседовать с богом любым,
Там пустыня с морями смыкается в круг –
Красным, розовым и голубым.

Но когда обоймёт непроглядная ночь,
Удивляюсь – ну что за дела?
Что никак не поймёт меня младшая дочь,
Вот и старшая – не поняла.

Отшучусь, как умею, хоть больно глазам
И минувшего жалко до слёз,
Ни о чём не жалею, где ни был бы сам –
Только я бы их понял всерьёз.









 Расставание

В наш век чудес, в наш столь чудесный век,
Когда наук суждения весомы,
Под микроскопом виден человек,
Весь, целиком – но в форме хромосомы.

Причудливое дерево семьи
Раскручивает листики свои,
Измятые уродливо-жестоко,
Листва растёт без веток, от корней,
Но нет на свете дерева верней,
Поскольку ветви высохли до срока.

И будто жирной точкою в конце,
В когда-то чьём-то муже и отце
Чудовищное зреет подозренье:
Местоименьем тягостным распят,
Я не увижу собственных внучат –
А это то, за что бы отдал зренье.







 * * *
 А.Р.
 На каком вираже обрывается сказка, спроси,
 Где последний укол, отсекающий дали земные?
 Не работать уже переводчиком мне на Руси,
 Бог меня перевёл, Бог меня перевёл в запасные.
 
 Нам ни зависть, ни злость красным цветом не залили глаз,
 Но у самого дна вдруг рванут удивлённые кони:
 Отчего не сбылось то, о чём толковали не раз
 За стаканом вина на тогда ещё тёплом балконе?
 
 Ни двора, ни кола, заржавели в карманах ключи,
 Чуть сверкнёт бирюза – и опять заволнуется море,
 Жизнь ещё не прошла, но уже приезжали врачи,
 Поднимали глаза и трясли головой в коридоре.

 Обладатель секир, чьих не ведаешь помыслов ты,
 В одиночной судьбе не свершил долгожданного чуда,
 На потерянный мир он сурово глядит с высоты –
 Он кивнул бы тебе, да не всё разглядится оттуда.




 

 * * *
Не думал, что толкнёт истерика
Решать заочно, как смогу,
Проблемы Западного берега
Здесь, на восточном берегу.

Друзья туда умчались сразу все
И дочь звонит оттуда вдруг,
Где пальмы высятся в оазисе,
Где Иордан течёт на юг.

И на своём далёком севере,
Где от жары не убежать,
Почти отчаиваясь, верю я,
Что всё ж увижу их опять.






 Сонет
 N.N.
 Кто не любим, но искренне влюблён,
 Не смей играть с прощальною трубою!
 Я пребываю в лучшем из времён,
 Пока оно наполнено тобою.
 
 Нам ни к чему прощаться на мосту,
 Ведь каждый день, прилежен, точно в школе,
Я посылаю письма в пустоту,
Ответа нет – и стоит ждать его ли?

Такая тишь, что зри её в упор-
Не разбудить, а дни несутся мимо,
Ты зря горишь в тумане, мой костёр –
Мне так светло от глаз моей любимой.

Они слепят кого-то, но со мной
Всегда ясней, чем полдень неземной.








 * * *
За пятьдесят – какое тут начало...
К родному прибиваешься причалу
Былым ли щедро делится душа –
Вчера была не пятница. Однако
Я снова встретил дядюшку Исаака,
Что шёл через дорогу не спеша.

Когда бы знал – да что там знать всего-то! –
Что в том дворе, где жёлтые ворота,
Знакомых тьма: "Эй ,Боря, сколько лет!"
На переименованной Советской
Не раут проходил, однако, светский,
А собрались евреи на обед.

Склониться ль ниц пред прошлого заветом?
Там столько лиц, что я зимой и летом
Встречал не раз средь общего двора,
Дожёвывая годы в синагоге,
Жить как они ль в безропотной тревоге
О завтра, что упущено вчера?

Всё ж не к лицу беззубость эта птичья.
Где быть концу – не ведаю различья,
Но что ещё подскажет сердце нам?
Моё еврейство зреет постепенно,
И в этом то ли прошлому измена,
То ль возвращенье к истинным корням.






 * * *
От шампанского пробка впивается в потолок,
Что мы празднуем робко – начало? конец? итог?
Загадать бы желанье, я знаю, чего желать:
Убери расставанье, а радость оставь дышать.

Кто-то меряет двери, готовя шкафы под снос,
Как не хочется верить, что это уже всерьёз!
Но с упорством ребёнка я вечера жду давно,
Хоть потёртая плёнка в привычном моём кино.

Засыпает планета, Луне подставляя бок,
Если верить приметам, мы скоро уйдём в песок,
В этой жизни лукавой нет места пустым мечтам,
Если скептики правы, то лучше остаться там,

В жёлто-серой пустыне, что меньше любой другой,
С городком посредине, который почти что мой,
От восторга немея пред всем, с чем душа слилась,
И с тобою, точнее, стопою к тебе стремясь.

Но из Мёртвого моря не выпить живой воды,
И, сумятице вторя, бледнеют твои следы,
Есть дорога к Парижу и солнечный свет над ней,
Но тебя не увижу – и это всего больней.





 
 * * *
 Человек привыкает ко многому, ко всему,
 Из бумажного рая я строил себе тюрьму,
 Думал в ней отсидеться, но случай решил: «Пора-с...»,
 Если выдержит сердце – ещё напишу не раз.
 
 От седьмого колодца* до наших долин и гор
 Только тот доберётся, кто крут на подъём и скор,
 Мне ж такого азарта не хватит, и где б ни сел –
 Позади только карта с огромною буквой Л.

 Зря подошвы горели, по-честному – чистый лист
 Невозможен на деле, будь ты, как Гомер, речист
 И учён, как Михайла, что тоже стихи слагал –
 Не бывает начала на пепле других начал.
 
 Я пишу тебе это сегодня, пока цела
 Эта искорка света, что общей у нас была,
 И совсем не в обиде, что в час, когда всюду тьма,
 Ты её не увидишь, поскольку светла сама.
 __________________________
 
 * Беэр-Шева – семь колодцев (иврит).




 

 * * *
 / Война в Ираке /
 Этот март на порядок печальней. В нём дух тоски,
 Во дворах возле грядок копаются старики,
 Мимо движется Пурим к Наврузу, до Пасхи срок,
 Шар вбивается в лузу, и танки ползут в песок.
 
 Я спешу неуклонно навстречу своей судьбе
 Чуть правей Вавилона, где трудно найти тебе
 Хоть какое-то место, и в этом моя беда:
 Будь ты даже невеста – не вывезешь никуда,

 А точней – не ввезёшь самый хрупкий на свете груз,
 Ежедневная ложь безразличья сбивает вкус,
 Здесь ломаются спички и плохо горит свеча,
 Там – другие привычки, да рубит война сплеча.

 Обжигает глаза говорящий экран в углу,
 Зря давить тормоза – опоздали, назад стрелу
 Не утянешь, царевич, в колчан у ферганских вод,
 И с толпою во чреве снижается самолёт

 На просторную площадь, где милая ждёт родня,
 Где из масличной рощи Деметра зовёт меня,
 Здесь кончается клевер, но много зелёных гор,
 Обернуться на Север – увидеть тебя в упор

 Хоть ещё на мгновенье, но вытекла вся вода
 Из часов в океан, в реку времени, в никуда,
 Ты теряешься в хламе последних моих стихов,
 У меня – только память, которой не надо слов.






 
 * * *
 / Война в Ираке /
 На окраине марта мы робко возносим хвалу
 Сочетанью погод, слишком щедрой руке Водолея,
 Равноденствие завтра, земля повернётся к теплу,
 Но от этих щедрот не становится нынче теплее.

 Видно, снова до самого края доходит она,
 Жизнь, с которой не раз были поводы вдруг распрощаться,
 Я, любитель зелёного чая и крепкого сна,
 Успеваю сейчас всем, что дорого, всласть надышаться.

 Миновавшая рифы волна в средиземную даль
 Точно обухом бьёт – и циклон надрывается соло,
 И глагольная рифма сегодня смущает едва ль,
 Потому что не жжёт больше сердце звучанье глагола.

 Преклоняя колени пред всем, что не требует виз,
 Что во все времена презирало забвения реки,
 Обращаюсь к Елене, которой не нужен Парис,
 Потому что война слишком многих уносит навеки:

 – Мир, где бродят Усамы, где пахнет напалмом трава,
 Недостоин тебя, и подобно любому герою,
 Я найду тебе самые светлые в жизни слова,
 Раскопаю, трубя, неизвестную новую Трою.
 
 После львиного рыка не радует солнечный свет,
 Зря судьба бережёт всё, что столько был вынужден красть я,
 Мне видны с Гиссарлыка разрывы далёких ракет,
 Человечество лжёт о земле беззаботного счастья.
 
 Вновь перо шевельнётся, готовясь писать в никуда,
 Сквозь поток ледяной к унесённому вытяну руку,
 Пусть тебя не коснётся вовек никакая беда,
 Остальное за мной – потому что не верю в разлуку.






* * *
 Незнакомые лица в заморской мерещатся мгле,
 Кто-то встретит, любя, кто хихикнет насмешливо в спину,
 Ты осталась частицей на брошенной мною земле
 И теперь без тебя не сложить мирозданья картину.
 
 Всюду рушатся стены, вчерашний Рокфеллер убог,
 То ль диковинный сон, то ли вправду всё это со мною:
 Я стою у арены, где хищник готовит прыжок,
 Но страшнее, чем он, бормотанье толпы за спиною.
 
 До последнего мига я белый не выброшу флаг,
 Ожиданье звонка – уж не иго татарское ты ли?
 Телефонная книга – ненужная стопка бумаг,
 Переплёт пустяка, дорогая подставка для пыли.

 Показная весёлость, ты сердцу милее всего,
 Но скорее умру, чем отдам проводок этот тонкий-
 Твой медлительный голос с протяжным и ласковым „o“
 Прожигает дыру в зараставшей досель перепонке.
 
 Как бы ни было скверно, не жду удивлённого „нет“,
 Ни хмельного огня, ни присяги торжественной кровью,
 Так и будет, наверно, на лучшей из этих планет,
 Одарившей меня незабвенной и чистой любовью.


 


 22.12.03
 
Я, наконец, признался – не во всём,
И всё же вдруг холодный этот дом
Вдруг потеплел, лишь ты сказала: «Знаю...»
И это был мой самый светлый день
И самый краткий - те, кому не лень,
Пускай на дату глянут, не зевая.

Как неохота ехать – и куда?
Скорей, откуда. Зимняя звезда
Навряд укажет путь – хотя, пожалуй,
Под рождество любой возможен взлёт.
В конце концов, дорога приведёт
Туда, где редок снег, хотя бы талый.

Неужто так горька моя судьба –
Упрямого не видеть больше лба
Над серыми огромными глазами
Хоть изредка? – и хуже нет беды,
Шары Фортуны дьявольски тверды,
Их не смягчить напрасными слезами.

В какую лузу скатимся потом?
Терзаю музу, чёрную лицом,
Ей всё обрыдло в этой канители
Пусть обо мне, что смогут говорят,
Но думаю, что хуже во сто крат,
Коль мы с тобой расстаться б не успели.

Сентиментальность – страшная беда,
Из-за неё сдавали города,
И я сдаю – иль попросту старею
С тех пор, как начал справа ставить свет,
Учась писать, как следует еврею –
Других пока не ведаю примет.





 

 Письмо оттуда

Как вилы по воде – судьба моя писала,
Где я окончу дни – где соль в воде горька,
Подонки есть везде, но здесь их просто мало,
А может быть, они уехали пока.

Спустившись до основ, я расправляю плечи,
Мне близок этот дух, как детству – теплый дом,
Шероховатость слов, гортанность быстрой речи
Не услаждают слух, но музыка в другом:

Я отряхну с колен кедровые столетья,
Сжигая корабли (как долго им пылать!)
Древнее этих стен не водится на свете,
Священнее земли бессмысленно искать.

И не узнает тот, кто встречному любому,
Чей облик я тащу, поклонится, любя –
За этот переход от прошлого к былому
Я каждого прощу, но только не себя.






 
 
 * * *
Мир неделим, Земля почти свободна,
И кто сказал, что адрес – это крест?
Страна, что приняла меня сегодня,
Отнюдь не хуже разных прочих мест.

Мне камни Акко или Назарета
Не возвратят последнюю любовь,
Не поменяешь воздуха и света,
Не разведёшь густеющую кровь.

Я проживу с пропискою любою,
Ища звезду родную вдалеке,
И только дни, что связаны с тобою –
Как тающие льдинки на реке.








 * * *
Там, где всё незнакомо, сливаюсь с толпою, сиречь
Жду, что скажет другой новичок, коих очень немало,
Возле самого дома я слушаю русскую речь
И другую порой, что роднее со временем стала.

После долгого брода усохла пустая слеза,
Тут и песни поют те, что каждому с детства знакомы,
Как глоток кислорода – горячее солнце в глаза
И прохладный уют, если в полдень находишься дома.

Точно глаз папарацци, здесь рядом – невидимый друг,
Так последний герой пустоту побеждает на пляже,
Здесь нельзя потеряться, и всё, что любимо вокруг,
Отступает порой перед натиском новых пейзажей,

Что со временем будет – наверное, знает Господь,
Но в купели такой у любого расправятся плечи,
Здесь обычные люди, из праха рождённая плоть,
Говорят меж собой на старинном библейском наречье.

Значит, всё же не зря я поверил в немеркнущий свет
И сжигал корабли, как затягивал петлю на шее,
И теперь посылаю отнюдь не последний привет
С этой тёплой земли, что с тобою бы стала теплее.







 * * *
Ухожен лес, засыпаны овраги,
И смотрим в Интернете мы кино,
Когда-то книги были на бумаге,
Но это, разумеется давно.

Стремительно Земля несётся мимо
Созвездий, расступающихся вкось,
Когда-то жизнь была непостижима,
Теперь она изучена насквозь.

Но, как ни обходи моря и сушу,
Всё так же трудно, сколько ни живи,
Проникнуть в человеческую душу,
Исполненную света и любви.







 Постскриптум

Уйдут, велеречивы и лукавы,
Десятки стихоплётов в никуда,
Но будут фестивали Окуджавы,
Пока горит последняя звезда.

Навечно утомлённой плоти бренной
Придётся успокоиться в тиши,
Но тикают часы в моей Вселенной
На частоте булатовской души.




 СОДЕРЖАНИЕ
       

Об авторе…………………………………………………………....
От автора. Некоторые беспорядочные соображения……………

Часть Первая.
Жизнь как сон.
«Снова в небе прохудилось решето…»………………………......
«Вот мальчик. Так заведено…»………………………………......
«Жизнь длинна, и порой средь привычности чинной…»……....
«Мнемозина в далёких лугах пасёт…»…………………………...
«Когда сентябрь деревьям вены вскроет…»……………………..
28е апреля…………………………………………………………...
«Играя скомканным листом…»…………………………………...
«Как на корриде машут красной тряпкой…»………………….....
Песня для гитары…………………………………………………...
«В этом мире, где столько мимо…»………………………………
Ночной экспромт……………………………………………………
Письмо N.N…………………………………………………………..
Сонет («Всегда найдёт усердного награда...»)…………………….
Сонет девочке………………………………………………………..
«Когда-нибудь» важнее, чем «когда-то»………………………….
«Бывал я счастлив множество мгновений…»…………………….
«Нельзя судьбой рассыпанные в прах…»…………………………
Сонет («Ни радости не будет, ни смятенья…»)…………………..
Сонет («Где небеса торжественны и строги…»)…………………
Капля………………………………………………………………...
«От оголтелости земной…»………………………………………..
 «Вся жизнь пошла помимо всяких правил...»................................
«Мне, чья жизнь протекает, как сон...»...........................................

Часть Вторая
Тридцать лет спустя
«Нос мой и уши стремительно тянутся к свету…»……….......
Гадание…………………………………………………………...
«Кто говорит, что я сгущаю краски…»………………………..
Почти сказка…………………………………………………......
«Пусть копит кто-то медь и серебро…» ……………………...
«Не одичай. Качнутся пусть уныло…»……………...................
«У нас с тобою на двоих…»………………………………….....
«Не променяй--пусть друг напрасно ропщет…»……………....
«Ты зря, мой друг, мне жалуешься хмуро…»………………....
«До самого света не склонит голов»……………………………….
Поэту………………………………………………………………….
«Как Аппием протянутая строго…»……………………………….
Магдебург…………………………………………………………….
Ответ Юрию Живаго………………………………………………...
Седьмое письмо Иосифу Бродскому………………………………..
Двадцатое письмо Иосифу Бродскому……………………………...
«Я в этот шкаф заглядываю редко…»……………………………….
«Жизнь--не дом и не школа, а только шкала…»…………………….
«Топыря губку, кто-то скажет: «Фе!...»……………………………...
«Давным-давно забыты фаэтоны…»…………………………………
«Я вечно натыкаюсь на столы…»…………………………………….
«Пятнадцатое. Август. Середина…»…………………………………
«Когда железный лязгает засов…»…………………………………...
Тридцать лет спустя……………………………………………………
«За юбилеем -- множество забот…»…………………………………….
«Поддаваясь времени и ветру…»……………………………………...
«Изображая миролюбие…»……………………………………………
«Воздавая хвалу всем, кто рядом в созвездии этом…»……………....

Часть Третья
На растущей Луне
Географическая шутка………………………………………………….
Письмо Льюису Кэрролу………………………………………………
«Эй, каменщик, что так похож на грека…»…………………………..
Инь и ян…………………………………………………………………
Французский экспромт………………………………………………....
«На растущей Луне, начиная со вторника…»…………………………
«Жестянка из-под баночного пива…»…………………………………

       Часть Четвёртая
       Шестое июня
Письмо Булату Окуджаве……………………………………………….
Памяти В.Ворошилова…………………………………………………..
Шестое июня…………………………………………………………….
«Мне ночью снится шум далёкого потока…»…………………………

Часть Пятая
Виденья головы
«Я открываю наугад…»……………………………………………….....
«Какой тяжёлый, страшный век…»…………………………………….
«После юности странной, где ей-же-ей…»…………………………….
«Поверите ли вы--пусть не поэт иль гений…»………………………….
«Склоняемся к чуду, прекраснее Баха и Верди…»……………………..
 Как его ни лови, всё, что прежде спасало…»………………………….
«Днём или ночью едва поведу плечом…»………………………………

Часть Шестая
Еврейская мелодия
Сонет разочарования………………………………………………………
«Нетерпеливейшее племя…»……………………………………………..
«Привычного рабы, презрите речь мою…»………………… …………
       «Меня озноб охватывает странный…»…………………………………..
«Пока Иов мольбы свои возносит…»…………………………………….
«Пока таскал я горе на горбу…»………………………………………….
«Законченный сюжет, не ставший знаменитым…»……………………..
Двенадцать соглядатаев……………………………………………………
«Колючек горький сок питал беззубых внуков…»………………………
Еврейская мелодия…………………………………………………………
«Легче воздуха, выше звонниц…»…………………………………………
«Покоряясь судьбе, прошепчу ей: «Твоя взяла…»………………………..


Часть Седьмая
Начало судьбы
Баллада о Ветхом Завете…………………………………………………….
Прозрение…………………………………………………………………….
«Снова небо ли хмурится, или вдали…»…………………………………...
«Пробивают родные тяжёлую дверь…»……………………………………
Расставание…………………………………………………………………...
«На каком вираже обрывается сказка, спроси...».........................................
«Не думал, что толкнёт истерика…»……………………………………….
Сонет(«Кто не любим, но искренне влюблён…»)…………………………
«За пятьдесят --какое тут начало…»…………………………………………
«От шампанского пробка впивается в потолок…»………………………...
«Человек привыкает ко многому, ко всему...»...............................................
«Этот март на порядок печальней, в нём дух тоски...».................................
«На окраине марта мы робко возносим хвалу...»...........................................
«Незнакомые лица в заморской мерещатся мгле...»......................................
22.12.03. («Я, наконец, признался-не во всём…»)…………………………
Письмо оттуда («Как вилы по воде--судьба моя писала…»)……………….
«Мир неделим.Земля почти свободна…»…………………………………...
«Там, где всё незнакомо, сливаюсь с толпою, сиречь…»………………….
«Ухожен лес, засыпаны овраги…»…………………………………………...
Постскриптум………………………………………………………………….


Издательство "ВК - 2004",
Ришон ле-Цион, 2004г.